Из тупика - Пикуль Валентин Саввич (книги онлайн полностью .txt) 📗
* * *
Был ранний час, когда они робко вошли в деревню Колицы, побуждаемые к риску голодом. Поморское селение глядело на морской припай льдов маленькими окошками.
- Пе-ечи класть! - выпевал дядя Вася. - Стек-лы-ы вставлять!
Поморы спросили его, показав на поляка Казимежа Очеповского:
- А эвтот твой что умеет?
Дядя Вася стал расхваливать своего товарища:
- Он фельшер военный был, поляк короля Хранца-Осипа. Ежели какая баба стыда не имеет, он тую самую бабу возьмет и вежливо осмотрит. Потом в самой точности скажет: какая ей болесть вышла и от чего она помирает. Берет за врачевание хлебцем. Ну, и рыбку от вас возьмет - не погнушается... Так, Казя?
- Примерно так, - согласился Казимеж Очеповский.
- Хорош гусь! - загалдели мужики, смеясь. - Он наших баб оглядит так на так, а мы ему за это еще и хлебца давай... Поляки, они страсть каки хитрушшие!
Очеповский шагнул вперед:
- А будь и ты хитрым, кто тебе мешает? Впрочем, - добавил, - могу и швейную машинку починить. Пулеметы... тоже чиню! Если, конечно, ваши бабы на пулеметах шить умеют.
Поморы одобрительно потешались.
- Хитрый, - говорили, - по глазам видать. Да и зубов нехватка... Видать, откеда-то убег, а зубы свои на память оставил.
В фуражке почтового ведомства к беглецам подошел богатей Подурников и покачал на цепке золотыми часами:
- Третий год как стоят... Очинишь?
- Могу, - сказал Казимеж, а самого мотнуло от голода к избяной стенке. - Отчего не попробовать?
- А я и не дам. - ответил ему Подурников, пряча часы обратно в карман жилетки. - Три года не ходили, и еще потерпеть можно. Мы не астрономы, слава богу, чтобы звезды рассчитывать. А часы - при нашей особе состоят непременно... Проба имеется!
- Дурак ты, - откровенно сказал ему Очеповский.
- А это как понимать! - И Подурников важно покрасовался перед мужиками. - При дворе короля твово Франца-Осипа, наверное, и затеряюсь среди камергеров, а здесь, в родимой деревне, меня в поленнице дров искать не надо - всегда сам на виду... Ты кто таков?
- Поляк из Вены, в шестнадцатом перешел на сторону русских. Попал в корпус Довбор-Мусницкого. А когда поляками в Архангельске стал командовать француз Жантиль, я...
- Чего якнул и остановился? - спросил Подурников.
- А для тебя и этого хватит, - ответил ему Казимеж.
Тут поморы вступились за беглецов:
- Оставь ты их, смола худая! Нешто не видишь, что их голодуха шатает? У них борода горит, а ты, Подурников, у той горящей бороды руки погреть хочешь... Пошли с нами, - сказали мужики.
В избах у них - чистота, порядок; вышивки и занавески. Много нарядов в сундуках, много жемчугу на уборах жёнок; в каждом доме граммофон и швейный "зингер", - поморы жили богато. Помимо книг духовных читают и "светское": Пушкина, Шеллера-Михайлова, Зарина, Загоскина и графа Салиаса. А имена-то какие у мужиков здешних: Никодим да Сосипатр, Африкан да Серафим, бабы всё больше - Анфисы да Степаниды...
Посадили беглецов за стол, потчевали от души. Размах у них был сатанинский. Началось кормление с чашки огуречного рассола с крошеным хлебом, и Казимеж толкнул дядю Васю: мол, небогато... Но тут уже поставили котел с кашей - да такой котел, что не каждая собака его перепрыгнет. Потом пошли бабы (Анфисы да Степаниды) швырять на стол тарелки с разным - и раз от разу всё жирнее, всё уваристее, всё погуще...
- Умираю, - сказал Казимеж, осоловев от сытости.
- Похороним! - отвечали поморы, довольные. - Тока перед смертным своим часом кусни-ка вот яишенки с оленинкой... Во тебе огузочек пожирнее! А коли невмочь, так, эвон, на дворе чурбачок лежит. Выйди, ляг на него пузом да покатайся. Оно тогда полегшает, и в тебя, мил человек, больше пишши и влезет...
На дворе действительно лежал древний чурбан, обкатанный животами поморов еще с XVIII столетия на пирах в масленую неделю да в разные там мясоеды и разговления.
- Мы - поморы! - говорили мужики гордо. - Нрав у нас особливый, от Господина Великого Новгорода корень свой производим. Мы царя Ваньку Грозного, уж на что лют был зверь, и того не признали. Здеся вот затаилися мы спокон веку. Сторона-то наша, чего греха таить, задвённая. Близко морюшка сели, землица не родит. Что в море упромыслим, то и наше. Ликуй и радуйся, человек божий!.. А ныне стало не совладать нам с нервами...
- Могу вам бром выписать, - пошутил Казимеж.
- Мы уж и бром и ром - всяко пробовали. Не совладать!
- А что случилось, люди добрые? - спросил дядя Вася, вкушая пищу.
- Приезжали тут чины земские. Комиссия, яти иху мать всех! И нам, свободным людям, самого Ваньки Грозного не пужавшимся, говорят так чтобы мужик снимал шапку, а бабам нашим велено при начальстве кланяться таким маниром... Эй, Степанидуш-ка, покажь добрым гостям, как тебе велено ныне кланяться! Баба оставила ухват, встала посередь избы и отвесила дяде Васе и Казимежу глубокий поясной поклон; руки женщины, сильные и мужественные, покорно лежали на животе.
- Тьфу! - сказала баба и выдернула из печи громадную сковородку. Яишня пошла, - объявила. - Разевай рты, мужики...
Брякнули колокольцы с тракта, что тянулся на Колицы от самой Кандалакши. Очеповский глянул в окно и вдруг побледнел.
- Что увидел? - спросил его дядя Вася.
- Сэр Тим Харченко, - ответил поляк. - Комиссар его величества короля Англии прибыл в Колицы... дело грязное!
* * *
Остановившись в избе Подурникова, сэр Харченко объявил:
- Ломай собрание: всех с 1889 года рождения будем стричь под одну гребенку. Отечество в опасности, его спасать надо...
Олени, привезшие его в Колицы, мотали рогами под окнами избы. Из-под копыт их летел в пути снег, этот снег проник под шубу Харченки, и все сигареты были всмятку. Подурников дал ему своего табачку, а газетки не было... за газеткой надо в Кандалакшу ехать.
- Вот тебе книжка, - сказал Подурников. - Дочка моя все глаза в нее проглядела. Рви, сэр, смело... Дочка восемь раз прочитала!
Харченко оторвал первую страницу, читанул сначала:
- "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему..." Ты что-нибудь понял из этого, Подурников?
- Да чепуха какая-то, - отозвался Подурников.
- Добро бы так, - сказал Харченко, - а то ведь они за такие книжки деньги получают. Такая гонорария им перепадает, что... Ну, миллионщики прямо эти вот самые писатели. Они ерунду напишут, денежки получат, а мы, как дураки, читать их обязаны.
- Ну? - удивился Подурников.
Харченко стал вертеть цигарку. Громадный браслет из краденых ложек крутился на запястье бывшего аскольдовского машиниста. Ничего не скажешь: вырос Харченко, джентльменом стал, а теорему Гаккеля, кажется, уже позабыл. А может, еще и помнит: у таких баранов прекрасная память... Цигарка получилась длинная, и, раскуривая ее, он вычитал на одной ее стороне продолжение:
- "Все смешалось в доме Облонских..." Ну и пусть смешалось. Нам дела до них нету! Как бы вот мобилизацию провести...
Мужиков деревни Колицы собрали у крыльца волостной избы, и Харченко зачитал им приказ мурманского генерал-губернатора Ермолаева о новом призыве в армию. С неба сеял меленький снежок, от моря малость подрастеплело, лед пошел вдалеке темными разводьями. Все было хорошо, бабы топили печи, война громыхала где-то далеко, начиная от Кандалакши, и мужики почесывались.
- Мы что? - говорили они невнятно. - Мы люди вольные. Как бабы нам скажут - так тому и быть. Без баб мы голосу не имеем! На бабах все хозяйство держится, они и детей наших подымают, пока мы в море болтаемся. Они и дому голова, а мы - грешные - так себе, только вольные мужики... Нам твово одного Ермолаева мало, нам надобно, чтобы от баб наших такой указ вышел!
А бабы, стоя в сторонке, кричали на Харченку слова обидные:
- Из-под какого ты хвоста выпал?.. Мужики, ежели што, так не приведи бог, домой не пустим. А усю вашу самогонку на снег выпустим... и будете ходить тверезые... Стойте накрепко! Не идите!
