Порою блажь великая - Кизи Кен Элтон (книга бесплатный формат .TXT) 📗

В «Коряге» Мозгляк Стоукс сетует на свет, придвигая стул ближе к окну. Тедди наконец звонит миссис Карлсон, и она говорит — прости, сама слишком занята нынче, но пошлет свою дочку. Верзила Ньютон смотрит, как Лес Гибонс напивается и свирепеет, но у Ньютона серьезные сомнения в том, что эта большая губошлепствующая мартышка хоть когда-нибудь напьется или рассвирепеет до нужной кондиции. А толпа, томящаяся у похоронного бюро, внезапно разом оборачивается на чей-то шепот и видит, как из-за угла Нагамиш и Южной выкатывает желтый джип, едет к ним, наконец-то.

(На похороны явилось столько народу, что запарковаться пришлось за два квартала: все забито. «У Джо Бена глаза бы на лоб полезли, увидь он, каким популярным заделался в покойниках», — сказал я Вив. У меня и самого глаза маленько выкатились; я знал, что он из того сорта парней, которые нравятся всякому, кто хоть какое-то знакомство имеет, но я не подозревал, что у него столько знакомых. На пути от джипа я заметил, что даже газон перед заведением Лилиенталя, перед боковым крыльцом, «для родственников», заполонили темно-синие пиджаки и черные платья. Когда подошел ближе, увидел, что там и вся рабсила «ТЛВ» в сборе, и Флойд Ивенрайт при них — все стоят, беседуют почтительными голосами, и шмыгают по двое, по трое за здоровый черный «кадиллак»-катафалк, где можно запрокинуть свои фляжки-заначки, от бабских глаз подальше. А женщины большей частью стояли на ступеньках или внутри, трогали свои лица маленькими белыми платочками. Мужики горло мочили, бабы лица сушили. Все при деле, подумал я.

Они увидели нас с Вив, как мы к ним идем, и их жужжание затихло. Парни за «кадькой» по-шустрому спрятали свои бутылки и от наших глаз. Все на нас пялились, работая над лицами — такие наработанные мины увидишь на любых чертовых похоронах. Немножко улыбки, понимающей улыбки, и глаза такие, будто напрокат у кокер-спаниелей одолжили, к случаю. И всякий раз, как в их сторону посмотришь, — они глядят и кивают. Никто ничего не говорит. Из-за угла еще одна толпа, стоявшая с другой стороны, высыпала на нас поглядеть, а из приоткрытой двери высунулась пара женских голов. К боковому крыльцу подползает машина Орланда, и его жена помогает выбраться Джен. Джен такая же комковатая и совоокая, как всегда, даже под этой черной сеткой, которую на нее нацепили. На секунду толпа оборачивается посмотреть на согбенную вдову, но тотчас взгляды снова обращаются на нас с Вив. Джен их не интересует. Велика важность: женщина, разбитая горем. Нет, не ради нее они суетились, наводили лоск и блеск, вырядились в свои пасхальные костюмы. Джен — развлечение побочное, вступление к пьесе. Не затем они сюда пришли. Толпа явилась на мероприятие ради гвоздя программы, подумал я. А на похоронах гвоздь программы — тот, кто брюхом кверху. И это не совенок Джен. И, как ни совестно мне красть твои лавры и овации, Джоби, боюсь, и не ты главный гвоздь данной программы.

Мы с Вив проследовали за Орландом с Джен в полутемный семейный зал. Все родичи были уже там, сидели тихо в откидных креслах с подушечками за этаким газовым занавесом, отделявшим нас от основного зала. Мы отсюда видели всех прочих там, не родичей, а они нас нет; приходилось им довольствоваться доносившимися до них всхлипами и взрыдами.

Когда мы с Вив бочком протискивались к своим местам, к нам повернулись все головы клана. Я ожидал испепеляющих взоров и нацепил на ум пожарную каску, но огня не было. Я ожидал прочесть обвинительный вердикт в глазах каждого Стэмпера в этом зале, но не увидел ничего, помимо все тех же грустных спаниельских улыбок. Наверно, меня еще малость штормило после машины, потому что сейчас порядком замутило. Я пялился на них в ответ, примороженный на месте… Господи Иисусе, они что, не понимают? Они не знают, что это я, считай, его убил? Я уж открыл было рот, чтоб донести эту мысль хоть до кого-то из них, но только электроорган замычал где-то там, а потом запела старуха Лилиенталь. Вив взяла меня за руку и рывком усадила в кресло.

Орган мычал и рыдал. Старуха Лилиенталь взялась заткнуть его «Закатом прекрасного дня» [101], той же песней, что она пела на похоронах моей мамы, здесь же, двадцать лет назад, и сегодня пела она так же паршиво-фальшиво, только медленнее. Много часов. Если она протянет еще двадцать лет со своими панихидами и будет так же замедляться, покойников придется бальзамировать по ходу отпевания.

Орган грянул снова. Кто-то что-то цитировал из какого-то сборника стихов. Лилиенталь, не меньше супруги рвавшийся поучаствовать в шоу, зачитал список ребят, которые по тем или иным причинам не смогли явиться и вместо себя прислали цветочки.

— Лили Гилхрест, — нараспев читал он, — сердцем она с нами в этот день. Мистер и миссис Эдвард Ар Соренсен… сердцами они с нами в этот день. — Ля-да-ди-ля-ди-ля-да. Нда… Между ним, его супругой и этим мычащим органом уж много лет шло жестокое состязание: кто сумеет вытянуть подлиннее хвост своего кота. Потом встал старикан Томз и завел свой бубнеж. Я подумал: забавно, что именно Джоби уготованы такие нудные проводы… парню, который за минуту мог натараторить больше слов, чем вся эта троица, вместе взятая, — за день.

Меня потянуло в сон.

Вышел брат Уокер; в своей рубашке с короткими рукавами он был похож на тренера в перерыве. Открыл Библию, ощетинившуюся закладками, как дикобраз, и с трамплина Джобиной кончины предпринял прыжок к звездам. Меня он потерял где-то на заходе в пике.

Вив растрясла мой сон. Мы поднимались из кресел и гуськом шаркали через просвет в занавесе. Неродные уже полюбовались, ждали на улице, пришел наш черед. Шествуя мимо, я заглянул. Бог мой. Не так уж плохо выглядишь. Утопленники, которых я прежде видал, все как один были разбухшие. Наверно, ты просто не успел. Но факт есть факт: ты, маленький гадкий лягушонок, выглядишь сейчас чертовски лучше, чем обычно. Они подкрасили тебе физиономию какой-то фигней, которая малость законопатила шрамы, так что в фас ты уже не очень похож на сырой бифштекс. И черный галстук. Ты бы изумился. О да. О да. Тому, каким сногсшибательным красавчиком тебя можно сделать.

— Хэнк… Хэнк, пожалуйста…

Одно «но». Черт, зря они решили сделать тебя таким охеренно постным и печальным, потому что у них получилось, блин.

— Пошли, остальные ждут… Ты чего творишь?

Тебе нужна улыбочка, парень. Дурашливая такая. Ты слишком серьезно это все принимаешь. Забыл уж, что сам говорил про улыбку? Вот. Носи на здоровье и держись, я только…

— Хэнк! Господи, не трогай…

Орланд схватил меня за запястье и оттащил.

— Это все музыка, и прочее дерьмо, — говорю я ему. — Приморило в край.

— Пошли на улицу, — прошептала Вив. Я последовал за ней.

Моя возня с брезентом себя оправдала: тучи сгустились. Я видел, как в конце улицы уже накрапывал дождик. Он тоже был приглашен на церемонию, но припозднился; и теперь спешил, чтоб хоть на погребение точно поспеть. Мужчины утопили головы в плечах, а женщины прикрыли прически цветистыми похоронными программками и метались заполошно, что куры под навес. Когда мы поспешали к джипу, казалось, ливанет в любой момент, но не ливануло. Так, накапывало себе, пока процессия шла по городу; едва-едва; сдерживалось, будто ждало…)

Мозгляк Стоукс ждет, пока не пройдет вся процессия. Желает убедиться в том, что доктор на кладбище — и Хэнк тоже. Для старика-то путь неблизкий, от «Коряги» до клиники — для старого больного человека — и он не желает риска, не желает, совершив столь изнурительную экспедицию, получить от ворот поворот от какого-то сопляка-докторишки, которому так велели. Долгий путь. К тому же под дождем, — ворчит он, застегивая на тощей шее воротник длинного черного плаща. Под дождем, на холоде, и при моих-то слабых легких… О, на какие только жертвы не пойдет истинный христианин ради старого друга!

(А на кладбище дождь всерьез взялся за свое мокрое дело и размыл толпу до примерно трети от того, что было у Лилиенталя. Мы сгрудились вокруг ямы. Джоби хоронили рядом с его папашей, или, вернее, рядом с тем от его папаши, что удалось наскрести в хижине, где он сгинул. Для обоих — оскорбление достаточное, чтоб они все поле перепахали, в гробах ворочаясь. Почти что смешно. Если тот Судный день, с которым так носился Джо, все-таки настанет, подумал я, и эти двое вознесутся над кладбищем и обнаружат, что лежали так близко, — то-то пух да перья полетят, умри все живое! Джо всегда старался держаться как можно дальше от папаши, даже лицо перекроил, чтоб не походить на Бена Стэмпера; хуже не было для него напасти, чем вырасти в папочку, с тем же «безупречно-безнадежным таблом», как Джо его называл. Мне снова подумалось о том, как Лилиенталь починил мертвую физиономию Джо — зашпаклевал шрамы, разгладил ухмылку утюгом, — и мне захотелось открыть гроб и исправить-похерить все труды гробовщика. Смерть какая блажь, аж кулаки стиснул так, что всего заколотило; я весь напрягся, как трансформатор. И не затем, чтоб удержаться, а потому, что знал: не сделаю я этого. И я лишь стоял. Смотрел, как они налаживают перекладины, как опускают гроб — и все это время хрустел кулаками. Трясся и мечтал, чтоб они поскорее закидали землей этот ящик, чтоб он скрылся из виду. И лишь стоял.