Мелодия Бесконечности. Симфония чувств - первый аккорд (СИ) - Голинченко Екатерина Андреевна "Маргарита Андреева"
А тем временем, на другом конце города о них ни на минуту не забывали, с самого их появления в Париже, ожидая их возвращения.
В большом кожаном кресле во главе огромного стола, в раскованной позе — закинув ногу за ногу, в обтягивающих кожаных штанах и полурасстёгнутой чёрной шёлковой рубашке, сидел молодой мужчина азиатской внешности с модно стриженными и аккуратно уложенными иссиня-чёрными волосами и притягательными глазами цвета вечернего неба, Он с наслаждением попивал вино из хрустального бокала искусной работы, когда в комнату вошла девочка на вид десяти лет с густыми вьющимися русыми локонами и тёмно-карими, почти чёрными глазами, и бесцеремонно уселась ему на колени, плотоядно улыбаясь.
— Ты сегодня чем-то особенно довольна, Лаурита? — он поставил бокал на стол.
— У нас в классе новенький, недавно перевёлся, очаровательный такой ребёнок. Зовут Алишер. Знаешь, кто забирал его из школы? Ты знаешь, что это значит, Ондзи? — Лаура состроила невинную улыбку.
— Они вернулись, да? Винтер, Макс, оставьте нас, — Ондзи сделал знак своим секьюрити выйти из комнаты, — А ты знаешь как больнее ударить, не так ли?
— Ну, что ты? Я просто хочу подружиться, — девочка захлопала длинными ресницами.
— Твои друзья обычно плохо заканчивают, — он играл с её волосами.
— К тебе это не относится, не волнуйся, — она обняла его и посмотрела в его чарующие глаза.
— Ты продолжишь играть с ними? — он вопросительно посмотрел в её бесовские глаза на ангельском личике.
— Это не игра! — Лаура внезапно изменилась в лице, — Они проклянут тот день, когда появились на свет! Они падут, как и мы! — она снова заговорила медовым голосом, — Тебе, ведь, хотелось бы этого? Увидеть все неприглядные стороны легендарных Хранителей?
— Хранители стали сильнее, — задумчиво произнес Ондзи, — Ты всё-таки не передумала?
— Плевать! Если внимательно присмотреться, то в каждом можно найти тьму, — Лаура опасно улыбнулась в предвкушении, — Чем они отличаются от нас? Я покажу им все их самые потаенные страхи и самые низменные страсти и желания, — она вскочила с его колен, схватила со стола бокал и со злостью швырнула его об паркетный пол, — Ненавижу! НЕНАВИЖУ! Почему они могу спокойно жить, взрослеть, влюбляться, жениться, рожать детей, а я должна быть заточена в этом проклятом теле? Шесть столетий, Ондзи, шесть столетий уже прошло, а я не изменилась, ни на день не постарела! Я проклинаю каждый день этих шести веков! — потом прошлась вокруг стола, методично смахивая с него посуду со страшным звоном — в ход пошло всё: бокалы, стаканы, графин, тарелки…
— Лаура, не начинай опять, — Ондзи схватил её за плечи.
— Да, ты всегда видел во мне только ребёнка! — она уткнулась ему в грудь, — Я всё своё проклятое бессмертие отдала бы, чтобы прожить одну смертную жизнь и состариться рядом с тобой… Им тоже не будет счастья, никогда… Любовь… такая разная… Любовь-страсть, любовь-гордыня, материнская любовь, неразделенная любовь, любовь-самообман — как много форм у любви, не находишь? И, как в тысяче отражений, очень трудно, почти невозможно будет отыскать любовь истинную, любовь жертвенную, любовь всепобеждающую. Любовь станет их погребальным костром, а они превратятся в пепел, останутся лишь в легендах и сказаниях, которыми матери будут пугать своих детей — если, конечно, будет кому и кого пугать… — мужчина нервно вздрогнул от этих слов.
— Неужели, великий Ондзи испугался? Ты сделаешь всё, чтобы я ни попросила. Мне напомнить, чем ты мне обязан? Или хочешь вернуться и догнивать в могиле вместе со своей семьёй?
— Как прикажете, госпожа, — сквозь зубы процедил он.
Мужчину передёрнуло от этих её слов — они укололи безжалостно: при всём желании он никогда не сможет этого забыть. Иногда ему кажется, что он почти забыл, но память, нет-нет, да напомнит, чтобы он не смел забывать…
А, ведь, он был когда-то счастлив… Когда-то. Очень давно…
Два мальчика, похожие друг на друга, что им даже в зеркало не было необходимости смотреться, ясным солнечным днём ловили рыбу в озере. Они были беззаботны и веселы. Они любили рыбалку, любили гулять в лесу, собирая грибы и ягоды, любили купаться в озере, любили ходить на охоту с отцом и помогать матери по дому, любили, когда отец мастерил им игрушки, а мать шила обновки, любили ходить в школу — одним словом, были самыми обыкновенными мальчишками. Их родители были лекарями в их деревне. Они были счастливой семьёй… пока в деревню не пришли эпидемия и неурожай…
Люди умирали сотнями в сутки. Жизнь превратилась в ад на земле. Обезумевшие люди уже не знали, кого им обвинить в своём несчастии, и всё своё горе они сорвали на семье врачей, которые не успевали спасать их близких.
Почему именно их посчитали приспешниками нечистых сил и источником своих страданий, почему они решили, что принеся в жертву этих людей, они смогут остановить этот ужас — этого уже не узнает ни кто.
Дальше он уже смутно помнил — люди ворвались в их дом, голос отца, велевшего им с братом бежать как можно дальше, крик матери… Он не мог бросить родителей. Тогда, и брат остался тоже. Их дом превратился в единый полыхающий факел, а их окровавленные тела скинули в яму… Ни один не заступился за них. И не было сил уже кричать — он мог только хрипеть. Когда стали забрасывать землю, он ощущал её на своей коже, но не мог уже ни пошевелиться, ни звука издать — это была бесконечная агония, но он был ещё жив, и только, расширенные от страха и гнева, его зрачки всматривались в ночное небо, которого становилось всё меньше и меньше, пока не пришла совершенная темнота…
— Ты желаешь мести? — услышал он её голос среди мёртвой тишины.
— Больше всего на свете, — не задумываясь, ответил он.
— После её свершения ты будешь служить мне — согласен? — продолжал спрашивать голос.
— Я согласен на всё, — снова утвердительно ответил он.
— Тогда — поднимайся. Так и будет, — он увидел протянутую ему детскую руку, — Дай мне руку, скрепи наш договор. Дай волю своему гневу. Освободи свою силу. Отныне ты — мой слуга.
— Да, моя госпожа, — он прикоснулся губами к её руке.
— Вот и славно, — он поднял глаза, и мог лицезреть её кровожадную улыбку на милом детском личике.
Он уже почти забыл весь тот кошмар, зато он отчётливо помнил, как смотрел на горящие дома, как заткнул уши, чтобы не слышать криков… Заслужили ли они? Тогда он был уверен, что да. Сейчас же он предпочитал не думать об этом…
Она стояла рядом и смеялась звонким переливом веселых колокольчиков. Он тоже засмеялся — дико, безудержно, как сумасшедший. Ему стало жутко от своего собственного смеха. Он взвыл, опустился на землю и зарыдал, но, облегчение не наступало.
— Ты отомщен, — жестко произнесла она, — Нам тут больше делать нечего. Ты идёшь со мной. Ты сделал свой выбор.
— Ты что-то хотел сказать? — голосок Лауриты отвлёк мужчину от его мыслей.
— Нет, ничего, — Ондзи тяжело вздохнул, — Совершенно ничего…
— Так, ты уже жалеешь, что когда-то связался со мной? — она подошла и заглянула в его глаза, — однако, наш договор — не расторжим. Считаешь, что ты один такой несчастный? Знаешь, жизнь, вообще — штука жестокая и несправедливая, в ней всегда много боли и горечи. Я хорошенько запомнила этот урок. Я расскажу тебе свою историю. Ты со мной уже так давно, что заслужил узнать обо мне больше. Устроим семейный вечер откровений? Ведь, мы — одна семья, не так ли? — она улыбнулась как-то особенно горько, — Я родилась за три века до твоего рождения в северной Италии. Мои родители рано покинули этот мир, мне тогда было пять лет. Я их плохо помню. Семья моя была знатная и богатая, но, смерть, она, ведь, не разбирает — бедняк ты или богач — от неё не откупиться мирскими сокровищами. Болезнь унесла всю мою семью — родителей и трёх старших братьев. Осталась я одна. Взялась меня к себе принять тётка по отцовской линии. Да, только не надолго хватило тёткиного терпения — ровно на три года. Жажда родительских денег, что мне причитались, взяла верх над состраданием к сироте. Меня отправили в монастырь. Два года жила я там, вот уж точно, что у Христа-Господа, за пазухой. Что мне было до денег? Я-то и значимости их не осознавала. Нет, сёстры меня не обижали. Но, уже тогда в моём сердце зародились сомнения, когда они говорили «на всё воля Божия» — отчего порой воля его жестока и немилосердна? Но, я старалась держать эти грешные мысли при себе. Однажды солдаты напали на монастырь — они грабили и жгли, предварительно надругавшись и убив сестёр. А мне, ведь, тогда было только десять… В одном Господь смилостивился — я ничего не помнила о самом процессе — меня ударили головой об пол, чтобы я перестала кричать, и я потеряла сознание. Очнулась я от того, что всё моё тело пекло — снаружи и внутри. Меня стошнило от собственного вида в осколке оконного стекла: грязное, опухшее лицо со сломанным носом и разбитыми губами, разорванная сорочка с окровавленным подолом… Грязь, грязь… Отвратительное ощущение грязи — словно, меня в ней искупали, а потом ещё окунули с головой, и я её нахлебалась полный рот. Второй раз меня вырвало, когда я огляделась, и увидела изувеченные тела сестёр. А по коридору распространялось пламя. Бежать было некуда. И тогда я — отреклась от Бога и прокляла его, за то, что он допустил такую чудовищную несправедливость. И огонь не тронул меня, и боль перестала терзать моё тело. Я выжила и получила власть над такими же падшими душами, но, с тех пор я так и осталась в теле десятилетнего ребёнка — пожалуй, это единственное неудобство. Я выследила тех, кто напал на монастырь, и спящих, заколола каждого его же мечом — как свиней. Потом я просто продолжила жить дальше. Постепенно я свыклась со своей судьбой, и даже начала находить в этом некоторое удовольствие, и даже сумела найти довольно состоятельных покровителей. Я распоряжалась отдавать деньги на благо науки — тем, кто противоречил церкви и развенчивал её мифы. Ты всё ещё считаешь себя самым обездоленным в этом мире, Ондзи? Быть проклятым — не так уж и страшно, правда?
