Обитель любви - Брискин Жаклин (книги txt) 📗
На Рождество Гринвуд захлестнула новая волна подарков. К тому времени Бад уже полусидел на постели, откинувшись на подушки. Амелия и Тесса по очереди вскрывали для него посылки. Несмотря на протесты врачей, Бад лично писал благодарственные письма отправителю каждого подарка. Поэтому доктор Левин считал его трудным больным.
Сердечный приступ Бада так напугал Амелию, что она не рисковала возвращаться к разговору о браке Кингдона и Тессы. Втроем они решили пока об этом помалкивать. Молчала и прислуга Гринвуда. Медсестры, дежурившие у постели Бада, видели в Кингдоне любящего племянника. Врачи и сестры ожидали каждого прихода знаменитой кинозвезды, героического летчика-аса. Но он появлялся в Гринвуде все реже и реже.
Кингдон сильно запил.
Он закончил один фильм, начал сниматься в другом. Объектив кинокамеры досаждал ему, как никогда раньше, поэтому во внутреннем кармане летной куртки он теперь всегда держал флягу. Каждый вечер он проводил несколько минут в комнате Бада. Глядя на то, с какой искренней привязанностью относятся друг к другу дядя и тетя, он перестал верить поговорке, согласно которой брак убивает любовь.
«У нас будет хуже, — думал он в отчаянии. — Время ничего не изменит». Через несколько минут он вставал, извинялся, спускался вниз в буфетную и прикладывался к бутылке с крепким ликером.
Он пил также всякий раз, когда думал о возвращении в лоно церкви, о том, чтобы попросить у римского папы разрешения на брак с двоюродной сестрой. С двоюродной ли?.. Этот вопрос терзал Кингдона. Впрочем, выбора не было. Он просто был не в состоянии оставить Тессу. Душа его металась между строгой Ютой и неумолимым Господом, и он чувствовал себя последним грешником.
Выпивка почти не спасала. Полеты в лучшем случае лишь немного снимали внутреннее напряжение. И только в объятиях Тессы он забывался.
Однажды во вторник в начале января, когда стояла слишком пасмурная погода для съемок, Кингдон и Тесса ушли в дальний уголок сада. Он нес в руке серебряный шейкер для коктейлей, а она — блокнот с авторучкой. Он налил себе полный стакан и поставил шейкер на мраморный пьедестал одной из статуй. Она опустилась прямо на траву и, задумавшись, написала в блокнот несколько строчек, которые предполагала позже внести в рукопись романа.
— После того, что случилось с дядей, ты совсем забросила свой роман. Сегодня впервые написала что-то, — сказал Кингдон.
— В самом деле? Я как-то не думала об этом. Впрочем, ты прав. А папа лучше выглядит, правда?
— Он как новенький, — ответил Кингдон. Он сел рядом с ней, вытянув перед собой левую больную ногу. — Ты говорила, что сегодня опять заглядывал мой старик?
— В половине четвертого.
— Почему ты замолчала? — спросил он. — Скажешь, что мне нужно с ним повидаться?
— Он терзается.
— Интересно почему? — сказал Кингдон, выпил коктейль и потянулся к шейкеру.
— Он любит тебя.
— И теперь я должен прощать его за то, что он меня любит?
— К чему избегать его?
— Он что, снова советовал тебе прогнать меня?
— Мм... Не совсем.
— Тесса, не лги.
— Да, он заговаривает на эту тему, но я его не слушаю. Кингдон, на него жалко смотреть.
— Сделай мне большое одолжение. Передай ему, чтобы он перестал мне посылать чеки за нефть. Для оплаты проживания в моем доме это слишком много, а для индульгенции слишком мало.
— Ты же его компаньон!
— А если он спросит, что ему делать с этими деньгами, передай, что он может засунуть их себе в задницу!
— Кингдон, прекрати, — воскликнула Тесса. Собственный крик смутил ее, и она тихо сказала: — Прости.
Кингдон обнял ее за плечи.
— Нет, ты прости. Это медовый месяц виноват. Знаешь, кстати, о чем я подумал?
— Нет.
— Мы оба постоянно «об этом» думаем.
— О нашем медовом месяце?
— Раньше мы не были столь активными.
Она положила голову ему на колени. Кингдон был прав. Страсть просто поглотила их. Она постоянно думала об «этом», готовая отдаться ему каждую минуту. Порой они даже не доходили до постели. Занимались любовью в ванне, на диване в ее кабинете среди разбросанных глав романа, в оранжерее среди розовых и красных азалий. Поначалу она не могла добиться удовлетворения, но постепенно училась этому, и когда наступала кульминация, в этом было что-то мистическое. Но со времени их брачной ночи оргазм длился, казалось, без перерыва.
— Я... я уже научилась.
— Я тоже. Тело само управляет нами. Это как розовый куст, который обрезают так, чтобы расцвела одна большая роза.
— Плохое сравнение. Я по-прежнему очень люблю тебя.
— А я тебя. Раньше я даже испытывал греховное чувство...
— Не надо.
— Дай мне договорить. Я хочу, желаю тебя так часто, потому что ты мой запретный плод.
— О Кингдон!..
— Не смотри на меня так печально, любимая. В этом есть и хорошая сторона. Со мной тебе нечего опасаться измены. Меня никогда не потянет к другой женщине. Зачем? Зачем грешить украдкой, когда можно заниматься этим под крышей собственного дома?
— Не надо...
— Надо, черт возьми! Надо! — Он запустил стаканом в статую. Тесса вздрогнула, когда он разбился. — Почему? Спроси у моего папаши! Ты единственное, что у меня было хорошего в жизни, а он замарал и это единственное!
— Никто нас ничем не замарал.
— Я думаю иначе, — сказал Кингдон. — Я думаю иначе, любимая.
Сидя в своей комнате у открытого окна, Амелия услышала звук разбитого стекла. Она подошла к окну и выглянула в сад. Кингдон сидел рядом с Тессой, уткнувшись лицом в ее плечо. В этой позе разделенной печали было что-то очень интимное. Амелия тут же отвернулась и посмотрела на свинцовое от туч небо. На коленях у нее лежала раскрытая книга. Она снова принялась читать, но сосредоточиться уже не могла и опять посмотрела на предгрозовое небо.
Она сидела, как всегда, прямо, не прислоняясь к спинке стула, но глаз заметил бы, что она слегка сутулится, словно под тяжестью непосильного груза.
— Он пьет, — прошептала она. — Он все время пьет.
Порой, заглядывая во внутренний дворик вечером, она видела Кингдона, который, сгорбившись, сидел за подносом с коктейлями. Позже Тесса помогала ему подняться в спальню.
— Это я во всем виновата, — снова прошептала Амелия.
Балу перестали давать кислород, и она немного успокоилась. Амелия чувствовала, что внутренний кодекс чести обязывает ее поговорить с племянником и с Тессой. Но дочь снова заверила ее, что не сомневается в отцовстве Бада. Кингдон же нацепил на свое смуглое, как у всех Гарсия, лицо маску циничной улыбчивости. Поэтому Амелия была потрясена и испугана, когда вдруг он заплакал. «Мужчины не плачут», — повторяла она про себя до тех пор, пока не вспомнила, что много лет назад держала его на руках еще грудным младенцем. Вспомнив об этом, она обняла его. Кингдон был стройнее, тоньше Бада и казался более беззащитным. Он осторожно высвободился из ее объятий.
— Вы мне нравитесь, тетя Амелия, — произнес Кингдон. — А вашу дочь я люблю. Нас нельзя разлучить, разъединить. Она говорит, что наш союз священен. И давайте оставим все так, как есть.
Его сарказм и слезы так подействовали на Амелию, что она не решилась снова ему возражать.
Одну из гостевых комнат в доме приспособили под кабинет Бада, поэтому из дальнего конца коридора доносился равномерный гул мужских голосов. Амелия чувствовала себя бесконечно одинокой. Она была сейчас так же несчастна, как много лет назад, тем летом, когда покончил с собой ее отец. Но тогда она была еще ребенком, ничем не могла помочь отцу и только смотрела, как он мучается и в конце концов уходит из жизни...
Она вновь выглянула в сад. Кингдон и Тесса, взявшись за руки, медленно шли к бассейну. Они уже не казались несчастными, но душа Амелии все равно была переполнена предчувствием большой беды.
«Я должна что-то предпринять, — думала она. — Но что?»
Она была все еще погружена в свои мысли, когда вдруг услышала на лестнице звук шагов Тессы. Амелия открыла дверь.
