Русская литература: страсть и власть - Быков Дмитрий (книги хорошего качества txt) 📗
Кстати говоря, «Пиковая дама» – очень влиятельный текст в русской литературе. Один из самых известных русских романов, где молодой честолюбец-наполеончик убивает старуху, полностью заимствован из «Пиковой дамы». Это, конечно, «Преступление и наказание».
В «Пиковой даме» и «Преступлении и наказании» по крайней мере два совпадения. Во-первых, старуха – обладательница сокровищ. А во-вторых, Германн по типу своему сверхчеловек, наполеончик, который решает, что для его замысла люди совершенно не нужны. «У него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля», – говорит о нем Томский. Он абсолютно легко перешагивает через Лизу. Смерть графини не вызывает у него ни малейших угрызений совести. Он сам себе говорит: не убивал же я ее, в конце концов. Хотя пистолет-то он ей показал.
Раскольников тоже меряет себя под Наполеона. Но разница с Германном в том, что он совершил преступление и осужден. Осужден не уголовным судом, а прежде всего судом своей совести.
В «Пиковой даме» проблема в другом. И эта проблема гораздо сложней и хитрей, чем у Достоевского.
В опере Чайковского мораль еще более заострена: Германн сделан виновником гибели Лизы, воспитанницы графини. У Пушкина же она сама берет себе воспитанницу и становится такой же домашней тиранкой, как старуха графиня. Лиза – тот же Германн, только в юбке. И по большому счету конфликт, который перед нами, конфликт глупый – конфликт брюзгливой старости и нарождающегося хищничества, циничной развращенной молодости. Ведь Лиза дает согласие увидеться с Германном, назначает ночное свидание, не зная его совершенно. И потому этот конфликт – не главная тема повести. А главная тема дана в эпиграфе, Пиковая дама означает тайную недоброжелательность.
У Пушкина роль эпиграфа огромна, эпиграф всегда наводит нас на тайную мысль, на стержень повествования. Эпиграф, который Пушкин предполагал дать к первой главе «Евгения Онегина», намекает нам, что отождествлять автора и героя чрезвычайно опасно. Эпиграфы к «Повестям Белкина» задают тональность и предсказывают финал. Эпиграф «Пиковой дамы» предупреждает нас, что Германна на каждом шагу встречает тайная недоброжелательность судьбы, которую он чувствует. И преодолеть эту недоброжелательность нельзя, на Германне лежит роковой отпечаток. Если тебе не везет, если ты чувствуешь этот роковой взгляд, эту подмигивающую старуху, то не помогут никакие секреты, никакие тайные знания графов Сен-Жерменов, ничто не поможет. Ты проклят. И это проклятие на тебе лежит вечно.
И Пушкин все время чувствовал – и это, пожалуй, главное – тайную недоброжелательность судьбы. Он как бы находился под постоянным недоброжелательным взглядом. Сколько бы ни называли Пушкина нашим всем, сколько бы ни восхищались его гением, жизнь его была крайне сложная и в каком-то смысле крайне неудачная.
Убитый в тридцать семь лет и умерший мучительной смертью, причем при почти всеобщем осуждении, потому что мнение света всецело на стороне Дантеса и его жены.
До этого он пережил две тяжелейшие ссылки. Одна в разгар молодости – южная, которая резко подсекла его карьеру и жизнь. Вторая – ссылка в Михайловское, откуда пишет Плетнёву: «У нас осень; дождик шумит, ветер шумит, лес шумит – шумно, а скучно». Попытки договориться с новым начальством, понравиться новому царю не ведут ни к чему. Как мы помним, записка о народном просвещении выливается в «мне вымыли голову». Лучшее произведение – «Борис Годунов» – он пять лет не может напечатать. А когда печатает – встречает резкую критику и полное непонимание.
Потом женитьба, несчастливая женитьба. Без взаимной любви, с совершенной отчужденностью. Смирнова- Россет вспоминает, как молодая жена говорила: «Пушкин, как ты надоел со своими стихами». И он, виновато улыбаясь, отвечал: «Она совсем дитя».
Дальше череда литературных, коммерческих, бытовых неудач. Полный провал «Истории Пугачева», полный провал журнала «Современник», который был затеян гениально, но стал популярен лишь десять лет спустя. В самое дурное, самое реакционное время «Современник» никому не нужен.
Пушкин ушел бы в оппозицию, но никакой оппозиции больше нет. Друзья развеяны, «иных уж нет, а те далече».
В общем, несмотря на весь его оптимизм, несмотря на весь его солнечный дар, жизнь его – это череда неудач, череда трагедий. И, что существенно, он всегда натыкается на почти всеобщую недоброжелательность.
После смерти Пушкина главный его Зоил, такой Иуда в русском христологическом мифе, Фаддей Булгарин, в частном письме пишет: «Ты знал фигуру Пушкина; можно ли было любить, особенно пьяного!» И это бездарнейший, подлейший писака, государственный изменник, перебежчик, доносчик, пишет о главном поэте эпохи, и не только эпохи, – о человеке, который создал русскую литературу с нуля практически. Вот такими эпитафиями Пушкина провожали. В кратком извещении о смерти Пушкина редактор «Литературных прибавлений к Русскому инвалиду» Краевский высказался: «Солнце русской поэзии закатилось!» – и получил выговор министра народного просвещения Уварова: «Но что за выражения! “Солнце поэзии!” Помилуйте, за что такая честь?..» Два – три, может быть, человека, такие как Жуковский или Пущин, находившийся в это время в сибирской ссылке, понимали масштаб произошедшего. Для большинства же Пушкин был жертвой собственного необузданного тщеславия, честолюбия и африканской своей ревности.
«Пиковая дама» – повесть о том, как со всех сторон за человеком следит его недоброжелательная судьба. Повесть о том, что переломить эту судьбу невозможно. Античная повесть. Рок – неодолимая сила. И пиковая дама – карта ли, название ли повести – знак того, что судьба тебя не любит, что мир тебя не любит. И что бы ты ни делал, у тебя в руке окажется вот эта ухмыляющаяся старуха.
Тут еще довольно страшный образ героя. Германн – это принципиально новый тип человека. Германн – это фамилия, имени героя мы не знаем. Германн – немец, а это целый набор символов: гордость, гордыня, расчетливость. Расчетливость прежде всего. Такая необычайная умозрительность, распланированность жизни, четкость ее. Германн – это своего рода новый Фауст, проходящий через искушение.
Обратите внимание: Германн до рассказа Томского о тайне графини никогда не играет, но следит за чужой игрой. «Игра занимает меня сильно, – сказал Германн: – но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее». Он беден. Он абсолютный прагматик. Но он одержим честолюбивыми мечтами. Люди для него ничто.
И вот теперь возникает вопрос, вероятно, самый любопытный.
У Пушкина почти в любом тексте есть камео, есть герой, за которым стоит такая авторская метка. Кто же Пушкин в «Пиковой даме»?
Отчасти немножко Пушкин ассоциирует себя со старухой графиней. Помните, она говорит: «А разве есть русские романы?..» А выслушав две страницы: «Брось эту книгу, – сказала она, – что за вздор! Отошли это князю Павлу и вели благодарить…» Пушкин-критик был довольно жесток к современной ему прозе.
Но Пушкин прячется не в графине. Ему жаль старуху, он сам стареет, переживает это очень болезненно – в тридцать пять лет у него появляется проплешина, он очень мучительно от этого страдает. Он всегда гордился кудрями, но «Поседели, поредели / Кудри, честь главы моей». Хотя он часто прячется в женских образах, но не в Лизе. Лиза старуху терпеть не может, она ее не жалеет. Она жалеет себя. Она страстно жаждет выскочить на свободу из своей постылой зависимости. Она, в общем, существо недалекое. А автор – это бог в художественном произведении. Он хозяин текста. И в «Пиковой даме» есть такой хозяин. Это Чекалинский, конечно. Чекалинский, который мечет карты и который, собственно, подлавливает Германна.
Чекалинский всегда легко проигрывает, хотя «руки его тряслись». Он доброжелательный, веселый. Его беседа привлекает всех. Он как бы бог этого мира. Он сначала приманивает Германна, а потом наказывает его: «Дама ваша убита» (замечательный каламбур: убитая старуха и битая карта). Он и есть носитель морального начала.
