Неизвестные лица - Дербенев Клавдий Михайлович (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗
— Она ничего не знает о заводе… У них все засекречено, — попытался соврать Бочкин.
— Вы разговаривали с ней о заводских делах?
— Нет… Но предполагаю…
— Предполагаете! — огрызнулся Адамс. — Ни к черту не годятся ваши предположения! Знайте! Мы с вами существуем для борьбы с коммунизмом! Это — главная цель нашей жизни. Собственные удовольствия потом. Вам, чтобы получить прощение, нужно старательно потрудиться и только после этого завлекать молоденьких девушек в свой расписной домик! Учтите, я вас буду держать в клещах, и при малейшем сопротивлении клещи сомкнутся…
— По какому праву ты меня стращаешь? — спросил Бочкин.
— И вы еще спрашиваете, по какому праву!
Бочкин дрожал. Ему показалось, что вся его жизнь затиснута в какое-то узенькое пространство, в котором невозможно не только повернуться, но даже вздохнуть полной грудью.
Адамс, видя, что старик напуган, отошел от него и стал рассматривать развешанные на стенах портреты. Потом спокойно спросил:
— Для чего эта галерея?
— Это моя любимая комната… Здесь я отдыхаю. Женщины всегда были моей слабостью…
— Это портреты знакомых? — удивился Адамс.
— Нет. Совсем нет. Это из журналов. Если портрет чем-то затрагивает струны моей души, я его извлекаю из журнала и — сюда. Здесь двести девять портретов. Каждой я даю имя, и она становится моей знакомой…
Адамс пристально посмотрел на старика, покачал головой и хмыкнул.
— Есть люди, которые собирают коробки, почтовые марки, обертки конфет, пуговицы, — оправдываясь, сказал Бочкин. — Я знаю старика, у которого девять тысяч шестьсот сорок пуговиц, и среди них имеются такие редкие, как пуговица от штанов Аракчеева, пуговица от камзола короля Франции Людовика четырнадцатого, и много других реликвий… Так что ничего странного нет в моей коллекции. Она держит меня на известном уровне, заставляет следить за внешностью, думать о жизни…
— Покажите мне все ваши хоромы, — приказал Адамс.
На восточной окраине Лучанска, в районе большой текстильной фабрики, в этот будничный день жизнь текла своим обычным порядком. Вдоль больших жилых домов теневой стороной улицы торопливо шли люди. Женщины в белых курточках бойко торговали мороженым и газированной водой. Оживление царило возле нового универмага. На небольшую площадь приходили желто-красные трамвайные вагоны и, выждав на кольце положенное время, снова отправлялись в центр города.
Немного в стороне от трамвайной остановки, под тремя запыленными липами, стоял фанерный фотопавильон артели «Искусство». В застекленных витринах — аляповато раскрашенные карточки. Жители района предпочитали фотографироваться в центре города, где имелось несколько художественных фотографий, и работавшему в павильоне Тимофею Семеновичу Кускову приходилось всячески изворачиваться, чтобы правление артели не закрыло павильон как нерентабельный. Старался он не потому, что дорожил местом, а просто в этом рабочем районе чувствовал себя спокойнее.
Ежедневно в девять утра Кусков открывал павильон. Если спешных заказов не было, он брал стул, садился у открытой двери и, скрестив на груди руки, посасывая трубку, наблюдал за жизнью улицы, иногда отпускал шуточки проходившим мимо молодым женщинам.
Кускову пятьдесят лет. Это крепкий мужчина с густыми рыжеватыми волосами и темными усами на хмуром морщинистом лице. Летом он носит клетчатую рубашку-ковбойку красноватых тонов, коричневые галифе и начищенные до блеска хромовые сапоги. Голову его украшает серая фетровая шляпа, слегка сдвинутая на левую сторону.
Сейчас Кусков стоял в глубине павильона, прислонясь спиной к стене, на которой нарисован плавающий в голубом пруду белый лебедь с шеей, похожей на штопор. В прорезь узкой двери Кусков видел небольшое пространство площади, залитой солнцем, мелькающие фигуры прохожих. Он поминутно посматривал на часы. И вот на пороге появился тот, кого Кусков ждал с таким нетерпением.
Перед Кусковым предстал Глеб Александрович Слободинский — директор Дома культуры номерного завода. На нем был помятый костюм из сурового полотна и такая же кепка с захватанным козырьком. Под мышкой Слободинский держал облезлый портфель.
Кусков с презрением посмотрел на вошедшего. По лицу Кускова пробежала ехидная усмешка.
— Трусишь? — спросил он.
Слободинский виновато посмотрел на Кускова, покачал головой.
— Вовсе нет, — ответил он, посапывая носом, будто у него был насморк. Он старался спрятаться от пронизывающего взгляда Кускова. Но все же сел на пыльный стул, скрытый занавеской. Сел с расчетом, что если кто и войдет в павильон, не сразу его заметит.
Прошло несколько молчаливых минут. Кусков по-прежнему стоял против двери, только смотрел теперь не на улицу, а на своего приятеля, который в смущении шевелил широкими черными бровями и часто мигал.
— Трус! Дрожишь за свою шкуру! — сквозь зубы проговорил Кусков и сплюнул.
— Ты подожди, Тимофей Семенович, — поморщился Слободинский. — Зачем рисковать… Твое положение такое…
Слободинский не закончил свою мысль — он увидел, как у Кускова сжались огромные кулаки и фотограф двинулся к нему. Защитив лицо портфелем, Слободинский пошатнулся на стуле. Но Кусков только приблизил к нему свое рассерженное лицо и прошипел:
— Ты, Захудалый, на мое положение не намекай! Чтобы это было последний раз! Слышишь? Твое положение более пиковое, чем мое!
Слободинский опустил руку с портфелем и сказал:
— Для твоей же пользы говорю, Тимофей Семенович. Ты ведешь себя глупо. Ну зачем ты утащил у меня письмо? Можешь потерять!
Кусков подошел к двери, закрыл ее, а затем вернулся к Слободинскому и приглушенно проговорил:
— У меня сейчас неважно с финансами, и ты мне за письмо дашь три тысячи…
— Да ты в уме ли? — воскликнул Слободинский.
— Выложи три тысячи — и не возражай! Знаешь мой характер, кажется, не первый год!
— Письмо и тебя компрометирует, — пытался сопротивляться Слободинский.
— Тебя больше! Мне терять нечего! Я только фотограф, песчинка, так сказать, а ты как-никак должностная величина, к тому же с партийным документом.
— Слушай, Тимофей, — жалобно начал Слободинский. — Ты хотя бы вспомнил нашу многолетнюю дружбу. Нет у меня таких денег!
— Мне сейчас не до твоих лирических излияний! — закуривая трубку, отрезал Кусков. — Что касается денег, то не мне бы ты об этом говорил. Кто-кто, а я знаю счет монетам на твоей сберегательной книжке…
Слободинский понял, что Кускова уговорить не удастся. Он разложил на коленях портфель, отстегнул ржавый запор и запустил внутрь портфеля обе руки. Вынув деньги, Слободинский положил их в карман пиджака и сказал:
— Ну хорошо. Ты можешь вернуть письмо сию минуту?
Кусков посмотрел на оттопыренный карман пиджака Слободинского и коротко бросил:
— Могу!
Он неторопливо прошел в темную комнату, закрылся там на задвижку и через три минуты вышел, держа в руке серый продолговатый конверт. Слободинский посмотрел на конверт и, отдавая деньги, сказал:
— Твое счастье, что при мне оказались казенные деньги…
— Мне совершенно наплевать, чьи они, — заметил Кусков и швырнул письмо Слободинскому. Пересчитав деньги, он убрал пачку в глубокий карман бриджей.
— Что ты намерен делать с письмом? — через минуту спросил он Слободинского, видя, как тот внимательно читает его. Слободинский промолчал. Кусков усмехнулся, открыл дверь и, скрестив руки, встал на пороге павильона.
Слободинский читал:
«Захудалый!
Помня те пакости, которые ты мне причинил в детстве, в юности и в те годы, когда я начал работать, я не должен бы предупреждать тебя о грозящей опасности. Но я не такой окончательный подлец, как ты! Однако помни: мое предупреждение не милосердие — ты мне заплатишь за него…
Я не буду перечислять всего, что ты творил надо мной.
Когда я стал работать, ты склонял меня бросить дело и жить, как ты. Я не послушался, и ты стал досаждать мне по-другому: приходя в книгохранилище, крал ценные старинные книги. Вместе с вором-рецидивистом Исаевым вы хотели ограбить музей… И я каюсь, что не сообщил в тот раз о вас уголовному розыску…
…Когда ты впервые скрылся из Лучанска, я познакомился с писателем Александром Орловым. От меня он многое узнал о тебе, Исаеве-Кускове и других наших знакомых. Орлов описал, как я теперь в этом убедился, нашу жизнь довольно красочно и, главное, верно. Мы — отрицательные персонажи его записок. Если трезво оценить написанное Орловым, — это обвинительный акт против таких, как мы с тобой. Но, рассказывая Орлову о ваших преступных похождениях, я еще наполовину принадлежал вам — наделил вас вымышленными именами.
Накануне его отъезда на фронт я признался ему, что держал его в заблуждении несколько лет, и сообщил ваши подлинные имена. Я сказал и главное: ты в Лучанске, у тебя в кармане партийный билет, словом, все, что мне было известно о тебе…
Почему я так поступил? Может, это был минутный порыв, пробуждение гражданской совести — не знаю.
Александру Орлову ничего другого не оставалось, как только написать об этом заявление и вместе с его записками передать в управление госбезопасности. Но ошибка Орлова заключалась в том, что он не сам передал материал, а поручил это сделать своей жене.
Не буду тебе объяснять почему, но жена Орлова не выполнила поручения мужа, и когда в Лучанск приехал работать полковник госбезопасности Владимир Орлов, записки его брата были уже у меня.
Если ты, Захудалый, а также Кусков-Исаев хотите получить их, платите мне десять тысяч рублей. Не согласитесь, я их передам куда следует. Как это обернется для вас, представьте себе сами.
Обо мне хоть там написано много, но все это не выходит из рамок. Я в записках только неустойчивый элемент. Преступлений, какими богата ваша жизнь, я не совершал. Решайте сами, как вам поступать для самосохранения. По-моему, цена все же сходная, в базарный день дадут дороже!..
О согласии можешь сообщить по телефону 2-99-01. Срок три дня. После будет поздно!
Пишу это письмо без всякого страха, ибо ты — мерзавец и трус. За изгаженную мою молодость, за твое издевательство, за все, за все отомстить тебе, Захудалый, надо было давно. Лучше поздно, чем никогда!
