Щегол - Тартт Донна (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью TXT) 📗
– Гораздо проще, – сказал Борис. – Я не был уверен, что эта штука с векселем сработает. Пусть думают, что получат вексель, потому что сами обосрались.
– А что за место?
– Кафешка. – Он произнес все в одно слово. – “De Paarst Koe”.
– По-голландски это значит “Фиолетовая корова”, – подсказал Борис. – Хипповское местечко. Рядом с Красными фонарями.
Длинная пустынная улица – наглухо запертые хозяйственные магазины, у обочины сложены стопки кирпичей, и все это вдруг важно, гиперважно даже, пусть и проносится мимо меня в темноте, так что ничего и не разглядишь.
– Еда там такая мерзкая, – сказал Борис, – пророщенные бобы и сухие тосты из отрубей. Можно подумать, что там водятся симпатичные телочки, ан нет – одни седые старые бабы и толстухи.
– А почему именно там?
– Потому что на улице там тихо по вечерам, – сказал Виктор-Вишня. – Кафешка закрывается, но потому, что они и так не для всех открыты, то у них все тихо, понимаешь?
Повсюду – странность. Сам того не замечая, я из реальности переместился в какую-то нейтральную зону, где все мне было непонятно. Дремотность, дробность. Мотки проволоки, горы щебня торчат из-под сдутой в сторону пленки.
Борис говорил с Виктором по-русски, потом заметил, что я на него смотрю, повернулся ко мне.
– Мы тут обсуждали, что Саша сейчас во Франкфурте, – сказал он, – он закатил другу вечеринку в ресторане: тот из тюрьмы вышел, и это нам подтвердили три разных источника, Ширли в том числе. Думает, что если из города уедет, то он такой умный. Если до Хорста про сегодняшнее дойдут слухи, то он, значит, ручками замашет и скажет: “Кто, я? Да меня там вообще не было!”
– Ты, – сказал мне Виктор, – ты живешь в Нью-Йорке. Я сказал, что ты галерист, что тебя сажали за подделку, а теперь у тебя бизнес навроде Хорстова – картин поменьше, денег побольше.
– Хорст, храни его господь, – сказал Борис. – Хорст был бы богатейший человек во всем Нью-Йорке, да только он все раздает, все до последнего цента. И всегда так было. Не только себя содержит, но и кучу народу.
– Для бизнеса это плохо.
– Да. Но он любит общество.
– Торчок-филантроп, да, – сказал Виктор. Говорил он “филантроп”. – Хорошо, что они там дохнут периодически, а то кто знает, сколько бы дуриков там у него в этот притон набилось. Короче, чем меньше ты скажешь, тем лучше. Вежливых бесед они там не ждут. Строго все по делу. Все по-быстрому. Отдай ему вексель, Боря.
Борис резко сказал что-то по-украински.
– Нет, он сам его должен отдать. Своей рукой.
И на векселе, и на депозитном чеке были напечатаны слова “Фарруко Франтишек, Гражданский банк Ангильи”, от чего у меня только усилилось чувство, будто я лечу по кривой сна и разогнался так, что не остановиться.
– Фарруко Франтишек? Я – это он? – В сложившихся обстоятельствах вопрос для меня был важный – как будто бы я развоплотился или, например, перешел какую-то грань, за которой лишился самых простых вещей, вроде имени.
– Имя я не выбирал. Взял, что было.
– И так я должен представляться?
С бумагой было что-то не то, слишком уж тоненькая, да еще и то, что на одном листке было написано “Гражданский Банк”, а на другом “Гражданский банк”, весу им не придавало.
– Нет, Вишня тебя представит.
Фарруко Франтишек. Я беззвучно примерился к имени, покатал его на языке. Запомнить его было сложно, но в нем хватало силы и иностранности, чтоб вместить в себя космическую сверхплотность черных улиц, трамвайные пути, множащуюся брусчатку и неоновых ангелов: мы снова въехали в старый город, исторический, непознанный, к каналам и велосипедным дорожкам, к рождественским огням, дрожащим в темной воде.
– Ты ему когда сказать собирался? – спрашивал Виктор-Вишня Бориса. – Должен же он знать, как его зовут.
– Ну вот, теперь знает.
Незнакомые улицы, необъяснимые повороты, безликие расстояния. Я уже и не пытался разобрать названия улиц или понять, где мы вообще находимся. Из всего, что меня окружало – из всего, что было мне видно, – узнавал я только луну, которая неслась высоко над облаками, но она, хоть и была яркой, налитой, все равно казалась до странного зыбкой, бесплотной, не та ясная луна-якорь, что висела над пустыней, а скорее луна-иллюзия, которая, стоит фокуснику взмахнуть рукой, лопнет или скроется с глаз, улетит во тьму.
“Фиолетовая корова” находилась на нехоженой, односторонней улочке – шириной как раз с машину. Все остальные заведения по соседству – аптека, булочная, магазин велосипедов – были наглухо закрыты, работал только индонезийский ресторанчик в дальнем конце улицы. Ширли Темпл высадил нас у входа. Противоположная стена была разрисована граффити: смайлики, стрелочки, “не входи – убьет”, трафаретная молния и слово “Сезам”, оплывающие кровью буквы, как в фильмах ужасов: “Давай по-хорошему!”
Я поглядел сквозь стеклянные двери. Кафешка была узенькая, вытянутая и, на первый взгляд – совсем пустая. Фиолетовые стены, под потолком люстра из витражного стекла, разномастные столики и стулья выкрашены в яркие детсадовские цвета, темно – свет горит только над решетчатой стойкой, да мерцает в дальнем углу витрина-холодильник. Поникшие домашние растения, черно-белое фото Джона и Йоко с автографом, доска объявлений завешана брошюрками и листовками – курсы йоги и всякие холистические практики. На стене намалевана фреска с арканами Таро, а к окну прилеплена тоненькая бумажка с набранным на компьютере меню, с полезной пищей в духе Эверетта: морковный суп, крапивный суп, крапивное пюре, пирог с орехами и чечевицей – слюнки не потекут, но тут я вспомнил, что в последний раз я более-менее прилично ел – именно ел, а не перекусывал – у Китси, когда мы с ней ужинали в кровати взятым навынос карри.
Борис увидел, что я читаю меню.
– Я тоже есть хочу, – довольно сухо сказал он. – Потом с тобой пообедаем как следует. В “Блейке”. Двадцать минут.
– Ты заходишь?
– Пока нет. – Он стоял чуть сбоку, так, чтобы его не было видно из стеклянных дверей, оглядывал улицу. Ширли Темпл кружил на машине по кварталу. – Не стой тут со мной. Иди с Виктором и Юрием.
К стеклянным дверям, ссутулившись, проковылял какой-то тощий, мутный дерганый мужичок лет шестидесяти, с узким вытянутым лицом, бабскими волосами ниже плеч, на голове – джинсовый картузик, ни дать ни взять, 1973 год, шоу “Соул Трейн”. Он стоял за дверью со связкой ключей, глядел за спину Виктору – на нас с Юрием – и, похоже, думал, пускать нас или нет. Близко посаженные глазки, кустистые седые брови и клочковатые седые усы делали его похожим на недоверчивого старого шнауцера. Тут вышел другой парень, помоложе, поздоровее, он даже Юрия был выше на полголовы – малаец или индонезиец, лицо зататуировано, в ушах крышесносного размера бриллианты, черные волосы собраны в пучок на макушке – точь-в-точь гарпунщик из “Моби Дика”, если б гарпунщики в “Моби Дике” носили велюровые треники и атласные бейсбольные куртки нежно-рыжего цвета.
Старый торчок позвонил по мобильному. Подождал, настороженно оглядывая нас. Потом позвонил еще раз, развернулся и побрел куда-то вглубь кафе, разговаривая по телефону, прижав, словно истеричная домохозяйка, ладонь к щеке – индонезиец же так и остался стоять возле двери, неестественно застыв, наблюдая за нами. Разговор был недолгий, потом торчок вернулся, нахмурил лоб, с видимой неохотой принялся выискивать на кольце нужный ключ, вертеть им в замке. Не успели мы зайти, как он принялся, размахивая руками, жаловаться на что-то Виктору-Вишне, а подошедший к нам индонезиец слушал все это, сложив на груди руки, подпирая стену.
Что-то неладное, это точно. Кому-то что-то не по нраву. На каком языке они говорят? На румынском? На чешском? О чем они говорили, я и понятия не имел, но Виктор-Вишня держался с ледяным, сердитым видом, а седой торчок распалялся все больше и больше – злился? да нет, раздражался, канючил, пресмыкался даже, голос у него делался все плаксивее, а индонезиец все это время так и глядел на нас с жутковатой неподвижностью анаконды. Я стоял метрах в трех от них, несмотря на то что Юрий, державший сумку с деньгами, дышал мне в затылок – и с нарочито непроницаемым лицом делал вид, что читаю надписи и объявления на стенах: “Гринпис”, “В мехах не входить!”, “У нас есть блюда для веганов!”, “Под защитой ангелов!”. Я не раз покупал наркоту в сомнительных местах (в клоповниках в испанском Гарлеме, на зассанных лестничных клетках многоэтажек в Сент-Николасе), а потому мне это все было неинтересно, так как – ну, по моему опыту – все сделки такого рода проходили примерно одинаково. Стоишь расслабленно, скучаешь, пока не спросят – сам не открываешь рта, а когда открываешь – отвечаешь равнодушно, получил, что хотел, – сразу уходишь.
