Русская идея от Николая I до Путина. Книга IV-2000-2016 - Янов Александр Львович (мир книг .TXT, .FB2) 📗
Тут и начинается «хайдеггеровская» мука Дугина. Та же нелепая ситуация, в которой «прямой атаки на цезаризм проводить нельзя, так как этим непременно воспользуются могущественные силы глобального либерализма, то есть сама гегемония». Нельзя, но нужно. Ибо «все интеллектуальное цезаризму глубоко безразлично, в идеи он не верит». Но с другой стороны, и «у либерализма в России нет достаточно сил, чтобы на корню раздавить контргегемонию (то есть их, консервативных революционеров), так как главным своим противником он видит сильный, доминирующий цезаризм». В результате «возникает патовая ситуация»: нас не атакуют, но и мы не можем атаковать.
«Исторический шанс?»
Единственное, что возможно в такой ситуации, подсказывает Хайдеггер, — это «бросок вверх». Вот Дугин и говорит, что перед консервативными революционерами не только «открывается поле метаполитики», но «именно сейчас у метаполитики есть исторический шанс». Почему именно сейчас? Потому что именно сейчас цезаризм загнал себя в ловушку. Раздразнив массы соблазнительным проектом «Новороссии», он неожиданно и необъяснимо для этих перевозбужденных масс дал задний ход, совершенно очевидно испугавшись окончательного разрыва с Западом. Этот испуг для масс тем более необъясним, что сам режим им и втолковал, что Россия НИКОГО НЕ БОИТСЯ, что, так сказать, «Красная армия всех сильней».
Алексис де Токвиль учил - и это классика, — что революции происходят не из-за экономических бедствий, а из-за несбывшихся ожиданий. Это, я думаю, и имеет в виду Дугин, когда говорит, что именно сейчас настал момент, делающий метаполитику «.полем наивысшего приоритета». Это, похоже, почувствовал и Григорий Ревзин в своей недавней тревожной колонке «Зима близко». Российские элиты, говорит Ревзин, оказались вдруг «уверены, что дело идет к катастрофе». И накрыл их «синдром коллективной обреченности».
Поначалу колонка может вызвать у читателя недоумение. Где увидел Ревзин надвигающуюся катастрофу? Кто может воспользоваться замешательством власти, если нет вокруг и отдаленного подобия большевиков семнадцатого года? Нет даже, если уж на то пошло, ничего подобного оголтелым «патриотам» 93-го. И «базис» хоть и шатается, но стоит. Так откуда «синдром коллективной обреченности», который почувствовал Ревзин, и почему многие с ним согласились? Непонятно, откуда возьмутся те «50 тысяч психов» (цитирую), которые перевернут все вверх дном и которым никто — при всеобщей апатии — не станет противостоять?
Вот о чем, мне кажется, следовало бы спросить Дугина с его компанией «суверенных интеллектуалов», которых мы, либералы, к сожалению, списали со счетов как безнадежных «психов». Примерно так же, как дореволюционные либералы списали в свое время большевиков. Дугин между тем со всей возможной в подцензурном интернете откровенностью заявляет нечто в сегодняшнем контексте поистине экстраординарное. «Неважно, — говорит он, — падет ли цезаризм от своих внутренних ограничений под ударами гегемонии или обратится к тому, что находится за пределами своей структуры добровольно, например, под воздействием чрезвычайных обстоятельств», мы, «полноценный метаполитический полюс», уже здесь. И «это изменяет всю структуру конкретной политики».
Попытаюсь сформулировать то, что Дугин не может или не хочет сказать власти. Это, конечно, мой домысел, хотя я буду строго следовать изложенной выше логике «правого грамшизма». Вы обречены, говорит он власти, падете вы под ударами глобальной гегемонии или под воздействием чрезвычайных обстоятельств, которые при необходимости мы (правые грамшисты) вам устроим (что для этого у них найдутся «50 тысяч психов» вроде Стрелкова или Бородая, я не сомневаюсь). России предстоит консервативная революция и окончательный разрыв с американской гегемонией. Мы (правые грамшисты) надеемся, что наши единомышленники в Европе последуют нашему примеру. Но мы знаем, что в условиях либеральной гегемонии сделать это труднее и мы можем остаться одни — как маяк антиамериканской Традиции. Если так, мы к этому готовы. Для России такое не впервой.
Алексис де Токвиль
Если я правильно воспроизвожу логику Дугина, добавить к этому остается немного. Да, Ревзин, с противоположной стороны баррикад, верно уловил подземные толчки политической магмы. Да, консервативная революция, если ей суждено свершиться, была бы очень недолгой, первый же разгром в Украине сдул бы ее, как пенку с молока, но если такой ценой России удалось бы избавиться от сегодняшнего цезаризма, то можно было бы считать, что мы сравнительно легко от него отделались.
Да, ответ м-ра Ло на вопрос о будущем постпутинской России, с которым нам придется иметь дело в следующей главе, будет соответствовать последнему слову западной политической науки, но зловещие толчки магмы, уловленные Ревзиным, так же, как и консервативную революцию Дугина, он, скажу заранее, в расчет не возьмет.
Выбор между этими ответами на вопрос, что ждет Россию после Путина, как всегда, за читателем. Замечу лишь, что, похоже, будет это время не только жестокой межклановой схватки, как после Сталина, но и великой идейной войны. И решаться будет не то, кто выйдет из нее «новым Хрущевым», а судьба России. Есть, как мы уже знаем, кардинальная разница между оттепелью и перестройкой. Но есть и разница между жалкой в своей ярости раннегорбачевской «Памятью» и послепутинской «консервативной революцией». На этот раз Русская идея готова к бою и не намерена упускать свой «исторический шанс». О чем, приуготов-ляясь ко временам после Путина, кажется, напрочь забыли как наследники цезаризма, так и, что особенно опасно, либеральная оппозиция. Последствия дугинской «консервативной революции» для России, если вдруг, паче чаяния, дугинцы доберутся до власти, будут сравнимы с самодержавной революцией Грозного. То, что такая возможность до конца продумана Дугиным, видно, например, из его тезисов «Метафизика опричнины», где фигура Ивана Грозного в центре рассмотрения, а один из тезисов так и назван: «Неоопричнина — евразийская консервативная революция». Именно поэтому я пишу о дугинской метаполитике, несмотря на всю «хайдеггеровскую» абракадабру.
Глава 7
ЧЕТЫРЕ СЦЕНАРИЯ БУДУЩЕГО РОССИИ
Эта глава, как я и обещал, посвящена тому, как видит будущее России м-р Ло, в прошлом директор Российско-евразийского отдела главного британского мозгового центра Chatham House (Rusia and The World Disorder, 2015). Это последнее слово западной политической науки по нашему предмету. Вопрос, зачем нам его знать, ставит меня, признаться, в тупик. Хотя бы затем, что оно абсолютно отличается от всего, что циркулирует сегодня на популярных российских сайтах.
Да, оно требует предисловия. Во-первых, потому что автор порой говорит о вещах, само собою разумеющихся для западного читателя, но не вполне внятных для отечественного; во-вторых, потому что некоторые его утверждения требуют подробной интерпретации. А она неминуемо, тут уж ничего не поделаешь, будет отражать и мою собственную точку зрения на будущее России.
Специальность м-ра Ло — международные отношения. Последняя его книга посвящена главным образом внешней политике путинской России, и я, представляя ее российскому читателю, естественно, не могу эту сторону игнорировать. Все четыре сценария будущего России (м-р Ло имеет в виду 2030 год) уместились в заключительной главе. Подробный разговор о них, особенно о четвертом сценарии («Вторая либеральная волна»), самом спорном в свете бурных дискуссий на отечественных сайтах и в западной прессе, нам еще предстоит.
Пока скажу лишь, что ни «национально-освободительной революции» (по британскому же эксперту Владимиру Пастухову, не говоря уже о рекомендованной им «очистительной диктатуре», странным образом напоминающей национальную диктатуру Ивана Ильина), ни «консервативной революции», по Дугину, ни вообще каких-либо революций в сценариях м-ра Ло не предусмотрено. Одна сплошная проза, ничего волнующего. Да и 2030 год, когда он ожидает «вторую либеральную волну», — не ближний свет (впрочем, о дате мы тоже еще поговорим).
