Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга. - Марсден Кристофер (читать книги онлайн .txt) 📗

Однако дворец в Стрельне построил не Леблон. Созданный им план, сохранившийся до наших дней, предполагал создание красивого, но довольно официального здания — с центральным павильоном с куполом на вершине, с двумя рядами грубо отесанных колонн, с низкими крыльями, в которых располагались бы театр и оранжерея. Однако преждевременная смерть помешала Леблону завершить проект. Дворец создавался другим архитектором. Новый дворец, приобретший свой окончательный вид только в 1840 году, был выстроен в готическом стиле.

Петергофу — «Версалю у моря», который Петр заказал Леблону, тоже не повезло — он был почти полностью перестроен при Елизавете. Трудно найти какую-либо деталь его внешнего вида, которая бы присутствовала в первоначальном здании, однако внутри дворца стены, двери и рамы зеркал в кабинете Петра все еще украшены изысканными, хотя и несколько суровыми украшениями из дерева работы Николы Пино, который, как мы помним, прибыл из Парижа вместе с Леблоном. В одной из комнат было несколько весьма непристойных картин, тщательно закрытых жалюзи, — считается, что они были привезены из Китая. Сейчас этих картин нет. Несмотря на изменения, место, которое выбрал Леблон для своего творения, имеет такую неповторимую индивидуальность, что совсем нетрудно представить, каким дворец был поначалу.

Даже в увеличенном во времена Елизаветы строении сохранилось что-то от первоначального характера здания, построенного в подражание Версалю. Терраса приблизительно в сорок футов высотой, на вершине которой стоит дворец, появилась благодаря естественному склону холма и Невского залива. С него на расстоянии видно финское побережье. На возвышенности позади дворца Леблон в стиле Ленотра расположил на одинаковом расстоянии цветочные клумбы (восстановленные в 1926 году в соответствии с первоначальным планом). В центре был возведен большой декоративный фонтан, который оживляли, в духе Версаля, извергающие воду лошади и дельфины.

Перед дворцом, по обеим сторонам грота, спускался вниз двумя рукавами огромный каскад, состоящий из шести широких водопадов, низвергавшихся с мраморных ступеней различных расцветок. Вода каскада уходила в широкий водоем. Вода для этого сооружения подавалась по деревянным трубам, протянувшимся на шесть миль; в правление Елизаветы эти трубы были заменены на металлические. От водоема через нижний парк пролегал канал, по берегам которого росли деревья и располагались фонтаны и статуи. Через нижний парк канал выходил к морю. Фонтаны и статуи нижнего парка размещались строго симметрично, как требовало и французское, и голландское садово-парковое искусство. Отличительной особенностью парка был фонтан из сотен маленьких фонтанчиков, высота воды в которых уменьшалась от центра к краям, так что водяные струи как бы выстраивались в пирамиду. Этот фонтан был создан опытным французским конструктором фонтанов, неким М. Полем, по всей видимости прибывшим в Россию с Леблоном.

Относительно парков Петергофа рассказывают историю, которая хорошо показывает пристрастие Петра ко всему назидательному. Шведского садовода по имени Шредер наняли для создания парков — по всей видимости, потребовался продолжатель дела рано скончавшегося Леблона. Работы Леблона по разбивке парков в Стрельне должен был продолжить некий довольно таинственный итальянский художник, декоратор и архитектор Себастьяно Киприани. Петр пришел посмотреть на работу Шредера и увидел в верхнем парке за дворцом две большие квадратные лужайки, предназначенные для установки сидений и отдыха. «Я очень доволен планом и его выполнением, — сказал он садовнику, — но хотелось бы, чтобы кроме этих двух ничего не значащих кусков травы вы придумали сюда что-то более поучительное. Что вы по этому поводу думаете?» — «Ну, — ответил садовник, — единственное поучительное, что я могу предложить, — это положить книги на сиденья. Но тогда еще придется подумать, как сделать так, чтобы они не намокали». — «Погодите, — рассмеялся царь, — у меня есть мысль. Пусть в разных местах, как в Версале, стоят пустотелые скульптуры из бронзы, скажем, на сюжеты басен Эзопа. Эти статуи могут быть позолочены и извергать воду; каждая на особый манер. А при входе будет стоять статуя самого Эзопа».

Бронзовые статуи были изготовлены в основном скульптором Жозефом Симоном, родственником Пино. Вместе с Пино он также изготовил похожие статуи для Летнего сада в городе. Царь позаботился о том, чтобы назидательное значение статуй не осталось незамеченным. Видимо, раздумывая о статуях во время своих прогулок, он пришел к мысли установить перед каждой статуей столбик с прикрепленной гвоздями жестяной пластинкой, на которой содержалось бы объяснение статуи и мораль басни. Нетрудно понять, откуда у Петра возникло пристрастие к Эзопу. Когда поляк Копиевский основал свою типографию в Амстердаме и получил монополию на печатание всех книг на русском языке, первым, что он издал в 1700 году, стали «Басни Эзопа». Бедняга Симон, изготовивший для Петра статуи, не получил за свои труды ничего, когда царь скончался. Петр вообще был невнимателен в этом вопросе. Только через сорок лет, после того как в 1726 году Симон покинул Россию, а позднее стал членом Парижской академии Сен-Люк, благодаря посредничеству Фальконе, обратившегося лично к Екатерине Великой, деньги были выплачены.

В нижнем парке Петродворца, лучше всего сохранившего следы деятельности Леблона, находятся три павильона — Эрмитаж, Марли и Монплезир. Первый из них, Эрмитаж, окружен небольшим рвом. Его «охраняет» перекидной мост. Это полный света и воздуха приятный на вид двухэтажный павильон. Большие круглые окна и коринфские пилястры придают ему утонченность и элегантность. Один из самых ранних павильонов в России, в котором применено французское изобретение — по звонку колокольчика часть пола одного этажа перемещается на другой этаж. Таким образом, стол на двенадцать персон мог появляться и исчезать без досадного присутствия слуг. Это хитроумное изобретение было создано главным плотником, французом по имени Мишель. Второй павильон, Марли, совершенно не похож на своего французского тезку. Стоит вспомнить, что Петр посетил дворец Мансара [13] во время своей поездки во Францию в 1717 году; на Петра произвели большое впечатление водные сооружения Мансара.

Павильон Марли проще и более голландский на вид, чем Эрмитаж, но в этом сооружении, окрашенном в светлые холодные тона и стоящем в окружении похожего на зеркало пруда, есть свое очарование и особая спокойная грация. Внутри павильон покрыт резными дубовыми стенными панелями работы Пино. Кухня облицована изразцами из дельфийского фаянса.

Наконец, у самой воды стоит Монплезир, одноэтажный павильон из красного кирпича. Его окна выходят на море, так что Петр мог видеть через залив крепость Кронштадт. Непосредственно перед французскими окнами располагался цветник. Позднее, в том же столетии, к павильону, к которому имела пристрастие царская семья, были добавлены крылья. Внутри павильона был большой зал, выстланный темными дубовыми панелями, что совершенно не соответствовало французскому стилю. На фоне панелей из дуба располагались голландские картины XVII века. С другой стороны, празднично раскрашенный резной потолок, со своими петухами и попугаями, цветными гирляндами и фигурами в стиле Ватто, был даже чересчур французским.

Внутреннюю отделку здесь осуществил Филипп Пиллемен, лионский художник — возможно даже, родственник Симона и Пино, — прибывший в Россию в 1717 году. В Петродворце сохранилось много работ, которые можно приписать ему с уверенностью. Картины в Монплезире были созданы в 1720—1721 годах под руководством Каравака Герасимом Ивановым, которого взяло на работу военное ведомство.

Вот те здания, которые с достаточным основанием можно отнести к работам Леблона — единственного работавшего на Петра французского архитектора, носителя традиций Парижа и Версаля. Тем не менее, влияние личных пристрастий царя было столь велико, что, даже несмотря на французские названия вроде «Марли» и «Монплезир», архитектурные сооружения Леблона имеют весьма голландский вид, как и все, что строил итальянец Трезини. Однако ясно, что Леблон не видел свои проекты завершенными; похоже, он часто даже не мог видеть, как они начинают осуществляться. Ни одна из его работ не была начата раньше 1717 года, когда царю в глубокой скорби пришлось присутствовать на пышных похоронах, которые он устроил своему главному архитектору.