Заря маладжики (СИ) - "Elle D." (книги полностью .TXT) 📗
Его вылазки в гарем стали теперь регулярными. Он дожидался смены караула, взбирался на дерево и в миг оказывался по ту сторону стены. Двигаясь со свойственной всем ибхалам, даже младшим, скоростью и ловкостью, он без труда водил за нос тучных евнухов, не оставлял следов, появлялся и исчезал, когда ему хотелось. Он мог бы. наверное, даже овладеть какой-нибудь из наложниц, если бы испытывал такую тягу. В высшей мере кощунственная мысль - но у Алема в последнее время заметно поубавилось богобоязненности. Он слишком хорошо успел узнать своего хозяина, а главное - сам хозяин первый совершил святотатство по отношению к славному имени ибхалов, взяв себе в наложники одного из них. Говоря по совести, Гийяз-бею давно следовало отсечь Алему голову, а его обесчещенное тело бросить псам. Потому проще было Алему больше не задумываться о чести ибхала и подумать о вещах, более насущных и куда сильней его занимавших.
И вот так, проникая в гарем невидимым гостем, подслушивая, подглядывая, складывая два и два, Алем понял, что Тагир-бей неожиданно стал выделять своим вниманием одну из наложниц. Всё бы ничего, на то наложницы и нужны - вот только к этой самой женщине частенько захаживал и Руваль-бей, старший брат принца и единственный престолонаследник Маладжики. И так случается, верно? Братьям случается любить одну и ту же женщину, и им остаётся лишь доверить выбор неверному женскому сердцу.
Подозрение зародилось в Алеме сразу, и подтверждение нашлось скоро. В один из вечеров он видел, как Тагир любовно разглаживает на столике драгоценное изумрудное ожерелье - а уже на следующий день в этом ожерелье щеголяла по гарему Субхи, вызывая завистливые вздохи других одалисок и сумрачный взгляд Хусаки-ханум.
- Ты ведь говорила, что он животное, - услышал как-то Алем их перебранку: наложницы в эти дни часто бранились.
- Да, говорила. Но и животное можно приучить брать сахар из твоих рук, - парировала Субхи, и от холодной расчетливости в её голосе Алем холодел.
Он не сомневался, что она что-то задумала. В отличие от Хасуки-ханум, искренне любившей Тагира, или Зулейки-ханум, млевшей в присутствии принца Каджи, Субхи-ханум ценила только себя самоё. Она по-прежнему принимала Руваля, отзывалась о нём как о великом воине и, со временем, великом правителе - но когда она протягивала ему руки, на запястьях её и пальцах переливались самоцветы, подаренные Тагиром. А Руваль был слишком глуп, чтобы это замечать; о, он был неимоверно глуп, глупость его равнялась лишь с мощью его плеч и громом его голоса. Вскоре и Субхи это поняла - тонкая игра, которую она затеяла, оказалась слишком сложна для примитивного разума Руваль-бея. Тогда она стала смелее. Алему удалось найти местечко на крыше беседки, в которой Руваль часто уединялся со своей фавориткой. Неподвижно лёжа под прикрытием густой виноградной лозы, Алем слушал, как она льёт мёд в его уши - мёд, перемешанный с ядом. Воспевая доблесть своего возлюбленного Руваля, Субхи-ханум то и дело как бы невзначай упоминала его младшего брата. Руваль-бей так прекрасен в бою на саблях, прекраснее даже, пожалуй, чем Тагир-бей; Руваль-бей подобен чёрной птице смерти на своём вороном скакуне, и никто не сравнится с ним, за исключением разве что Тагир-бея; ничьи объятия так не пьянят её и не даруют её столько счастья, разве что... Постепенно даже до тугодумного Руваль-бея начало доходить, что всё это неспроста. Он хмурился теперь при виде брата, не отвечал на дружеские кивки, столкнувшись с ним в коридорах дворца. Тагир не придавал этому значения - он был влюблён, а влюблённые не замечают ничего, что не относится к предмету их вожделений. Субхи подогревала в нём страсть столь же умело, как в Руваль-бее - ревность. Алем вспоминал её слова в тот день, когда впервые подслушал разговор наложниц, её речи о том, что она предпочитает Руваля - и гадал, что бы всё это значило. Увы, мысли нельзя подслушать так же легко, как разговоры. Ах, если бы было можно.
И вот настал вечер, когда Тагир-бей был не просто весел - счастлив. В последние дни он почти позабыл Алема, редко требовал его на своё ложе, и это вызывало в Алеме странную помесь облегчения с неудовольствием. Мало-помалу он привык к принцу, и, долго не видя, теперь даже скучал по нему, хоть это ему самому казалось смешным и нелепым. Неизвестно, стал ли бы Алем чувствовать так, если б не Субхи - возможно, нет; должно быть, что нет. И чем больше он думал об этом, тем сильней уверялся, что ревность творит непостижимые вещи, рождая чувство там, где его вовсе нет и быть не могло. И чувство это совсем не обязательно будет любовью.
В тот вечер Тагир позвал Алема, вручил ему чашу вина и мундштук кальяна, велел затянуться как следует и радостно провозгласил:
- У меня будет сын!
Гарем полнился детьми, одна Аваррат ведает - чьими. Такая уверенность принца выглядела по меньшей мере необосноанной, и Алем задал вопрос, как ему показалось, самый простой и очевидный с учётом всех обстоятельств:
- Откуда ты знаешь, что именно у тебя?
Тагир внезапно стал мрачней тучи. Его чёрные брови сошлись к переносице, и перед Алемом предстал снова тот самый принц Тагир, что равнодушно насиловал его ночь за ночью и велел зарубить старуху-кочевницу. И странным, почти диким было осознание, что такого принца Тагира Алему недоставало.
Угрожающая тишина длилась с минуту. Потом принц всё же снизошел до ответа:
- Субхи-ханум сказала, что женское сердце чует такие вещи. А кроме того, вот уже три месяца она под разными предлогами отказывает моему отцу и братьям, не принимает никого, кроме меня. Это просто не может быть чей-то другой ребёнок.
Вот же лживая дрянь. А ты, Тагир-бей, когда успел так поглупеть, что поверил, будто наложница сумеет три месяца отказывать самому паше? Воистину, любовь лишает ума.
- О чём ты думаешь? - резко спросил Тагир.
Алем благоразумно смолчал, но, похоже, лицо выдало его не хуже слов. Пришлось ответить, как есть:
- Я думаю о том, что даже самая умная голова, сумевшая завоевать любовь и верность ибхалов, становится пустой, если слишком долго торчит под женской юбкой.
Сказал и сам удивился. Это прозвучало грубее, чем то, о чём он думал на самом деле - и честнее в то же самое время. Если Субхи-ханум так беззастенчиво лжёт Тагиру, он, Алем, не станет ему лгать ни единым словом.
Чудовищной силы удар выбил чашу из его рук. Вино плеснулось Алему на грудь, а следом - кровь, когда кулак Тагир-бея разбил ему губы. Алем упал на ковёр - и извернулся кошкой, когда Тагир попытался пнуть его по рёбрам. Взвился в воздух, крутанулся, перехватывая взметнувшуюся над ним руку. Хорошо, что при Тагире сейчас не имелось ятагана - Алему пришлось бы разоружить его, и это, возможно, провело бы между ними нестираемую черту. Но Тагир был вооружён одним лишь гневом, а это ненадежное орудие, тем более в бою с ибхалом.
Алем не стал валить его на пол, только ушёл от удара, отпрянул к стене и встал неподвижно. Каждый мускул его напряженного тела дрожал. Тагир глядел на него чёрным взглядом, и Алем сказал:
- Вот так, значит, сиятельный принц Маладжики отвечает на правду? Ну, ладно. Только правда ведь может укусить в ответ.
И, сказав это, он круто развернулся и ушёл - ушёл сам, первый, не дожидаясь, пока прогонят.
Он опасался и даже ждал, что Тагир, опомнившись, вышлет стражу и велит бросить в темницу наглого конюха. Но дворец стоял тихо, не потревоженный топотом ног и лязганьем железа, и стражи, мимо которых проходил Алем, не смотрели в его сторону. Что ж, хорошо. Алему просто нужно было немного времени. Он чувствовал в Субхи-ханум врага - не своего, а врага Тагиру, но в чём сила этого врага и откуда он нанесёт удар, Алем не знал, и это злило его и лишало сна. В конце концов, он - ибхал, и его долг - служить господину, которому присягнул Великий Сын. И если его долг - ублажать господина на ложе и оберегать от происков неведомых недругов, значит, Алем должен делать и эту работу.
Той же ночью он проник в гарем - впервые за всё время осмелившись войти туда под светом луны. Ночью стену охраняли лучше, караул сменялся каждый час, и Алему пришлось приложить всё своё мастерство, чтобы остаться незамеченным. Но он был вознаграждён за риск сполна. Субхи-ханум величаво вышагивала по саду, свет разноцветных факелов кидал рваные тени на её округлившийся стан. Ханум и впрямь ожидала дитя, вот только как узнать, чьё? Движимый наитием, Алем проследил за ней до её покоев. Субхи на правах фаворитки жила в отдельном двухэтажном домике, спальня её располагалась под покатой крышей, куда Алем взобрался без труда по увитой цветущим плющом стене. И там, заглянув в опочивальню, он увидел.
