Её цветочки - Морган Шеннон (читать книги полностью без сокращений txt, fb2) 📗

Киф О’Дрисколл относился к своим вещам небрежно, хотя и не доводил это до крайности. Что ж, от молодого человека следует ожидать подобной неаккуратности. Фрэнсин улыбнулась. Пожалуй, в царящем в его комнате беспорядке есть что-то детское. Киф, решила она, – это маргаритка; он неискушен и прост, как дитя. Отметив про себя, что надо будет поставить в его комнате маргаритки, Фрэнсин поспешила в комнату мистера Констейбла.

Она порадовалась тому, что мистер Констейбл, судя по всему, человек опрятный и, похоже, каждое утро застилает свою кровать; что до немногочисленных предметов его одежды, то они были аккуратно сложены в гардеробе. Фрэнсин удивилась тому, что он уже наложил на комнату отпечаток своей личности, расставив по ней семейные фотографии в рамках. Миссис Констейбл была довольно красивой женщиной; во всяком случае, Фрэнсин предположила, что женщина на фотографии – это его жена. На этом фото они вместе смеялись – безыскусное, оно, видимо, было сделано, когда они не знали, что их снимают. На нескольких других фотографиях были запечатлены две девочки, которые могли быть только его дочерьми. А на прикроватной тумбочке рядом с фото жены стоял групповой семейный снимок. Эти фото говорили о том, что члены его семьи любят друг друга, что они не просто связаны чувством семейного долга, а питают друг к другу искреннее расположение.

Прежде чем выйти из комнаты, Фрэнсин в последний раз огляделась по сторонам. Здесь чувствовались заботливость, преданность родным и… терпение. Пожалуй, из всех цветов лучше всего мистеру Констейблу подходит астильба. Она видела несколько стеблей астильбы возле сарая – надо будет срезать их и поставить в его комнате.

Закончив убирать спальни, Фрэнсин подмела длинный коридор, идущий вдоль всего дома и высокопарно именуемый Нижней галереей. Стены здесь были увешаны портретами предков Туэйтов, старыми, закопченными, потрескавшимися; их имена значились на нижних частях рам, выведенные напыщенными золотыми буквами. Фрэнсин редко смотрела на эти портреты; они были частью обстановки дома, и она принимала их как данность.

Обычно Фрэнсин вела себя терпеливо, но только не в этот вечер, когда она ждала, чтобы Мэдлин проснулась. Ей очень хотелось заглянуть в комнату сестры, но Фрэнсин удержалась от искушения. Хотя их и связывали кровные узы, она не могла вот так запросто зайти к ней. Вместо этого уселась на один из старых стульев, стоящих в Нижней галерее, с которого открывался вид на весь коридор западного крыла, и стала ждать.

В доме слышалось тихое тиканье часов, он ожидал вместе с ней. Она всегда считала, что ее дом обладает своей собственной индивидуальностью, тактичной, но внимательной к тем, кто жил в нем прежде. Живые не помнили их, но сам дом их не забыл, и это утешало. Однако, хотя дом, казалось, продолжал оставаться внимательным и бодрым, его пронизывали напряжение и нервозность, в его воздухе чувствовалось некое раздражение, странная тревога, которая струилась по галерее и отражалась на угрюмых лицах предков Фрэнсин, глядящих на нее.

Она не услышала, как отворилась дверь спальни Мэдлин, а потом уже стало поздно. Фрэнсин вскочила со стула и с недостойной торопливостью сбежала по лестнице вниз, затем вбежала в кухню, где бросилась к плите, как будто она возилась здесь все время, пока в кухню не зашла Мэдлин.

– Ты права, – без прелюдий начала та. – Я действительно приехала домой не без причины.

Фрэнсин отвернулась от плиты, ожидая, когда сестра продолжит.

– Я хотела приехать и раньше, но мы узнали об этом только незадолго до того, как у Джонатана диагностировали рак, а потом… – Мэдлин неопределенно махнула рукой, чтобы выразить всю огромность своего горя.

– Узнали о чем?

– Думаю, тебе лучше сесть.

Фрэнсин едва не рявкнула, что она вполне может и постоять, но что-то в тоне сестры заставило ее сесть.

– Ну и в чем дело? – вопросила она, когда Мэдлин медленно опустилась на стул и положила перед ней на стол тоненькую папку, которую немедля принялась теребить.

Не поднимая глаз, она сказала:

– Мама обманула нас. – И вскинула ладонь, когда Фрэнсин в негодовании широко раскрыла глаза. – Просто выслушай меня, – быстро проговорила она. – Когда я только что познакомилась с Джонатаном, он много говорил об изучении семейных историй и все такое. Он был изумлен тем, что я так мало знаю о моей семье, несмотря на то, что я выросла среди всего этого. – Мэдлин неопределенно махнула рукой. – Он начал изучать историю нашей семьи, и я тоже ею заинтересовалась, ведь есть нечто захватывающее в историях тех людей, которые и сделали нас тем, что мы есть. Я всегда считала, что история нашей семьи окажется скучной, но у нас есть тайна, Фрэнни, темная ужасная тайна. – Она подалась вперед, ее глаза возбужденно блестели. – Нас у мамы было не две, как она всегда говорила. У нас имелись четыре сестры и брат.

Эти слова почти что прошли мимо сознания Фрэнсин, потому что в ее строго упорядоченной жизни они показались ей лишенными смысла.

– Этого не может быть. – Она покачала головой, сжав губы и чувствуя стеснение в груди. – Ты лжешь!

– С какой стати мне лгать?

– Тогда солгал этот твой идиот-муж. Либо речь шла не о нашей семье, либо он просто все это выдумал. Нас всегда было только трое – мы с тобой и наша мама. Отец умер, и больше у нас никого не было. Мама сказала бы нам. Она сказала бы мне! – последние ее слова прозвучали как жалобное причитание.

– Мне очень жаль, Фрэн, но это правда. – Мэдлин сделала паузу, настороженно глядя на сестру. – Ты когда-нибудь думала о том, откуда взялась Бри?

– Конечно! Я пыталась… – Фрэнсин пожала плечами, не желая объяснять ни свое любопытство, ни свои попытки выяснить, откуда взялась эта девочка-призрак. – Она всегда была здесь. Она просто привязана к нашему дому.

– Нет, Фрэнни. Она умерла пятьдесят лет назад… Она была нашей сестрой.

Грудь Фрэнсин сдавила тревога, сдавила так, что она едва могла дышать. Она посмотрела в открытую дверь на дуб, голые ветви которого качались над колодцем, хотя во дворе не было ни малейшего ветерка.

Повернувшись к Мэдлин, она начала искать признаки того, что сестра лжет. Та никогда не умела убедительно врать. Но сейчас ее щеки не покраснели, и она не старалась смотреть Фрэнсин в глаза, как обычно делала, когда врала.

Испытывая головокружение и чувствуя, что она не вынесет этого сочувствия, написанного на лице сестры, Фрэнсин уставилась на стол.

– Расскажи мне, – прошептала она, сглотнув ком в горле.

– Будет проще, если ты увидишь это сама. – Мэдлин открыла тоненькую папку и по столу пододвинула к Фрэнсин несколько листков бумаги. – Все мы были зарегистрированы в Церкви Святого Сердца в Конистоне. Но я не помню, чтобы мы когда-либо ходили туда, а ты?

Фрэнсин покачала головой, хотя это не удивило ее, ведь мать никогда не имела склонности к официальной религии.

Наконец она выдохнула воздух, скопившийся в ее груди, и глянула на выделенные желтым маркером имена на ксерокопиях страниц метрической книги, выведенные старомодным почерком. Наверху каждой страницы значилось: