Владимир Высоцкий без мифов и легенд - Бакин Виктор Васильевич (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
Возможно, по причине явного несоответствия основной линии романа экранному его воплощению между авторами и режиссером произошел скандал.
С.Говорухин: «Мы разругались еще до начала съемок. Они были не согласны с некоторыми изменениями в сценарии, а то, что я настаивал на кандидатуре Конкина, просто вывело их из себя. Так что они даже попросили убрать свою фамилию из титров, первоначально там был указан некий Станислав Константинов (очевидно, намек на Станиславского). Только потом, когда фильм имел такой успех, мы встретились, и Вайнеры согласились фамилию вернуть».
С.Садальский подтверждает: «Вообще с этой картиной много интересного связано. Сейчас вот братья Вайнеры с гордостью говорят всем властям: мы авторы «Места встречи...». А ведь они плевались от этой картины, уверяли, что она ужасная, а Высоцкий просто чудовищен. Когда картину закончили, в ней значились другие титры — я сам лично это видел: Вайнеры свое авторство скрывали. Но когда министр внутренних дел Щелоков посмотрел фильм и сказал: «Картина просто прекрасная, а Высоцкий — гениален», Вайнеры мнение изменили и с удовольствием свое авторство признали».
Мало того, братья Вайнеры не просто согласились вернуть свою фамилию, а переснимали титры за собственные деньги.
С.Юрский: «Шарапов скучный человек! Скучный! Отрицательный герой Жеглов, которого сыграл Высоцкий, — он не скучный, он блещет. И из-за этой яркости фильм едва не запретили — авторы были смущены таким обаятельным Жегловым...»
Высоцкий играл своего сыщика-следователя совсем иначе, чем это делали в аналогичных ролях актеры до него. Ни важности, ни внешнего, часто деланного превосходства, ни сугубо начальственного вида, ни прозорливого, надуманного взгляда, говорящего о собственной профессиональной исключительности, у Жеглова не было. Высоцкий создал образ человека, который прав и не прав одновременно, и он не столько оправдывает своего героя, сколько показывает истоки этой душевной косины: она от нетерпения сердца, от желания сразу же, мигом, обогреть сирых, приласкать обманутых и поквитаться с обидчиками. Вместо правила «Милиционер должен стоять на страже закона» — установка
«Вор должен сидеть в тюрьме! Верно?
— спрашивает Жеглов-Высоцкий. —Вот что людей интересует!»
Эта справедливая, но юридически не обоснованная формула придавала ему уверенность в своей правоте. Это, возможно, не извиняет его, но объясняет убедительно. Жеглов Высоцкого — человек из народа, который судил не по закону, а по справедливости, и хотя прав не был, но был всеми понят.По сравнению с ним Шарапов выглядит гораздо стерильнее в своем понимании служебного долга. Но зритель восхищается Жегловым и прощает ему и резкость, и самомнение, и подозрительность — у него это «профессиональные болезни», возникшие от длительного общения с преступным миром.
Так же, как когда-то в «Интервенции», Высоцкий целиком отдается захватившему его любимому делу. Он достраивает образ своего героя, подыскивая наиболее характерное и яркое. Вайнеровское
«значица»
Высоцкий дополняет характерным жегловским жестом, перенятым у действительного московского оперативника тех лет Жаркова. Он точно определял моменты, когда именно этим жестом Жеглов коротко заявляет свою правоту или начало действий:«Ну, значица, так...»
По одной этой фразе и мгновенному сумрачному взгляду было понятно, что ради дела и ради своей ненависти этот человек готов на все. Он не знает запрещенных приемов. Ошибка недопустима для его профессиональной гордости. Все остальное — можно и даже нужно.Он подсказывал другим исполнителям «характерность», он диктовал своим поведением в кадре ритм всего эпизода. Трогательную шепелявость Кирпичу-Садальскому подсказал тоже Высоцкий, а ему, в свою очередь, — его друг Вадим Туманов, который встречал прототипа Кирпича — карманника по кличке Тля — в свою лагерную бытность. Сам Садальский говорит, что эту роль ненавидит — приклеилась кличка «Кирпич». Но в то же время в глубине души соглашается: возможно, ничего другого так ярко не сыграл...
Поразительный сюжетный ход с фотографией любимой девушки, помещенной среди портретов кинозвезд, — это тоже режиссерская находка, подсказанная Высоцким авторам фильма.
Он переживал за друга — из-за травмы головы Абдулов не мог выучить длинный текст, не мог запомнить, что Высоцкого-Жеглова в кино зовут Глебом. Он называл его Стасом. В сцене, когда героя Абдулова выгоняют из милиции, Высоцкий стоял боком и тихо подсказывал другу нужные слова.
В конце июня во время съемок Говорухин вынужден был лететь в ГДР на фестиваль со своей предыдущей картиной «Ветер "Надежды"» и доверил Высоцкому снять несколько эпизодов. Нужно было снять четыреста полезных метров пленки — это, примерно, 7 дней работы. Высоцкий, под воздействием давно копившегося режиссерского голода, снял материал за четыре дня. Партнеры почувствовали, что у него есть не только задатки режиссера, а и то, что он абсолютно готов к режиссерской работе. И когда вернулся Говорухин, группа встретила его словами: «Он нас замучил!»
С.Говорухин: «Привыкший использовать каждую секунду, он не мог себе позволить раскачиваться. В 9.00 он входил в павильон, а в 9.15 уже начинала крутиться камера. И никогда на полчаса раньше, чем кончалась смена, не уходил никто. В общем, если бы в этой декорации было не 400 метров, а в десять раз больше, то он за неделю моего отсутствия снял бы весь фильм... Все, что он снял, вошло в картину».
«Я получил удовольствие от работы, не то чтобы удовольствие, а купался в некоторых моментах роли»,
— скажет Высоцкий в одном из своих интервью.
С.Юрский: «Высоцкий, так случилось, в большинстве сцен, в которых я снимался, был режиссером в связи с тем, что Говорухин уехал куда-то по неотложным делам и оставил его за себя. Поэтому я наблюдал Высоцкого, как говорится, в двух ипостасях одновременно. И мне кажется, он замечательно с этим справлялся. Это поднимало его дух, он был контактен, очень легко шел на компромиссы... Да, это был один из лучших моментов его жизни...».
«Зато на тонировке с ним было тяжело, — жаловался в своих воспоминаниях С.Говорухин. — Процесс трудный и не самый творческий — актер должен слово в слово повторить то, что наговорил на рабочей фонограмме, загрязненной шумами, стрекотом камеры.
Бесконечно крутится кольцо на экране. Высоцкий стоит перед микрофоном и пытается «вложить» в губы Жеглова нужные реплики. Он торопится, и оттого дело движется еще медленнее, он безбожно ухудшает образ.
«Сойдет!»
— кричит он. Режиссер требует записать еще дубль. Он бушует, выносится из зала, через полчаса возвращается, покорно становится к микрофону. Ему хочется на волю, а лента не пускает. Ему скучно, он уже прожил роль Жеглова, его творческое нутро требует нового, новых ролей... Озвучивание всех пяти серий Высоцкий провел за месяц — это было колоссальное напряжение, но он очень спешил и боялся не успеть».Еще одна интересная деталь. Сцену допроса Жегловым Ручечника, которого играет Е.Евстигнеев, снимали в интерьере той самой купеческой квартиры, где Высоцкий начинал свою театральную учебу в кружке Владимира Богомолова. Диалектика... Хотя Высоцкий порой сомневался в справедливости ее законов для искусства:
Ученые, конечно, не наврали.
Но ведь страна искусств — страна чудес,
Развитье здесь идет не по спирали,
А вкривь и вкось, вразрез, наперерез...
Высоцкий хотел в фильме петь. Накануне съемок и в процессе работы над фильмом он предлагал Говорухину включить в фильм ранее написанные песни
«За тех, кто в МУРе» («Побудьте день вы в милицейской шкуре...»), «Песню о конце войны» («Сбивают из досок столы во дворе...»), «Балладу о детстве» («Час зачатья я помню неточно...»).
Режиссер же полагал, что «это разрушит образ, и это будет уже не капитан Жеглов, а Высоцкий в роли капитана Жеглова». Произошла ссора... Скорее всего, режиссер был не прав. Пришло время, когда зрителю стал интересен не образ, который он видит на экране, а сам актер — Владимир Высоцкий: что за личность, какой он человек...
