Как опасно быть женой - Кент Дебра (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
– Спи, – шепчет он в мои волосы. – Я люблю тебя.
глава четвертая
В викторианской Англии мужьям рекомендовали воздерживаться от половых контактов с женами, если целью оных не являлось продолжение рода. Женщинам во время акта предписывалось лежать неподвижно.
Откуда я об этом знаю? Одна наша стажерка предложила исследовать сексуальное поведение разных классов викторианского общества, где при явном запрете на интимные радости процветали проституция и мужеложство. Пока аристократия разнузданно упивалась любовной свободой – взять хотя бы нашумевший роман принца Уэльского с Лили Лэнгтри, одну из самых известных авантюр того времени, – средний класс исповедовал воздержание даже в семейной жизни. Принимая во внимание уровень половой активности в моем собственном браке (после интерлюдии в гостиной мы ни разу не занимались любовью), мы с Майклом прекрасно вписались бы в Викторианскую эпоху.
Я просматриваю список стажерки с предлагаемыми выставочными материалами: плакаты и памфлеты, клеймящие онанию – страшный грех, названный так по имени библейского персонажа, который расточал свое семя вопреки завету Господа плодиться и размножаться; выдержки из подлинного дневника с описанием “прелестей” брака, больше похожего на целибат; работы швейцарского врача Тиссо, предостерегавшего от опасных последствий секса, и в числе прочего – от безумия, порождаемого приливом крови к мозгу. Я обещала помочь стажерке, если она не сумеет найти всего по списку, и уже два раза звонила наследникам Тиссо и в Британскую библиотеку.
Я внимательно изучаю предложение, и тут ко мне в кабинет влетает Лесли и спрашивает, не смогу ли я поучаствовать в работе комитета по стенному панно Мендельсона.
– А то у меня сейчас ни времени, ни желания, – заявляет она.
А у меня? На ком из нас трое детей и грекоримская вакханалия по поводу юбилея Бентли?
– Умоляю, Джулс, будь лапочкой, позаседай за меня. Ну пожалуйста! Пожалуйста! Огромное пожалуйста с сахаром! И тогда я твой лучший друг на всю жизнь.
Я закрываю глаза – начинается мигрень – и неохотно киваю.
– Джулия, я тебя ОБОЖАЮ! – Лесли хватает меня за плечи и впечатывает в обе щеки по липкому помадному поцелую. – Я твоя должница. – Это да, она задолжала мне шестьсот сорок семь долларов. Но отдавать долги не в стиле Лесли Кин. – Между прочим, сегодня у них первое заседание. Шестнадцать ноль-ноль, Уайтхед-холл.
По правде говоря, мне не помешает отвлечься. Я готова на все, лишь бы в голову не лез Эван Делани. Стоит чуть ослабить оборону – и я ловлю себя на мыслях о том, встречался ли он когда-нибудь с рыжей, каким был в детстве, чем занимается в свободное время. И все из-за двух коротких разговоров и одного дурацкого сна.
На заседании комитета времени для подобных глупостей не будет. Мендельсон, этот Караваджо для бедных, в начале двадцатых годов приобрел определенную известность благодаря скандальному сочетанию в его творчестве эротики и насилия. Панно завещали университету Джордж и Альма Бин, местная супружеская пара с дурным вкусом, кучей денег и без наследников. На полотне изображена пышная блондинка с обнаженной грудью и руками, связанными за спиной, которая с гордым стоицизмом встречает похотливый взгляд захватчика. Большая часть картины затемнена; один луч света падает на тело девушки, а второй освещает стену с охотничьими трофеями: медведями, львами, леопардами, с явным сочувствием взирающими на последнюю жертву злодея.
Университетские защитники животных умудрились собрать две тысячи пятьсот сорок восемь подписей под петицией с требованием немедленно снять панно. Я же не знаю, что и думать. Надо ли избавляться от картины только потому, что она оскорбляет чувства отдельной группы людей? И так ли меня это волнует? Сегодняшний вечер я бы предпочла провести дома, с мужем и детьми, за рагу из курицы в горшочке и настольной игрой.
Я звоню Майклу сообщить, что опоздаю, и спросить, будет ли он дома к возвращению детей.
– Конечно. А, нет. Подожди. Сегодня понедельник? Ох, детка, прости, не получится, – говорит он, одновременно жуя, судя по звукам, большую сочную лепешку буррито. – У меня встреча с судьей Блоком. Перенести нельзя. (Пауза.) А что это вообще за комитет?
Он, конечно, не хотел меня обидеть, однако вопрос раздражает. По следующим причинам:
1. Он показывает, что две недели назад, когда я рассказывала о дилемме с мендельсоновской картиной, Майкл меня не слушал.
2. Он имеет подтекст. Майкл, сознательно или нет, принизил значение моей работы в комитете. Невысказанный эпитет здесь “дебильный”, а именно: “Что это вообще за дебильный комитет?”
Хоть Майкл и говорит, будто гордится моей карьерой, я иногда думаю, что свою работу он ставит безусловно выше. А у меня так – что-то вроде хобби. Когда мы только поженились, это было для нас довольно болезненной темой. Пока мой муж учился в юридическом колледже, я днем работала в школе для детей с дислексией, а по вечерам четыре дня в неделю преподавала английский как иностранный, но тем не менее именно мне приходилось отпрашиваться и ждать электрика.
– Ничего, – говорю я. – Оставлю детей на продленке.
– Хорошо, киса. Позже созвонимся. (Пауза.) Эй! Кстати. Я вот что подумал. Может, уложим сегодня детей пораньше? Как тебе такая мысль?
Теоретически – весьма и весьма, но практически – почти неосуществимо, принимая во внимание суточные биоритмы Люси, неизменно препятствующие нашей сексуальной близости. После десяти вечера и никак не раньше нашу старшую дочь начинают интересовать такие экзистенциальные вопросы, как: для чего я родилась? что бывает после смерти? когда можно проколоть уши и сколько еще до этого осталось? Исключительно после десяти вечера у Люси внезапно появляются силы на то, чтобы разложить по местам бесчисленные кукольные причиндалы, заняться планированием следующего дня рождения или подсчетом своих родинок – причем все это требует моего непременного внимания, которое я, надо сказать, щедро ей уделяю. Майкл между тем вздыхает, ждет и в конце концов засыпает.
Около четырех часов дня я поднимаюсь по лестнице к Уайтхед-холлу, пытаясь понять, что происходит: мой брак рушится или меня попросту косит ПМС? Я твержу себе: я замужем и счастлива. Замужем и счастлива. Замужем и счастлива. Замужем и счастлива. Замужем и счастлива. Мантра бьется у меня в голове, пока я шагаю по вощеному паркету коридора, где пахнет мастикой и старым деревом, открываю тяжелую дверь, вхожу в напоминающий пещеру конференц-зал и вижу Эвана Делани. Он сидит за столом и улыбается мне. ВСЕМОГУЩИЙ ВЕЧНЫЙ БОЖЕ! Я ЗАМУЖЕМ И СЧАСТЛИВА.
Завидев меня, Эван вскакивает и жестом приглашает сесть рядом.
– Вас тоже сюда загнали? – шепотом интересуется он, и я чувствую на шее его пахнущее корицей дыхание.
Я вижу, что он рисовал что-то на бумажке. Это не решительные прямоугольники внутри прямоугольников, которые чертит мой муж на полях рядом с кроссвордом в “Нью-Йорк таймс”, а забавные детские картинки: щенок с большими висячими ушами и усами, лысый дядька в роговых очках с носом-картошкой. Не знаю почему, но при виде этих дурацких рисунков мне хочется его поцеловать. Я ЗАМУЖЕМ И СЧАСТЛИВА. ЗАМУЖЕМ И СЧАСТЛИВА. ЗАМУЖЕМ И СЧАСТЛИВА. ЗАМУЖЕМ И СЧАСТЛИВА. ЗАМУЖЕМ И СЧАСТЛИВА. ЗАМУЖЕМ И СЧАСТЛИВА.
– Именно что загнали. – По моей интонации можно заключить, что я страшно этим недовольна, хотя на самом деле я больше не жалею, что согласилась работать в комитете.
Подозреваю, что и Эван Делани тоже не слишком огорчен. Он откидывается на стуле и чуть придвигает свою мускулистую руку к моей; она не касается меня, но я ощущаю исходящий от нее жар, хотя не исключено, что мне это только кажется. В том смысле, что это может быть мой собственный жар. Я не позволяю себе вдыхать запах Эвана, смотреть на темные курчавые волоски, выбивающиеся из-под ворота его мягкого серого свитера, обращать внимание на сильные пальцы, следы утреннего бритья на щеке, золотистые блики в зеленых глазах под тяжелыми веками, бахрому темных ресниц. Нет-нет, я решительно ничего этого не замечаю.
