Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Эрлер Ольга (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Грязный, разгоряченный маршем и жарой, он захотел искупаться в местной реке Кидн. Она брала начало в ледниках Таврских гор и отличалась очень холодной водой. Купался он не один: многие воины, поддавшись примеру своего молодого царя, с криками бросились в ледяную воду, да только скоро вышли обратно. Александра же холод только бодрил; поначалу ему было интересно, сколько он его выдержит, а потом он освоился и не чувствовал его больше. Да и вообще, в этот солнечный день он замечал только приятное — желтые кувшинки на прозрачной воде, живописные, поросшей сочной зеленью берега, веселое небо в белых облаках, на которых возлежали небожители и с завистью смотрели, как он плавает среди кувшинок, один, в обществе стрекоз.
Прошло всего лишь немногим более года с того весеннего дня, когда он метнул копье с корабля в землю Малой Азии. И вот она, взятая копьем, вся принадлежит ему! Героям, воспетым великим Гомером, понадобилось десять лет, чтобы со стотысячной армией (втрое большей, чем у него) завоевать одну Трою, и то с помощью хитрости и при содействии богов.
Озабоченная Перита смешно бегала по берегу, никак не решаясь зайти в ледяную воду, разрываясь между желанием и боязнью. Не зря она так волновалась, чуя недоброе своим собачьим сердцем. Александр сильно простудился, получил осложнение и заболел тяжело и опасно. Дело приняло критический оборот: даже не исключалась возможность, что царь не выживет. Врачи не видели выхода: жар, судороги, бессонница мучали Александра несколько декад, и ничего не помогало! Армия разволновалась не на шутку, так как выяснилось, что Дарий собрал огромное войско и уже вышел из Вавилона навстречу растерянным, осиротевшим македонцам.
…Таис, как воровка, пробралась к Александру в шатер. Телохранитель-сиделка дремал, и она подкралась совсем близко к его кровати. Его глаза были полуоткрыты, но он не узнавал Таис и не реагировал на ее присутствие. На щеках багровел болезненный румянец, и даже на расстоянии Таис чувствовала, как он горит. Она расплакалась, потом осторожно сменила мокрый компресс и тихонько провела пальцами по его волосам. Александр застонал и неконтролируемым движением сбил лекарство с табурета, стоявшего рядом. Таис быстро спряталась за ширму. На шум вошел измученный Гефестион, пинком разбудил санитара и выругал его. Гефестион укрыл Александра, сел к нему на кровать и, не отрываясь, с болью смотрел на него, ловя его руки и целуя их. Александр бредил и метался.
— Тихо, тихо, тихо, я с тобой, — бормотал Гефестион.
И Таис, беззвучно плача за своей ширмой, молилась и вторила мысленно: «Тихо, тихо, я с тобой…»
И все же врачу Филиппу Арканнанцу удалось вылечить Александра. Парменион письменно предупреждал Александра не доверять ему, утверждая, что врач подкуплен Дарием и намерен отравить царя. Но Александр поверил своему даймону — внутреннему голосу. Или решил искусить судьбу? Он дал Филиппу прочесть письмо Пармениона, и пока тот читал, пил его адское зелье. После него Александру стало еще хуже, и он потерял сознание. Но потом долгожданный перелом все же произошел — неизвестно, благодаря или вопреки лечению и лекарству. К огромной радости волновавшейся армии, которая начала понимать, что ей сопутствует удача, только когда ее ведет Александр, царь пошел на поправку.
У Таис отлегло от сердца, да и не у нее одной. Перемена настроения чувствовалась в воздухе — будто солнце вышло из-за туч, осветило и согрело людей, дрожащих и отчаявшихся без своего вождя. Солнце — Александр. Надежда вернулась в лагерь; все как будто ожило и задвигалось, выйдя из оцепенения и растерянности, вызванной тяжелой и непонятной болезнью царя.
Таис подошла к шатру и попросила охрану узнать, может ли она видеть Александра. Вернувшись, солдат протянул Таис запечатанное письмо: «Буду рад тебя увидеть, прекрасная Таис, ровно через час. Александр». Кривые строчки — видимо, писал лежа. Таис вернулась в свой «дом», села на табурет и без единого движения просидела на нем ровно час.
В шатре Александра царил полумрак — у него болели глаза от света. Сам он лежал выкупанный, на чистой постели. Александр отличался крайней чистоплотностью с детских лет, над чем его друзья-товарищи посмеивались в Миезе, во времена ученичества у Аристотеля. Сейчас же им не оставалось ничего другого, как следовать его примеру. В походной обстановке мужчины так быстро и легко забывали о необходимости ухаживать за собой, что Александр обращал на это особое внимание.
— Я заставил тебя ждать. Я так намучился без купания, что не мог и не хотел отложить, — он говорил осипшим голосом, слегка задыхаясь, протянул Таис руку, и она подала ему свою. Его рука была сухой и горячей.
— Ты все еще горишь, — расстроилась Таис.
— Я всегда горю. — Он поцеловал ее ладонь. Его лицо и губы были горячими. Таис сглотнула, и ей показалось, что этот звук был слышен у самых дальних ворот лагеря.
— Как жизнь на воле?
— На воле жизни нет… без тебя… ничего не происходит… — с миллионом разных чувств в голосе и на лице проговорила Таис.
— Так и должно быть, — шепнул он с легкой усмешкой.
— Как ты себя чувствуешь?
— О! Я начинаю себя чувствовать. Я ведь не привык болеть. За исключением ранений. Но это уж, как говорится, любишь мед — берегись жала. Люди с хорошим здоровьем болеют редко, но зато необычными болезнями. Да, я начинаю себя чувствовать. Голова болит, соображаю с трудом, свет режет глаза… Да тут ты еще ослепила меня своей красотой, — улыбнулся он.
— Может быть, помогут примочки на глаза из ромашки? Мне, по крайней мере, помогают, — неуверенно предложила Таис.
— Только не сейчас, сейчас я хочу тебя видеть, хоть и сквозь пелену. Но как же мне лежать надоело!
— Да, ты ведь непоседа.
— Точно, шило в заднице, как моя няня выражалась, — он улыбнулся воспоминаниям. — Она звала меня «топотушка-хохотушка».
— Хохотушку я могу понять — ты до сих пор смешливый, а почему топотушка?
— Я сам этого не помню, маленький был, знаю с ее слов, что если родители ссорились, я топал ногой и говорил папе по-македонски: «Папа, если вы сейчас же не помиритесь, то я уйду к иллирийцам и стану лесным разбойником». А потом поворачивался к маме, топал ногой и говорил по-эпирски то же самое. И они действительно мирились, но скорее от умиления, чем от моих угроз. Меня приучили говорить с мамой по-эпирски, с папой — по-македонски, с дядькой — по-фракийски, со всеми остальными — по-гречески. Потому я всегда все переводил. Жаль, никто не догадался научить меня по-персидски, хотя персов при дворе было полно. Сейчас бы сильно пригодилось. — Он усмехнулся. — Когда у меня в детстве что-то болело, палец порежу или шишку набью, няня целовала мне больное место, и все проходило. Да, с болячками я шел к ней.
— Не к матери?
— Нет, мать бы наказала дядьку, который за мной не уследил, а Ланика просто била плохой стул, через который я споткнулся, целовала ушиб, и дело было сделано.
— Клит — ее брат?
— Да, и ему перепадает от моей любви к ней, хотя он сам очень осложняет хорошее к себе отношение.
— Он несколько прямолинеен.
— Да, это ты очень деликатно выразилась. Странно, как и почему мы относимся к тем или иным людям. А иногда совсем ничего нельзя объяснить.
— Например?
— Например, почему я люблю моего сводного брата Арридея. По своему происхождению он мне враг. По личным качествам — не представляет интереса, временами просто «больной на голову», как та же Ланика говорила. Хотя, я считаю, что он живет в своем мире; с ним иногда интересно поговорить и, если вдуматься — не такую уж чушь он несет. Она его жалела. Может, в этом причина? Жаль, нет Ланики полечить мои больные глаза.
Таис при этих словах порывисто наклонилась к нему и нежными поцелуями покрыла его опухшие веки и горящий лоб. Как ей хотелось, чтобы в эту минуту он чувствовал то же, что она. Как тяжело, мучительно и сладко это чувствовать! Милые боги, сделайте так, чтобы и он имел счастье чувствовать возрождающий мед любви.
