Ночной гость - Макфарлейн Фиона (читать книги онлайн txt) 📗
– А потом подумала: «Простите, я едва справляюсь с этой. Но я не зарабатываю миллионов. Знаете, как я довольна, что получила от вас эту дополнительную работу – готовить в уик-энд? Этим я заплачу за электричество. Джордж никогда не гасит света. Если бы не я, то каждую ночь наш дом сверкал бы, как рождественская елка. А сколько времени он проводит в душе?»
– Это очень расточительно, – заметила Рут.
– Что ж, кто из нас не любит хороший долгий душ? – отрывисто сказала Фрида, вытирая полотенцем голову Рут. – Ну, как теперь?
– Намного лучше. – Рут попробовала дотронуться до головы, отозвавшейся нестерпимым зудом.
– Что еще? Мы подготовим вас к визиту вашего гостя – вот что мы сделаем. – Рут попыталась услышать в этих словах намек на что-то неприличное, но ничего не обнаружила. – Давайте-ка посмотрим ваши ступни.
Довольно долго Рут вообще не вспоминала о своих ступнях. Она была слегка удивлена, найдя их целыми и невредимыми на конце своих ног. Она приподняла их, вытянув носки, и Фрида, само очарование, сняла с нее тапочки. Маленькие ступни Рут были усыпаны веснушками, а на длинных пальцах сидели обломанные ногти. Фриду ужаснула сухость ее пяток.
– Так не пойдет, – сказала Фрида и бросилась в ванную. Она вернулась еще с одним тазом горячей воды и серым кусочком пемзы. – Знаете, – сказала она, – я как-то слышала, что лучшее средство от потрескавшихся пяток, вы не поверите, детский крем от опрелостей!
Она усмехнулась и опустила ноги Рут в таз, над которым поднимался пар. Она скребла ее пятки пемзой, и вода в тазу стала молочно-белой, но кажется, Фриде не было противно.
Рут согнула одну ногу. В горячей воде она казалась тяжелой и бескостной.
– Вы слишком добры ко мне, – сказала она.
Фрида молчала. В тазу хлюпала вода.
– Так делал мой отец, – сказала она. – Раз в год он проводил церемонию омовения ног. Мыл ноги всем пациентам, потом служащим клиники, прислуге, мне и, наконец, моей матери.
– Зачем?
– Чтобы напомнить нам и себе, что он здесь для того, чтобы нам служить, а не наоборот.
Прекратив орудовать пемзой, Фрида с сомнением прищурила один глаз.
– И потому, что это было приятно, – добавила Рут. – Ему было приятно это делать.
Рут запомнились эти церемонии как залитые золотом дни, светлее обычного, но, несмотря на это, в них было что-то тревожное, ощущение надвигавшейся беды. Ее мать подготавливала всех: чистила и стригла ногти пациентам, откидывала простыни с ног и выстраивала в коридоре персонал. Санитарки-фиджийки хихикали, снимая мягкие белые туфли, которые заставлял их носить отец. Смотритель территории больницы, худой, веселый человек, мыл ноги под уличным краном, пока санитарки не отгоняли его криками.
– А вдруг он тебя увидит? Вдруг увидит? – волновались они.
В клинике лечились бедняки из Сувы. Они приходили сами – с болью, травмами, затрудненным дыханием, кровью в стуле, онемевшими конечностями, беременностями, мигренями, лихорадкой, – и отец Рут лечил их или направлял к другим врачам либо домой. Им не полагалось оставаться на ночь, но часто они оставались, когда в палатах для фиджийцев не было мест. Поэтому утром на церемонии омовения ног присутствовали больные, которые остались на ночь, их родственники, а также те, кто пришел этим утром, и прежде чем всех их осмотреть, отец Рут мыл им ноги.
Омовение ног происходило в Великую пятницу – этот торжественный и мирный день выделялся из череды других (хотя больных все равно приходилось лечить, полы мыть, а матери Рут с помощью мальчика-слуги готовить ланч). Сначала они шли в церковь, которая в это время года, прямо накануне Пасхи, была полна напряженного ожидания. Пелись благодарственные псалмы, а отрывки из Библии призывали к смирению. Вся служба выражала сдержанную скорбь. Потом семья направлялась из церкви в клинику. Отец Рут, в воскресном костюме, шел впереди. Он отличался бесконечным трудолюбием и легким веселым нравом. Его спина была широкой, как у каменщика или спортсмена, но голова небольшой, адамово яблоко выступающим, а волосы на макушке торчали мальчишескими вихрами. У него были прекрасные волосы и длинные ресницы, плотное, крепкое туловище, но изящные конечности: тонкие лодыжки и стройные ноги кенгуру, руки хирурга и аккуратная голова с филигранными волосами. Из-за этого он порой казался хрупким. Роженицы вздрагивали, увидев своих увесистых младенцев в его тонких руках. Когда в день омовения ног эти сухощавые руки скользили по мыльным ступням больных, персонала и членов семьи, они казались точными инструментами плотника. Рут помнила ощущение костяшек его пальцев на своем подъеме и две длинные руки, воздетые над ее ногами, словно для молитвы.
Он неуклюже ползал по полу перед персоналом и пациентами – слоненок на кафельном полу, – таская за собой ведро с водой. Солнечный свет сквозь листья пальм за окном падал полосами на смуглые ноги стоявших. После каждых четырех человек он вставал, чтобы принести в ведерке чистую воду. Все молча наблюдали за ним. Перед началом процедуры сестры боялись рассмеяться, но такого никогда не случалось. Они скромно стояли в ряд. Когда он приближался, они порой прятали свои улыбки, но во время омовения, когда он смиренно склонялся перед ними, их лица были серьезны и строги, и даже самые юные что-то бормотали, касаясь его головы. Иногда они плакали.
Если бы только в это время, думала Рут, он мог сохранять достоинство. Несколько раз он пукал, когда вставал, и у него хрустели коленки, особенно когда он постарел. Но в подростковом возрасте Рут начала смущать сама церемония. Ее терзали гордость, страх и раздражение, желание защитить. Среди персонала и пациентов она начала замечать некоторое сопротивление, но не знала, чем его объяснить: скукой, нежеланием или идейными разногласиями. Одни считали, что он теряет лицо. Другие были благодарны. Рут испытывала материнские чувства к отцу, когда он ползал на своих неуклюжих добродетельных коленях, она чувствовала себя выше его аллегорического, четко очерченного мира и со своей высоты болела за него душой, пока он старел и его голова усыхала.
Ричард отказался в этом участвовать. Он никому не станет мыть ноги и никому не позволит мыть свои. Это взбудоражило семью. Мать Рут выдвигала множество разумных предложений, отец был задумчив и мрачен. Рут мучилась в атмосфере этого тихого смятения, негодуя за отца и испытывая слабое, но растущее чувство протеста. Она стыдилась этой церемонии – с этим ничего не поделаешь, решила она, – и тем не менее восхищалась ею. Отец проводил ее с чистыми намерениями и от доброго сердца. Возможно, о ней судили превратно. Но Ричарда она бесила. Когда Рут спросила почему, он промолчал. Это было тоже благородно. Ей показалось, что он колебался, сомневаясь в ее лояльности. Когда же она пообещала не говорить отцу, он ответил: «Дело не в этом».
Вечером после церемонии они сидели вместе на террасе. Он молча курил, и дым отпугивал москитов. Весь день он где-то пропадал. Рут сидела рядом, терзаясь жгучим любопытством, преисполняясь восхищением. Ее волновало в нем все: крепкое плечо, нога, постукивающая о пол, спокойные глаза. Над их головами вился дым. Их руки не соприкасались, но Рут чувствовала, что они почти соприкасаются. Осознает ли он все это: их руки, лунный свет, дым сигареты? Залаяла собака. После омовения ног Рут и ее родители ели на обед пасхального ягненка, привезенного из Новой Зеландии. Место Ричарда за столом пустовало, и Рут, ковыряя вилкой в жестких серых волокнах, не могла не думать о том, где он обедает. Теперь она его спросила:
– Где вы сегодня обедали?
– У Эндрю Карсона, – ответил Ричард.
– Почему?
– Меня пригласили.
Немного подумав, Рут спросила:
– Чтобы осуждать моего отца?
– Нет. Нет, я и так повздорил с ними, даже не заикнувшись о вашем отце. Они все считают его святым. Наверно, так оно и есть.
– Из-за чего вы с ними повздорили?
– Ах, из-за политики. – Ричард помахал в воздухе сигаретой. – Из-за всех этих дел с репатриацией: избавиться от индийцев, избавиться от китайцев. Выслать их домой или на Маркизы, лишь бы подальше отсюда. Пусть они убивают друг друга где-нибудь еще и оставят Фиджи фиджийцам. – Немного помолчав, он добавил: – И еще англичанам.
