Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга. - Марсден Кристофер (читать книги онлайн .txt) 📗

Смертность среди художников и скульпторов была менее заметна, чем среди архитекторов. Только скульптор Карло Альбачини неизвестного нам происхождения исчез до конца правления Петра. Этот скульптор оставил после себя лишь один невразумительный и даже оскорбительный для царя мраморный бюст Петра. Пино, Симон, Растрелли, Оснер, Дангауер и Каравак пережили царя. Пино, самый одаренный из них, имел лучшее образование, чем прочие приглашенные Лефортом художники. В Петербурге его в этом превосходил лишь Шлютер. Никола Пино был сыном Жана Батиста Пино, работавшего над украшением Версаля и Большого Трианона. Он родился в 1684 году и получил исключительное по тому времени образование. Пино учился у таких выдающихся мастеров, как архитекторы Мансар и Боффран, скульптор Куазевокс и ювелир Томас Гермен. Хороший вкус и выдержанный стиль, отличающий все его работы, Пино проявил в украшении парижских гостиниц и замка герцога д'Антена в Пети-Буре; в этом замке в 1717 году принимали Петра. Таким образом, Пино сделал гораздо больше, чем можно предположить по немногим сохранившимся работам, например по резьбе по дереву в Петергофе. Из контракта от 28 февраля 1716 года следует, что ему присвоено на пять лет с ежегодным жалованьем в 1200 рублей звание «главного скульптора Его Величества царя», свидетельство того, что Пино немало сделал. По всей видимости, именно ему принадлежат две бронзовые статуи Марса и Венеры, которые стояли в нишах созданных Трезини Петровских ворот Петропавловской крепости — сейчас там грубый деревянный барельеф Оснера «Низвержение Симона-волхва» [15]. Однако из документов и многочисленных сохранившихся рисунков Пино в России и Музее декоративных искусств в Париже видно, что этим его деятельность далеко не ограничивалась. Помимо уже упомянутых статуй на темы басен Эзопа для Летнего сада Пино выполнил ряд фонтанов и скульптурных монументов, включая статую Геракла, отрубающего голову гидре, и статую Самсона, раздирающего пасть льву, для парков Петергофа. Также он создавал камины, лестницы, балконы и великое множество резных работ по дереву. По всей видимости, Пино создал очень много малозначительных работ. Француз по имени Десшизо, путешествовавший по России в 1725—1726 годах, пишет о том, что отправился на банкет в частный дом, где «комнаты были украшены фестонами с уложенными в них фруктами, скульптурными и архитектурными украшениями, выполненными Пино с отменным вкусом». Предполагается, что Пино также создал и лестницу, на которой были посажены вечнозеленые деревья, и иллюминированные стены, и даже делал пирамиды из фруктов и сладостей и сажал кусты в горшки, «в которых вместо земли было что-то вроде варенья или желе», выполняющее функцию земли. Кроме того, когда Леблон в 1717 году внезапно скончался, Пино воспользовался своим опытом работы с Мансаром и Боффраном и взял на себя еще и архитектурную работу — хотя, возможно, только на короткий промежуток времени между смертью Леблона и возвращением Мичетти из Ревеля.

В опубликованной им серии гравюр Пино называет себя «господин Пино, архитектор», но более ощутимых следов его деятельности нет. Смерть Петра поставила крест на деятельности Пино в России. Он разработал и подготовил катафалк для похоронной процессии царя, после чего в начале 1726 года вместе с Симоном и многими другими своими соотечественниками вернулся в Париж, где со временем стал директором Академии Сен-Люк. Он и Симон оставили Растрелли завершать украшенную скульптурами крепость для школы, в которой обучали учеников романского происхождения в Санкт-Петербурге. Соратник Пино, Оснер из Нюрнберга, о котором мы мало знаем, оставался в Петербурге еще двадцать лет. Союз Пино с мадемуазель Симон, сестрой его коллеги, в 1718 году был благословлен рождением сына Доминика, который, следуя дорогой своего отца и деда, работал в качестве декоратора и мастера резьбы по дереву — и, как и они, стал со временем членом академии.

Дочь Доминика по прошествии определенного времени вышла замуж за художника Море ле Жена, который сам — хотя и короткое время — работал при петербургском дворе.

Оставшись в России, Оснер тем самым поддерживал немецкое присутствие в искусстве Петербурга. Другой немец, Дангауер, сын часовщика, не обращая внимания на приезды и отъезды иностранцев, продолжал заниматься живописью. До самой своей смерти в 1737 году — почти на тридцатом году своей жизни в Санкт-Петербурге — Дангауер рисовал портреты, хотя он и явно вышел из милости после смерти Петра. Портреты Екатерины I и Петра I на смертном одре стали последними его портретами лиц императорской фамилии — и даже портрет Петра I обычно приписывают его ученику Ивану Никитину (Иван был одним из братьев, которых Петр послал учиться живописи в Париж у Ларжильера и во Флоренцию; императрица Анна Иоанновна тоже отправила братьев Никитиных в дорогу, но выбрала Сибирь. Петр Великий восхищался Иваном Никитиным. «Попроси императора Пруссии, чтобы Никитин нарисовал его портрет, — писал однажды царь. — Чтобы мир узнал, что и у нас есть великие мастера»).

Дангауер был посредственным художником, и растущее французское влияние вытеснило его на обочину. Однако сменивший его Каравак тоже не был великим мастером. Хотя он был, похоже, энергичным и легко приспосабливался, а также обладал весьма ценным даром добиваться большого сходства в своих портретах. Его первыми работами в России были портрет Петра II — тогда еще ребенка — и весьма привлекательный и забавный двойной портрет двух маленьких дочерей Петра Великого — Анны и Елизаветы — с широко открытыми любопытными глазами, которые можно считать торговым знаком Каравака.

Вскоре по распоряжению царя он занялся рисунками для гобелецов. Из этих гобеленов особенно известен один, с изображением Полтавской битвы. Петр всегда восхищался гобеленами и потому предпринимал все возможное, чтобы поощрить их производство в России. У Каравака было много учеников. Но только он сам обладал талантом писать удивительно похожие портреты, что делало их исключительно ценными для следующих поколений. Еще совсем молодым человеком Каравак выполнил восхитительный портрет Елизаветы, когда ей было лет семь-восемь. На этой картине она была совершенно обнаженной и держала в руке портрет отца. Портрет этот можно считать пророческим. В период этого года и до того времени, когда императрица была уже на краю могилы, Каравак создал живую, выразительную галерею портретов Петра Великого, Екатерины I, Петра II, Анны Иоанновны (эта картина находится в Третьяковской галерее в Москве) и Елизаветы.

Одной из самых известных его работ является портрет Елизаветы в наряде Флоры — эта картина находится в Синей китайской комнате в Царском Селе. Со многих портретов Каравака еще при его жизни делали гравюры. Особенно хорошо он изображал детей. Одной из самых восхитительных работ является портрет скульптора Пино. Каравак еще более укрепил родственные связи, объединявшие французов на русской службе, женившись на сестре жены Никола Пино, еще одной сестре Жозефа Симона. Эта свадьба была полна приключений. Священник французской церкви на Васильевском острове, некто Р. Кайло, объявил брак Каравака недействительным, поскольку объявление имен вступающих в брак было осуществлено не во французской церкви. Он заявил, что мадемуазель Симон должна покинуть супружеское ложе, а когда она отказалась, начал преследовать ее непристойными песенками. По этому случаю было возбуждено судебное дело, на котором священник начал беззастенчиво раскрывать интимные подробности жизни своей прихожанки «в ее незаконном браке». Но в конце концов дело уладилось, и, когда Каравак — которого, в отличие от Дангауера, высоко ценили как императрица Анна Иоанновна, так и императрица Елизавета — скончался в 1754 году, его вдове пожаловали ежегодную пенсию в тысячу рублей.

В 1717 году к бригаде художников Петра присоединился швейцарский художник, нанятый в Амстердаме. Георг Гзелл (чье имя по-русски как только не произносится) родился в Сен-Галлене в 1673 году, некоторое время учился в Вене, а в 1704 году перебрался в Амстердам. Гзелл более известен не своими работами, а удивительной, связанной с искусством женитьбой. Он был женат трижды. Его первая жена неизвестна, о второй, по имени Анна Хоутманс, сведения смутные, а вот третья сама была потомственной художницей. Ее звали Доротея Мария Хенрика Графф; она была дочерью нюрнбергского художника, который женился на весьма ученой Марии Сибилле Мериан, дочери знаменитого гравера XVII столетия Маттео Мериана.