И все-таки это судьба (сборник) - Райт Лариса (книга регистрации TXT) 📗
Маленькой все время уговаривала бабушку не ворчать. У той все и всегда было плохо, неправильно и не так, как должно. Мама плохо готовила, папа мало зарабатывал, Дина не умела завязывать шнурки, погода была ужасной, соседи противными, голуби надоедливыми, собаки брехливыми, жизнь отвратительной. Родители, кажется, привыкли к бабушке. Смирились. Папа, видимо, считал, что теща должна быть именно такой, и нечего на судьбу пенять. Ну, шепчет себе под нос всякие гадости, пускай. Не препираться же, право слово. Мама посмеивалась, говорила:
– Мамочка, как хорошо, что ты моя мама, а не свекровь. Я бы переживала.
– А можно и попереживать, коли руки из одного места растут, – хмурилась бабушка.
Мама только отмахивалась и снова смеялась:
– Что выросло, то выросло.
Как правило, список бабушкиных претензий к родителям мало видоизменялся, а вот к Дине, по мере ее взросления, постоянно предъявлялись новые требования:
– Не шаркай! Не чавкай!
– Не сутулься, лежишь на столе! Глаза окосеют, спина окривеет, да и буквы красивее не станут.
– Пальцы поднимай выше! Что ты их растопырила, будто тесто месишь?!
– Географию учи! Мне не интересно, что у тебя концерт. Советский человек обязан знать, где находится Шушенская ГЭС!
– В Шушенском, ба.
– Изволь показать на карте.
– Где-то тут. – Дина тыкала ручкой наобум куда-то на Север.
– В Мурманске, значит, вертихвостка?!
– Я не вертихвостка, ба, я вертиручка. – Ну какая тут география, когда завтра первый в жизни концерт в консерватории. И она – Дина – будет выступать на одной сцене с Крайневым, Петровым, Трифоновым. Конечно, ей до них как до луны. Дину и поставили-то на разбивку известных музыкантов только потому, что ее педагог тесно дружит с мамой одного из них. Ну и похлопотала за свою талантливую ученицу. Все щебетала:
– Это только начало, Диночка, ты уж не подкачай. Это шанс, второго может и не быть. Воспользуйся!
А тут бабулечка со своей географией и рассказами о долге советского человека, когда и человека-то такого уже нет. Все развалилось, осталось только искусство. Оно вечно, им и надо заниматься. Но этого Дина бабушке не объясняла, просто уговаривала не переживать, потерпеть, не ворчать. Она не умела смеяться над бабушкиными придирками, как мама, или пропускать их мимо ушей, как папа. Дина реагировала. Но спокойно, без нервов, только и повторяла: «Бабулечка то, бабулечка се».
– Мягкотелая ты, Динка, – сетовал папа. – Тяжело тебе в жизни придется.
А кому, скажите, не тяжело, когда рушится семья? Дине было пятнадцать, когда папа устал пропускать мимо ушей замечания о величине своего кошелька и ушел к другой женщине. И снова Дина всех уговаривала: папу не уходить, маму простить, тетю Свету – милую двадцатилетнюю девушку, уже немножко беременную, – не разрушать семью. Уговорила, конечно, только маму. Та простила и отпустила. А что делать? Насильно мил не будешь. Отпустила, только смеяться перестала и не улыбалась даже, когда бабушка принималась ворчать:
– Вот в прежние времена его бы так на месткоме пропесочили, вмиг отучили бы штаны, где не надо, снимать.
– Мама! Зачем при ребенке?
– Да какой она ребенок?! Самой скоро замуж. Пусть знает, чего от жизни ждать.
Дине этого ждать не хотелось. Не хотелось пятнадцать лет улыбаться, а потом потухнуть. Уж лучше и не вспыхивать. Это Дина себя уговаривала. И ведь как уговорила. Так, что романы заводила лишь тайные, поражавшие исключительно ее воображение. А в реальности только музыка. Шопен, Моцарт, Рахманинов. И ученики, школа и родительские собрания вот.
А могло бы быть по-другому. Могла бы быть сцена, и успех, и даже слава, почему нет? Ведь из разряда подающих надежды Дина даже успела перейти в небольшую группу очень талантливых: тех, кому настоятельно рекомендуют не просто продолжать музыкальное образование, а связывать свою музыкальную жизнь с выступлениями, а не с педагогикой. Все могло бы сложиться, если бы не досадная случайность. Дина просто ехала на рынок. Могла бы пропустить троллейбус, ведь никуда не опаздывала. Но в голове почему-то пронеслось бабушкино презрительное:
– Вечно ты канителишься!
И она побежала и споткнулась, да так неудачно, что сломала кисть. Для кого-то просто перелом, а для музыканта сломанная жизнь. Такой удар судьбы. Даже бабушка не ругалась. По голове ее гладила, как маленькую, и повторяла, причитая:
– Горюшко ты мое луковое.
А Дина снова уговаривала:
– Ну что ты, бабуль, не надо, не переживай, наладится все.
За этими уговорами и сама в сказку поверила. Значит, не ее это путь. Другим суждена слава, а у Дины задача еще почетней – подготовить их к этой славе, найти для нее кандидатов. Она будет не просто служить музыке, а подбирать ей новых достойных слуг. Тем и жила. Вертелась в котле учеников, выдергивая оттуда особо одаренных, и приправляла их соусом из знаний, опыта и собственной любви к классической музыке. Вот и вся ее жизнь. За последние двадцать лет только одно сильное потрясение: мамин уход – нелепый и скоропостижный. Автобус резко затормозил, чей-то локоть в толпе ударил маму в селезенку. А потом долго ехала «Скорая», затем долго не могли оценить серьезность травмы. Думали, так, ушиб просто. Подумаешь, автобус слегка качнуло. В общем, мама умерла по дороге в больницу. И снова Динины уговоры вытянули из горя и ее саму, и бабушку. Последняя даже, наоборот, будто помолодела. Объявила:
– Мне теперь, Динка, помирать нельзя. Пока тебя не устрою, буду глаза мозолить.
Так что теперь на любое бабушкино ворчание о том, что пора замуж, не надо тянуть, нужно знакомиться и сколько же может продолжаться такая холостая жизнь, Дина отвечала:
– Я просто хочу, чтобы ты мне глаза мозолила, вот и не спешу.
– А пора бы. – Бабушка поджимала губы.
– Ну, бабуль, не переживай.
Но тут уговоры не действовали. Бабушка продолжала атаковать и даже как-то явилась к Дине на работу, чтобы «разведать обстановку и посмотреть, нет ли тут подходящих кадров». Слава богу, достойного впечатления на бабушку ни один из двух Дининых сослуживцев не произвел. Но попытки выдать внучку замуж на том не заканчивались:
– Вокруг же тебя дети. А у них, кстати, есть родители.
– И?..
– И не только мамы.
– Это прекрасно, когда у ребенка есть и мама, и папа. Уж я-то знаю.
– А еще ты знаешь, что папа в один прекрасный момент может переехать к кому-то помоложе и посимпатичнее.
– Бабуль, момент совсем не прекрасный и ко мне отношения никогда иметь не будет.
– Ну, хорошо, но ведь есть уже разведенные, а ребенка на музыку водят.
– Есть, наверное, только мне не встречались. Во всяком случае, у них на лбу не написано.
– А ты пошерсти!
– Где?
– На собраниях, например. Надо ведь и пользу какую-то получать. А то за спасибо за Ольгу отдуваешься, а проку никакого.
– Мне что, при входе анкеты раздавать с графой о семейном положении?
– Отличная мысль!
– Бабулечка, родная, я тебя очень прошу, давай не будем говорить об этом. И не переживай так, хорошо?
Уговоры, уговоры, уговоры. Бесполезные. Что для одной, что для другой. Но это только на первый взгляд. Кроме сознательного, существует еще и область бессознательного, которую человек не замечает. Вот и бабушка не заметила, как стала реже упрекать внучку в нелюдимости и отсутствии интереса к противоположному полу. А Дина, сама того не понимая, в дни родительских собраний вся как-то подбиралась, преображалась. Нет, она не распускала мышиный хвостик и не красила глаза, но прикалывала к отвороту блузки бабушкину брошь или повязывала на шею легкую бирюзовую косынку из органзы, которую так любила мама, а вместо удобных мокасин надевала туфли на широком, невысоком, но все же каблуке. Вот и все преображение. И никаких мыслей, никаких взглядов, никакого кокетства. Да и кто приходит на собрание? Мамы, бабушки, дедушки, наконец. Папы балуют своим присутствием редко. Жаль. Пап было бы легче сагитировать на субботники, им было бы неудобно отказаться – они же мужчины. Может, сегодня повезет и найдется парочка добровольцев на покраску забора.
