Василий Шульгин - Рыбас Святослав Юрьевич (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Не исключено, что так же думал и сам Василий Витальевич. Во всяком случае, он не спорил со своим собеседником.

Впрочем, Шульгин от себя противоречиво предлагает после победы решить вопрос иначе и мирно: выслать евреев из России. То есть не надеяться на борьбу «за духовное преобладание».

Сталину тоже уделено внимание в «Трех столицах», причем очень злое.

Так, Шульгин указывает: «…про Сталина говорят, что „легче найти розового осла, чем умного грузина“, но я все же не отчаиваюсь. Выучили же мы Ленина „новой экономической политике“…» ^[476]

Зато Ленину досталось еще больше, самое «ласковое» определение — «горилла».

Что касается политической программы в изложении «генерала Потапова», то ее вполне можно считать либерально-социалистической: «…уважение к религии и моральному началу, здоровый национализм, не переходящий в шовинизм, осознание важности духовной культуры, наравне с материальной, не только не угашение, но и пробуждение человеческого духа во всех областях, свобода трудиться, работать и мыслить, всяческая поддержка творчества, то, что выражал Столыпин лозунгом „ставка на сильных“, и вместе с тем смягчение этого сурового лозунга во имя христианского чувства, которое мы все исповедуем, смягчение его милостью к слабым…» ^[477]

Скорее всего, «Потаповская программа» действительно отражала чаяния имперской интеллигенции, перешедшей на сторону большевиков и содействовавшей модернизации страны, однако международный экономический кризис, борьба за передел рынков как со стороны США, так и Германии, внутриэлитная борьба в СССР, ускоренная индустриализация в мобилизационном режиме за счет сопротивлявшегося крестьянства — все это не оставило камня на камне от «милосердных» программ.

Но это мы знаем сегодня.

Тогда же всё виделось по-иному…

Маркс говорил о Кромвеле: он в одном лице соединял Робеспьера и Наполеона — как Робеспьер Кромвель возглавил революцию, а как Наполеон ее задушил, чтобы расчистить путь для реставрации монархии.

Подобно этому ленинский нэп прикрыл недозавершенную ленинскую революцию, а Сталин вообще свернул ее, начав длительное, растянувшееся на многие десятилетия восстановление нормального государства.

Те же люди, то есть целые поколения, попавшие в этот зазор, были несчастливы.

Хотя им порой можно было и посмеяться над своим положением. Мы имеем в виду забавный эпизод из «Трех столиц» — описание, как парикмахер красил Шульгину бороду, использованное вскоре советскими писателями Ильфом и Петровым в сатирическом романе «Двенадцать стульев». Помните, как не лишенный обаяния «сын турецкоподданного» Остап Бендер красит волосы бывшему уездному предводителю дворянства Ипполиту Матвеевичу Воробьянинову?

У Шульгина процесс описан так.

«Усадив меня в кресло перед зеркалом, он (парикмахер) пошел за перегородку и там с женой кипятил хну. Время от времени он приходил и сообщал, что пробует хну на седой волос (мне почему-то казалось, что на конский, но я не знаю в точности, потому что дело было за занавеской) и что выходит хорошо.

Наконец приблизилась роковая минута. Он вышел с кастрюлечкой, в которой шевелилось нечто бурое. Это бурое он стал поспешно кисточкой наносить на мои усы и острую бородку. День был серый, кресло в глубине комнаты, и в зеркале было не особенно видно, как выходит. Намазавши все, он вдруг закричал:

— К умывальнику!

В его голосе была серьезная тревога. Я понял, что терять времени нельзя. Бросился к умывальнику.

Он пустил воду и кричал:

— Трите, трите!..

Я тер и мыл, поняв, что что-то случилось. Затем он сказал упавшим голосом:

— Довольно, больше не отмоете…

Я сказал отрывисто:

— Дайте зеркало…

И пошел к окну, где светло.

О, ужас!.. В маленьком зеркальце я увидел ярко освещенную красно-зеленую бородку…

Он подошел и сказал неуверенно:

— Кажется, ничего вышло?

Я ответил:

— Когда я пойду по улице, мальчишки будут кричать „крашеный“!

Он кротко и грустно согласился:

— Да, да, не особенно…

Но сейчас же оживился:

— Но я вам это поправлю!

И энергично послал мальчишку „за карандашом“… Вернулся мальчишка и принес обыкновенный карандаш. Парикмахер очинил его тщательно. Усадив меня снова перед зеркалом в кресло, в котором я чувствовал себя хуже, чем у дантиста, и, взяв в левую руку гребешок, а в правую карандаш, он подхватывал на гребешке злосчастные волосы и тщательно растирал каждый волосок карандашом. По мере работы лицо его прояснялось, я же пока видел, что в зеркале борода темнела. Наконец он сказал:

— Готово! Хорошо!

Я взял зеркало и пошел к окну.

Боже! Из зеленой она стала лиловой… лиловато-красной. Это был ужас.

Парикмахер говорил:

— Я всегда так дамам делаю…

Но то, что выходило у дам, не подходило к советскому чиновнику. Что было делать?

Единственный исход! Надо было сбрить к черту всю эту мазню. Я сказал коротко:

— Режьте…

Но он запротестовал:

— Ах, нет, не надо!.. Такая хорошая бородка вышла! Жалко.

Я повторил мрачно:

— Режьте все…

— И усы?

— И усы…

Нельзя ж было оставить лиловые усы…» ^[478]

А вот что читаем у Ильфа и Петрова: «Ипполит Матвеевич отряхнул с себя мерзкие клочья, бывшие так недавно красивыми сединами, умылся и, ощущая на всей голове сильное жжение, в сотый раз сегодня уставился в зеркало. То, что он увидел, ему неожиданно понравилось. На него смотрело искаженное страданиями, но довольно юное лицо актера без ангажемента».

В этом месте все молодые советские читатели улыбались или смеялись, бывший предводитель дворянства действительно был несуразен и смешон.

Что можно добавить к этому?

Было веселое и еще полное иллюзий время нэпа, советские люди (почти по Марксу), смеясь, расставались с прошлым.

В конце путешествия Шульгину сообщили о том, что его сына не удалось разыскать. Как мы знаем, к тому времени он уже умер.

Тогда же Василий Витальевич спросил, как он может отблагодарить коллег за участие, и они предложили ему написать книгу обо всем увиденном. Он долго колебался, не желая навредить им, но ему посоветовали предварительно прислать рукопись на просмотр в Москву. Тогда он согласился.

Одобренное руководством Объединенного государственного политического управления (ОГПУ) произведение Шульгина «Три столицы» было издано в Берлине и Париже, увенчав чекистскую операцию. Сам факт успешно осуществленного путешествия укрепил авторитет «Треста», а Шульгин стал героем в глазах эмигрантов.

Израильский политолог Михаил Агурский называл чекистскую игру с Шульгиным «макиавеллистской затеей ГПУ», отразившей готовность советской системы к любой трансформации. Что ж, в 1925 году мир еще не окостенел в военно-экономическом противоборстве.

«Я был в те дни самым популярным человеком в эмиграции. Газеты, даже враждебные, писали статьи на тему „Шульгин и его подвиг“.

Все это через короткое время лопнуло, как пузырь» ^[479].

Глава тридцать пятая

Чем же на самом деле был «Трест», если смотреть не с контрразведывательной позиции, а с точки зрения выступавших на советской стороне Якушева, Потапова, Зайончковского?

Это была неосуществимая и поэтому наивная попытка установить связь с договороспособной частью русского зарубежья, которая выражала себя в сменовеховстве, евразийстве и даже «русском фашизме».

Показательно, что в 1939–1940 годах следователи Наркомата госбезопасности СССР уже рассматривали «Трест» «…в качестве конспиративной структуры, созданной оппозиционными элементами ОГПУ и РККА для установления связи с иностранными разведками и эмигрантскими организациями» ^[480].