Были давние и недавние - Званцев Сергей (лучшие книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗
— Двадцать пьять рублей, — заносчиво произнес Вронди.
— Кажется, это очень дорого, — удивился директор и сильнее зашаркал ногами.
— Здесиа в жимназьо биль писатель Чеков, — пояснил Вронди, сверкнув на непонятливого директора черными глазками.
— Ну так что? — удивился еще больше Знаменский.
— Писатель Чеков написаль una nouvella, одна новелла. Писатель Чеков писаль, какой я молодой и красивый…
Вронди встал:
— Двадцать пьять рублей, господин женераль!
— Но, прошу вас, больше классических танцев, — настойчиво сказал Знаменский. — Больше классических!..
Главным распорядителем на выпускном вечере был назначен Павел Иванович Помощниками его были восьмиклассники Шульгин-Осетрина и толстяк Саша Нигберг, по прозвищу «Что-я-стукачу». Прозвище он получил благодаря своему отцу, владельцу небольшого магазина Готового белья, имевшему обыкновение выстукивать пальцами на прилавке сложные мелодии и время от времени кричать при этом в заднюю дверь, которая вела в квартиру:
— Саша, Саша, что я стукачу?
И бедный Саша безошибочно угадывал: ария из «Пиковой дамы» или вступление к опере «Фра-дьяволо»…
Вечер начался концертом с участием «местных сил», как значилось в рукописных афишах. Главной местной силой был бухгалтер Донского земельного банка чтец-декламатор Филатов, рослый человек со стеклянным глазом, обладатель громового голоса.
В парадном гимназическом зале сияла газовыми рожками огромная люсгра, пахло смесью духов и светильного газа.
В первых рядах перед низкой эстрадой чинно сидели почетные гости, а дальше было сплошное синее море гимназических мундирчиков, кое-где белевшее, точно бурунами, парадными передниками гимназисток.
«Море» сдержанно волновалось: пронесся слух, что Шульгин-Осетрина только что привез танцмейстера Вронди. Меньше всего гимназисты рассчитывали увидеть у себя Вронди!
На эстраде возвышался рояль с откинутой крышкой, похожий на готовый к отплытию черный корабль. Распорядитель с красным бантом захлопал в ладоши, его поддержали в зале, и на эстраду вышел Филатов.
Филатов откашлялся, отчего задребезжали стеклянные, гирлянды на люстре, и объявил:
— «У парадного подъезда» господина Некрасова!
— Я тебе покажу «подъезд»! — прошипел полицеймейстер Джапаридзе.
Сидевшая в первом ряду зловещего вида старуха, в лиловом шелковом платье, с черной наколкой из драгоценных кружев «шантильи» на трясущейся голове, вдруг очнулась от дремы и вздохнула, точно предчувствуя недоброе. Это была начальница женской казенной гимназии Псалти — Пиковая Дама, ненавидимая поколениями гимназисток за злобный и вздорный нрав.
Филатов выдержал паузу, отступил шаг и вдруг, весь подавшись вперед, простер грозно палец, нацеленный, как показалось Псалти, на нее, и, страшно сверкнув стеклянным глазом, рявкнул первую строчку поэмы:
— Вот парадный подъезд!..
Пиковая Дама сильно вздрогнула и, тонко, по-птичьи вскрикнув, склонилась в обмороке на плечо соседки.
— Антракт! — крикнул находчивый Павел Иванович и сделал знак, военному оркестру, уже рассевшемуся в дальнем углу. Грянул вальс. Огорченный Филатов пошел в буфетную.
— Нехорошо-с! — наставительно сказал ему в буфетной директор, пропуская по третьей. — Изволили почтенную матрону напугать. И зачем вам понадобился Некрасов? Неужели вам мало превосходнейших римских поэтов?
— В порошок сотру! — пригрозил Филатову полицеймейстер, страшно сверкнув глазами.
Тем временем, убедившись, что и директор и многие другие почетные лица меньше всего склонны к продолжению концерта, Павел Иванович отдал распоряжение сдвинуть в зале стулья и начать танцы. Шульгин-Осетрина поспешно бросился исполнять команду. На душе у него было неспокойно, так как всю дорогу, сидя с ним бок о бок в извозчичьей пролетке, старец Вронди настойчиво требовал уплаты обусловленной суммы.
Деньги должен был дать Павел Иванович, но Осетрина отлично знал, как трудно и даже невозможно было получить у Павла Ивановича хотя бы один рубль…
Вронди стоял в центре зала, как безвкусно сделанная статуя, в наглухо застегнутом черном сюртуке с потертыми шелковыми отворотами и в белых нитяных лакейских перчатках. Левой рукой, согнутой в локте, старец прижимал к груди надраенную мелом каску и громко, отчетливо командовал:
— А-гош — налево! А-друат — направо!
И вот уже закружились по залу юные пары. Гимназисты и гимназистки танцевали истово, без улыбки, точно выполняя нужное и ответственное дело.
Вошли в круг танцующих и взрослые. Полицеймейстер Джапаридзе, расправив седые бакенбарды, совершенно такие, как на портрете Александра Второго, склонился перед супругой миллионера Неграпонте и повел ее в медленном вальсе, скрывая одышку. Вальсировал молодой преподаватель истории Дмитрий Павлович Дробязко со своей красавицей женой. Уже установился благополучный ритм бала, и только еще шушукались по углам пожилые матроны на том удивительном греко-украинско-русском языке, который составлял особенность Таганрога. Они никак не могли прийти в себя: танцмейстер Вронди здесь, среди их сыновей и дочек!
Вдруг из двери классного помещения с надписью «Физический кабинет», где хранились испорченная электрическая машина и разбитый аквариум и где сейчас был устроен буфет, показался Знаменский. Директор держался на ногах подчеркнуто твердо, шагал, как на параде, и сильно размахивал правой рукой.
— Оркестр, прекрати! — скомандовал Знаменский. Капельмейстер испуганно постучал палочкой о пюпитр, солдаты-музыканты еще с полминуты несли какую-то чепуху и замолкли. Танцующие пары остановились. К директору уже подбегал Павел Иванович.
— Где красота? — закричал Юлий Цезарь. — Я вас спрашиваю: где красота?
— Ваше превосходительство! — шепотом урезонивал его Павел Иванович. — Ваше превосходительство!
— Нет! — надрывался директор. — Нет! Я не превосходительство, я — Юлий Цезарь! А красота осталась там… там! — Он простер костлявый палец вдаль: — В Древнем Риме, милостивые государи!
— Однако… — сказал полицеймейстер, сдавший испуганную миллионершу с рук на руки супругу. — Однако…
— Вздор! — оборвал его Знаменский. — И однако — тоже вздор. Ты… ты — неуч! А ну скажи, кто убил Юлия Цезаря? Не меня, а того… другого. Кто?
— Прошу мне не тыкать! — побагровел и затрясся Джапаридзе.
— Брут его убил, каналья Брут! — продолжал Знаменский. — Величайшего че-человека — и вдруг ножом. Какое хамство! Я этого так не оставлю! — закричал он и затопал ногами.
Гимназистки испуганно взвизгнули.
И тут, как принято говорить нынче, инициативу захватил Вронди. До этого момента он стоял неподвижно, горящими глазами следя за буйным директором. Смекнув, что этак вечер будет сорван и он, Вронди, уйдет не солоно хлебавши, старец стремительно, как юноша, подбежал к Знаменскому и возбужденно крикнул:
— Двадцать пьять рублей, господин женераль!
— Уйди, отщепенец Рима, — толкнул его директор. — Я знаю, ты с Брутом заодно!
— О, Santa Maria! — прорычал в отчаянии старец Вронди и замахнулся на директора тяжелой каской. Словно дожидавшийся этого жеста, Юлий Цезарь послушно рухнул на пол, успев выкрикнуть:
— И ты, Брут!..
— Я не Брутто, я — Энрико Вронди! — высокомерно возразил танцмейстер, топчась над повергнутым противником. — Меня зналь сам Антонио Чеков! Он писаль, что я великий музыкант, похозий на Оффенбахо! Оффенбахо никто не обманываль! Где мои двадцать пьять рублей?!
Директора унесли, наиболее почетные гости разъехались. Шульгин-Осетрина, весь красный от волнения, вручил Вронди собранные среди старшеклассников 20 рублей 40 копеек, и после недолгих переговоров танцы возобновились.
Чудо Иоанна Кронштадтского
С некоторых пор крупный таганрогский хлебный экспортер Иосиф Ильич Бесчинский, небольшого роста старик с аккуратно подстриженной седой бородкой и карими, красивыми, как у женщины, глазами, приезжал на свою ссыпку расстроенный и молчаливый.
