Практическая магия - Хоффман Элис (полные книги .txt) 📗

— Не хочешь ли ты сказать, что это ты виновата в его смерти?

— Считай, что был несчастный случай, — упирается Джиллиан. — В известном смысле, — уступает она, когда ногти сестры впиваются еще глубже. — Ну хоро­шо, — сдается Джиллиан, когда плечо расцарапано до крови. — Это я его убила. — Джиллиан обмякает, слов­но из нее вдруг выпустили весь воздух. — Теперь ты зна­ешь. Довольна? Как обычно, я во всем виновата.

Может быть, причиной тому лишь влажность, но кольца вокруг луны приобретают зеленоватый оттенок. Иные женщины верят, что зеленый свет на востоке име­ет силу обращать вспять процесс старения, — и точно: у Салли такое чувство, будто ей лет четырнадцать. К ней в голову лезут мысли, неподобающие взрослой женщине, особенно когда она жизнь положила на то, чтобы слу­жить образцом добропорядочности. Она замечает, что у Джиллиан все руки сверху донизу в синяках; в темноте их нетрудно принять за лиловых бабочек — за нечто та­кое, что наносят себе на кожу для красоты.

— Никогда больше не посмотрю в сторону мужчи­ны, — говорит Джиллиан и, поймав на себе взгляд Сал­ли, продолжает все же настаивать, что с любовью у нее покончено. — Я получила хороший урок, — говорит она. — И как назло, теперь, когда слишком поздно. Пу­скай мне достанется хотя бы этот вечер — завтра буду звонить в полицию. — Ее голос вновь звучит напряжен­но, хотя еще тише прежнего. — Что бы мне накрыть Джимми одеялом и бросить в машине... Не готова я за­явить на себя! Думаю, не смогу.

Похоже, что Джиллиан на пределе. Руки у нее ходят ходуном, она не в состоянии зажечь новую сигарету.

— Тебе нужно бросать курить, — говорит Салли.

Джиллиан — ее младшая сестра, даже сейчас. И ста­ло быть — ее забота.

— Да чего уж теперь. — Джиллиан удается зажечь спичку и закурить. — Приговорят, наверно, к пожиз­ненному заключению, а с куревом легче время коро­тать. Надо будет по две выкуривать за раз.

Они были совсем крохи, когда потеряли родителей, тем не менее Салли тотчас начала принимать четкие волевые решения, которые помогли им выбраться на твердую почву. После того как няня, на которую их оставили, впала в истерику и объясняться с офицером полиции, позвонившим сообщить о смерти их родите­лей, пришлось Салли, она велела Джиллиан выбрать из плюшевых зверей двух самых любимых, а остальных выкинуть, так как им предстоит путешествовать налег­ке, и взять с собой нужно только то, с чем им под силу справиться самостоятельно. Это она велела бестолко­вой няньке посмотреть, нет ли в еженедельнике их матери телефона тетушек, и настояла, чтобы ей дали позвонить им и объяснить, что, если кто-нибудь из родни, пусть самой дальней, не заявит на них права, их отдадут на попечение государства. Теперь на лице у нее точно такое же выражение, что и тогда: немыслимая, казалось бы, смесь мечтательности и железной воли.

— Полиции знать не обязательно, — говорит Салли.

Голос ее звучит на удивление твердо.

— Правда? — Джиллиан вглядывается в лицо сестры. Но Салли в подобные минуты ничего не выдает нару­жу. Прочесть что-либо по ее лицу невозможно. — Ты это серьезно? — Ища поддержки, Джиллиан придвига­ется ближе и озирается на «Олдсмобиль». — Не хочешь на него взглянуть?

Салли вытягивает шею — на пассажирском сиденье действительно видна какая-то фигура.

— Вообще-то он был — класс. — Джиллиан гасит окурок и вдруг плачет. — Ох, боже ты мой...

Салли самой не верится, но она и впрямь хотела бы его увидеть. Хотела бы посмотреть, как выглядит такой мужчина. Узнать, способна ли к такому почувствовать влечение, пусть лишь минутное, рассудочная женщина вроде нее.

Она идет вместе с Джиллиан к машине и нагибает­ся вперед, стараясь получше разглядеть Джимми сквозь ветровое стекло. Высокий, темноволосый, очень красивый и — мертвый.

— Да, ты права, — говорит Салли. — Класс.

Красавец, каких Салли не видывала ни живыми, ни мертвыми. И по излому бровей, по усмешке, которая все еще кривит ему губы, ясно, что он это отлично знал. Салли прижимается лицом к стеклу. Рука у Джимми переброшена через спинку сиденья, и на чет­вертом пальце левой руки виднеется перстень — массивный кусок серебра с тремя гранями; на одной из боковых вырезан гигантский кактус цереус, на дру­гой — свернувшаяся в клубок гремучая змея, а на сред­ней — ковбой верхом на лошади. Даже Салли понятно, что от руки с таким кольцом не поздоровится — сере­бро рассечет тебе губу, и порез останется глубокий.

Джимми следил за своим внешним видом, это броса­ется в глаза. После стольких часов в тесной машине джин­сы на нем — без единой морщинки, словно кто-то хорошо постарался отпарить их по всем правилам под утюгом. Бо­тинки на ногах — из змеиной кожи и явно стоили беше­ных денег. Они любовно ухожены — случись кому-нибудь пролить на такие ботинки пиво или поднять ненароком рядом пыль, это даром не пройдет, можно сразу сказать по блеску начищенной кожи. Или просто по одному взгляду на лицо этого Джимми. Живой ли, мертвый, он таков, как есть, — такой, с каким лучше не связываться. Салли отсту­пает назад от машины. Она побоялась бы остаться с ним наедине. Боялась бы, что скажешь слово не так, и он взор­вется, — и что ей тогда делать?

— По виду судя — не сахар.

— Что ты, какое там! — говорит Джиллиан. — Но толь­ко когда выпьет. А так — вот именно сахар, хоть в чай клади. Высший сорт — правда, кроме шуток. И вот у ме­ня родилась идея, как не допускать его до скотского со­стояния, — я стала каждый вечер подмешивать ему в еду немного паслена. От этого, раньше, чем он напьется, его начинало клонить ко сну. И чувствовал он себя вполне нормально, только все это, должно быть, понемногу на­капливалось у него в крови и разом подкосило в какой-то момент. Мы там сидели, на стоянке для отдыха, — он как раз шарил в бардачке, искал зажигалку, которую я в прошлом месяце купила ему на блошином рынке в Сидоне, — потом вдруг как перегнется вперед, а разо­гнуться не может. А потом и дышать перестал.

У кого-то во дворе надрывается лаем собака; хрип­лый, остервенелый лай начинает уже вторгаться к лю­дям в сон.

— Надо было позвонить тетушкам. Спросить насчет дозировки, — говорит Салли.

— Тетки меня терпеть не могут. — Джиллиан ерошит себе волосы, пытаясь придать им объем, но они при та­кой влажности все равно обвисают. — Я ни в чем не оправдала их надежд.

— Я тоже, — говорит Салли.

Салли считала, что она, по мнению тетушек, не пред­ставляет большого интереса, так как слишком заурядна. Джиллиан полагала, что она, на их взгляд, вульгарна. Вот почему девочки всегда ощущали шаткость своего поло­жения у теток. Жили с сознанием, что надо думать, что говоришь, и знать меру, пускаясь откровенничать. Они, уж конечно, ни разу не заикнулись тетушкам о том, как боятся грозы, словно, после кошмаров по ночам, боль­ных животов и высокой температуры, аллергии на то и на се, такая новость, как навязчивые страхи, могла стать последней каплей, тем более что тетушки никогда особо не убивались, что у них нет детей. Одна новая жалоба — и как знать, не побегут ли тетушки доставать их чемода­ны, убранные когда-то на чердак, и хоть покрытые пылью и паутиной, но сделанные из итальянской кожи и вполне еще пригодные к употреблению. Поэтому своим сокровенным Салли и Джиллиан делились не с тетушка­ми, а друг с другом. Шептали, что ничего страшного не случится, если, например, успеть за тридцать секунд до­считать до ста. Или если залезть с головой под одеяло, или набрать воздуху и не дышать, пока гремит гром.

— Не хочу садиться в тюрьму! — Джиллиан снова вы­таскивает сигарету и закуривает.

В результате их семейной истории у нее развился настоящий комплекс брошенного, вот почему она вся­кий раз уходит первая. Ей это известно, она лечилась, потратила уйму времени и денег на психоаналитиков, но это ничего не изменило. Нет такого мужчины, что­бы обскакал ее в этом и порвал с ней первым. Здесь она не знает себе равных. За исключением разве что Джим­ми, строго говоря. Он-то ушел, а она осталась есть се­бя поедом из-за него и расплачиваться за это.