Принц приливов - Конрой Пэт (книги онлайн бесплатно серия TXT) 📗
— Врун ты, Том, — возмутился отец. — Поганый врун. Ты позволил матери настроить тебя против меня. Всех вас она настроила. Я слишком миндальничал с вами. Потакал вам, и в этом была моя единственная ошибка.
Я схватил его правую руку, до локтя закатал рукав и повернул тыльной стороной. Там темнел характерный шрам пурпурного цвета, словно оставленный большим когтем. Я смотрел на него, ощущая прилив нежности. Недаром Саванна написала стихотворение об отцовских руках, о тяжелом труде, сделавшем эти руки такими большими и сильными. Вздувшиеся вены были похожи на корни больших прибрежных деревьев. Наша мать восхищалась бледной белизной мужских рук, не знавших физического труда, и отец стал выходить на лов в рубашке с длинными рукавами и надевать шляпу. Но он ничего не мог сделать со своими ладонями: они оставались грубыми, мозолистыми, с въевшейся в поры чернотой. Мозоли на больших пальцах можно было срезать бритвой, слой за слоем, и углубиться на полдюйма, прежде чем лезвие доберется до кожи. Да, эти руки нещадно били меня, но они же трудились ради того, чтобы я мог получить образование. Без них я бы не стал учителем.
— Отец, откуда у тебя этот шрам? — спросил я. — Твой сын-врун, сын, который любит тебя, хочет знать, где ты получил этот шрам?
— Почем я помню? — огрызнулся отец. — Я же ловец креветок. У меня такие метки по всему телу. Работа такая.
— Извини, отец, но это не ответ.
— К чему ты клонишь, Том?
— Ты не сможешь изменить свою нынешнюю жизнь, пока не признаешь, каким было твое истинное прошлое. Поразмышляй об этом, отец. Вспомни, где ты получил этот шрам. Я тебе немного помогу… Мы с Саванной сидим за праздничным столом. Это наш десятый день рождения. На столе — торт. Нет, два торта. Мама всегда считала, что каждому из нас полагается по торту.
— Что за околесицу ты несешь? Зря я не пошел к Люку. Вижу, ты хочешь выставить меня никчемным человеком.
— Не преувеличивай, папа. Ты обозвал меня вруном, а я пытаюсь доказать, что очень хорошо, до мельчайших подробностей, помню, когда и как ты получил этот шрам. Мне он потом снился в кошмарных снах.
— Не понимаю, о чем ты, хоть убей. Невелик грех что-то забыть! — выкрикнул он.
— Иногда велик. Иногда это преступление. Тогда я сам попытаюсь восстановить картину. Это важно. Тот вечер — один из десяти тысяч, но, может, ты хоть как-то начнешь понимать причины маминого ухода.
— Я не об этом просил. — Отец смахнул слезу. — Я просил о помощи.
— Этим я как раз и займусь.
И я начал рассказ под аккомпанемент отцовских вздохов и всхлипываний.
Сезон лова креветок подходил к концу; он выдался неудачным, что обычно делало отца опасным и непредсказуемым. Началось это, как всегда, неожиданно: без предупреждения и возможности отступления. Отец молча поужинал и удалился с бурбоном в гостиную, собираясь смотреть по телевизору «Шоу Эда Салливана». Пока что его поведение не настораживало нас. Его молчание казалось нам не назревавшей бурей, а благом, результатом усталости. Мать зажгла по десять свечек на каждом торте. Саванна радостно захлопала в ладоши.
— Том, у нас теперь двузначный возраст. И так будет, пока нам не исполнится по сто лет.
— Генри, иди к столу, — позвала мать отца. — Детям не терпится задуть свечки на торте.
Ответа не последовало. Может, родители накануне поссорились? Или не успели закончить очередное сражение? Не знаю, да теперь это и не важно.
— Генри, ты где там? — Мать направилась в гостиную. — Нам пора спеть Саванне и Тому «Happy Birthday».
Отец не шевельнулся и ничем не показал, что слышал слова матери.
— Мама, не приставай к нему, — попросил я, глядя на огоньки свечей.
— Генри, встань, — потребовала мать. — У твоих детей день рождения.
Она подошла и выключила телевизор.
Я не видел отцовских глаз, но заметил, как напряглись его плечи. Он поднес к губам бокал с бурбоном и залпом осушил.
— Не смей лезть, куда не просят, Лила, — сердито пробурчал он. — Я что, вам мешаю? Сижу себе и смотрю, что мне интересно.
— А день рождения собственных детей тебе не интересен? Ты не хочешь их поздравить? Они подумают, что ты вообще их не любишь.
— Включи телевизор, иначе пожалеешь, что родилась на свет, — ровным металлическим голосом приказал отец.
— Мама, мы не обидимся, — упрашивала Саванна. — Включи телевизор и иди к нам.
— Нет. Пусть отец вначале поздравит вас, а потом смотрит свой ящик хоть всю ночь.
Я забыл про праздник. В моих висках застучала кровь, но я был бессилен что-либо сделать. Я мог лишь оцепенело наблюдать. Отец встал. Думаю, в тот момент он остро сознавал свою отчужденность, но злость уводила его еще дальше от нас. Отец толкнул мать к телевизору, потом дернул за волосы. У матери подогнулись ноги, и она оказалась на коленях. Свет в столовой был погашен, наши испуганные лица освещались лишь язычками именинных свечек.
— Больше не вздумай указывать мне, что я должен делать. Это мой дом, вам всем я лишь позволяю здесь жить. Включай!
— Нет, — упиралась мать.
Отец с силой ткнул ее лицом в экран, и мать только каким-то чудом не разбила стекло кинескопа.
— Нет, — повторила она, не обращая внимания на текущую из ноздрей кровь.
— Мама, включи! — закричал я.
Саванна подбежала к телевизору, и вскоре гостиная вновь наполнилась голосом Эда Салливана.
— Это сделала Саванна, не я, — прошептала мать.
Отец протянул руку и щелкнул выключателем. В пронзительной тишине было что-то невыразимо грустное.
— Лила, я велел тебе включить телевизор, — прорычал отец. — Ты подаешь дурной пример сыновьям. Им нужно усвоить, что женщина обязана уважать мужчину в его доме.
Саванна опять включила. Ручка включения одновременно была и регулятором громкости. Сестра повернула ее больше, чем надо, и теперь Эд Салливан буквально орал. Левой рукой отец ударил свою дочь. Саванна перелетела через кофейный столик, упала на пол и свернулась калачиком.
Мать бросилась к Саванне. Обе, обнявшись, заплакали. Отец медленно двинулся в их сторону. Он уже навис над ними, когда шесть выстрелов из револьвера тридцать восьмого калибра оборвали не только шоу Эда Салливана, но и жизнь телевизора. Пол был усеян осколками и щепками.
Брат стоял на пороге спальни, спокойно перезаряжая револьвер, из дула которого шел дымок.
— Твой ящик сломан, папа. Теперь ничто не мешает тебе спеть «Happy Birthday», — произнес Люк.
Отец повернулся и так же неторопливо направился к Люку. Отцовские глаза сверкали тускловатым звериным блеском. Он и был тогда совершеннейшим зверем, умеющим лишь бить свою самку и потомство. Единственным его чувством оставался бурлящий безудержный гнев, который требовал выхода. Люк перезарядил револьвер, щелкнул барабаном и прицелился отцу в сердце.
— Почему ты так себя ведешь? — продолжил Люк. — Думаешь, если ты взрослый и сильный, тебе можно бить женщин и девочек? Откуда в тебе столько жестокости?
Отец, не обращая внимания на оружие, шел на своего старшего сына. Люк отступал, по-прежнему целясь отцу в грудь. Саванна и мать в ужасе всхлипывали, я вскрикивал; это были единственные звуки праздничного вечера.
Люк не рискнул нажать курок. Отец вывернул ему запястье. Револьвер упал на пол. Отец кулаком двинул Люку по лицу. Брат рухнул на колени, но отец поднял его за волосы и ударил снова.
Я плохо помню, как подскочил к отцу и залез ему на спину. Я только помню, что впился ему зубами в левое ухо. Отец взревел, а я оказался в воздухе и приземлился на плиту. Спрыгнув с нее, я увидел, что мать ногтями впилась в отцовское лицо. Я бросился разнимать родителей. В это время отец хлестнул мать по лицу. Я принялся молотить его в грудь и живот и тут получил сильный удар по голове. Голова закружилась, шум вдруг стал очень громким, а свет — нестерпимо ярким. Надо мной сверкнул кухонный нож, которым мать еще недавно собиралась делить наши торты. Вдруг мне прямо в лицо хлынула струя крови. Я не знал, кто кого порезал и чья эта кровь. Мы с Саванной вопили в два голоса, а мать кричала, чтобы мы бежали прочь из дома. Но мне было не открыть глаз, слипшихся от крови одного из моих родителей.
