Том 3. Педагогическая поэма - Макаренко Антон Семенович (бесплатные полные книги .TXT) 📗
(10) — Так. Это все конечно… довольно организованно. Там у этого Жевелия целый магазин: ведра, тряпки, веники. Но у него их никто не получает…
— Значит, командиры еще не кончили подготовки… еще рано…
К столовой начали прибегать захлопотанные командиры.
— Для чего они собираются? — спросила Брегель, провожая пристальным взглядом каждого мальчика.
— Таранец будет распределять столы между отрядами. Столы в столовой.
— Кто такой Таранец?
— Сегодняшний дежурный командир.
— Очередной дежурный?
— Да.
— Он часто дежурит?
— Приблизительно два раза в месяц.
Брегель возмущенно наморщила подбородок.
— Серьезно, товарищ Макаренко, вы, вероятно, просто шутите. Я прошу вас серьезно со мной говорить. Или я действительно ничего не понимаю. Как это так? Мальчик дежурный распределяет столовую, а вы спокойно здесь стоите. Вы уверены, что Таранец ваш все это сделает правильно, никого не обидит, наконец… он может просто ошибиться.
Гуляева снизу посмотрела на нас и улыбнулась. И я улыбнулся ей.
— Это, видите ли, не так трудно. Таранец — старый колонист. И кроме того, у нас очень старый, очень хороший закон.
— Интересно. Закон…
— Да. Закон. Такой: все приятное и все неприятное или трудное распределяется между отрядами по порядку их номеров.
— Как это? Что ж такое: не понимаю.
— Это очень просто. Сейчас первый отряд получает самое лучшее место в столовой, за ним второй, и так далее.
— Хорошо. А «неприятное», что это такое?
— Бывает очень часто так называемое неприятное. Ну, вот например: если сейчас нужно будет проделать какую-нибудь срочную внеплановую работу, то будет вызван первый отряд, за ним второй. Когда будут распределять уборку, первому отряду в первую очередь дадут чистить уборные. Это, конечно, относится к работам очередного типа.
— Это вы придумали такой ужасный закон?
— Нет, почему я? Это хлопцы. Для них так удобнее: ведь такие распределения делать очень трудно, всегда будут недовольные. А теперь это делается механически. Очередь передвигается через месяц.
— Так… Значит, ваш двадцатый отряд будет чистить уборные только через 20 месяцев?
— Кошмар. Но ведь через 20 месяцев в этом отряде будут уже новые дети.
Ведь так же?
— Да, отряд значительно обновится. Но это ничего не значит. Вы же поймите. Отряд — это коллектив, у которого свои традиции, история, заслуги, если хотите — слава. До нашего перехода сюда отряды просуществовали по пяти лет. Мы стараемся, чтобы отряд был длительным коллективом.
— Не понимаю. Все это какие-то выдумки. Все это знаете… несерьезно. Какое имеет значение отряд, слава, если там новые люди?
Глаза Брегель, выпуклые и круглые, смотрели на меня ошарашенно и строго, лоб наморщился, напряглись полные щеки.
Гуляева вдруг громко рассмеялась и, опираясь рукой на ступеньку, подняла к нам возбужденное мыслью лицо:
— Знаете, товарищи, я вас слушаю и никак сначала не могла разобрать: ваша беседа мне что-то напоминает, а что, никак не вспомню. А сейчас вдруг вспомнила. Такая книга есть, наверное, читали. Написал Беланин, а называется «В царстве будущего» или в этом роде. Там что-то такое через сто лет или через двести. Помните. Кто-то спал, спал, проснулся — ничего не понимает. Ему все показывают, рассказывают, все новое и не такое.
Брегель крепко сжала губы, рассматривая красивую воодушевленную головку Гуляевой.
— Это, выходит, я проснулась?
— Да… нет. Но так похоже. Антон Семенович будто провожает вас по новому миру и объясняет.
Я серьезно сказал Гуляевой:
— Для меня много чести быть проводником в новом мире. Но… я бы очень хотел… Новый мир до зарезу нужен.
Брегель рассердилась.
— Какой новый мир? Вот эти выдумки, да? Традиции двадцатого отряда? Это называется социалистическим воспитанием? На что это похоже? Для него дороги не люди, а какой-то абстрактный двадцатый отряд. На что это похоже?
— Это похоже на Чапаевскую дивизию, — сказал я отчетливо и сухо.
— Что? На Чапаевскую дивизию?
— Да. Уже нет тех людей и нет Чапаева… И новые люди. Но они несут на себе славу и честь Чапаева и его полков, понимаете или нет? Они отвечают за славу Чапаева… А если они опозорятся, через двадцать лет новые люди будут отвечать за их позор.
Брегель немного растерялась:
— Не понимаю, для чего это вам нужно?
Но я не успел ответить. За стены собора вышел первый отряд, и его командир Гуд, быстро оглянув паперть, спросил громко…
(11) В своей душе я ощущаю сложную тонкую машину, от которой проведены невидимые провода к глазам, к мозгам, к мускулам, к нервам, к совести, к классовому чутью всех этих четырехсот колонистов. Одним только прикосновением к той или иной кнопке я разрешаю и создаю целые страницы переживаний у этих маленьких людей. Я ощущаю в себе неизмеримое могущество и рядом ощущаю что-то страшно широкое, размахнувшееся тысячами километров полей, лесов и морей, во все стороны, то, что является основанием моего могущества, — СССР. Все это я ощущаю в духовной тесноте и в духовном просторе и в тот же самый момент отмечаю направленный на меня взгляд Веры Березовской. Я думаю: «Да, вот Вера… Надо с ней сегодня же поговорить, как она себя чувствует… очень важно». И о другом думаю. Передо мной, как живая, встает красивая талия тонкого сукна вице-мундира, ослепительно-элегантный пластрон (туго накрахмаленная грудь мужской сорочки), синий покрой бархатного воротника и серебряная звездочка в петлице статского советника, а над всем этим выхоленное лицо, мешки под глазами и порожние, холостые глаза, смотрящие на меня не потому, что я человек, и не потому, что я работник, а только «на основании соответствующих законоположений и вследствие занимаемой мною должности». Какая волнующая разница между тогдашней моей позой чинуши и сегодняшним моим творческим простором!
(12) …рассказывать как о некоторой форме счастья. Тенденция рассматривать труд только как приятное переживание, только как блаженство и горний полет существует преимущественно у людей, которые сидят за письменными столами, но ничего не пишут и ни о чем даже не думают, а только разговаривают.
Спасибо профессору Павлову, в настоящее время появилась надежда, что скоро механизмы этих людей будут изучены и всем станет ясно, что ничего особенно хитрого в этих механизмах нет. У собаки, если ей показать мясо, происходит слюнотечение. У этих людей в том же самом порядке происходит словотечение, как только им показывают некоторые определенные предметы: студента педагогического вуза или техникума, заведующего колонией или детским домом, карточку беспризорного или даже простой лист бумаги, испещренный письменами какими угодно, но чтобы сверху было написано что-то либо определенное, заранее обусловленное для возбуждения словотечения, привычное. Если, скажем, сверху будет написано: «Основные принципы организации детского коллектива» или «Ребенок и общественно полезный труд», то словотечение обязательно будет наблюдаться в очень сильной степени. Замечено при этом, что в словотечении участвуют не все слова русского языка, а только некоторые, при этом связанные в определенные комплексы, и таких комплексов немного… Сколько угодно можно показывать исследуемому его собственного ребенка, исследуемое лицо в этом случае ничем не будет отличаться от других людей. Живой беспризорный также не вызывает рефлекса словотечения, в этом случае исследуемое лицо обычно произносит слово «милиционер» или два слова «караул, грабят».
(13) Если у человека есть семья, которую нужно кормить, если его работа сопровождается заработком, человеку легче заставить свои мускулы работать, преодолевая и боль, и усталость, иногда и отвращение. Если человек принадлежит к коллективу, интересы которого зависят от его работы и работы других членов коллектива, в этом случае преодоление мускульного сопротивления совершается не так легко, ибо эффект этого сопротивления кажется не столь решающим.
