Василий Шульгин - Рыбас Святослав Юрьевич (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Развитие экономики, опирающейся на подъем аграрного производства в условиях нэпа, исключало надежды на успешное соперничество с западными странами: ежегодный прирост экономики был меньше прироста населения.

Троцкий требовал проводить «сверхиндустриализацию» за счет деревни (других ресурсов не было), но оппоненты не хотели начинать новую борьбу с крестьянами, возвращаясь к политике военного коммунизма. Ведь только-только был принят Земельный кодекс, и началась политическая стабилизация. Для шести лет новой власти, из которых четыре года ушло на войну, это было большим достижением и в значительной мере выполнением аграрной программы большевиков.

Тем не менее в воздухе витало ощущение недосказанности, недоделанности революции. С августа по декабрь 1923 года в стране прошло 217 забастовок, из них в Москве — 51. Политические настроения рабочих внушали опасения. К тому же в деревнях снова нарастали перенаселение, скрытая безработица, которая послужила взрывным материалом в империи и теперь давила на власть.

Как говорил один из районных чекистов Полтавской губернии: «Уверены, что иллюзии наших врагов, допускающих мысль о капитуляции Советской власти, скоро рассеются, а веселые улыбочки на их лицах сменятся на гримасу ужаса и дикого животного страха перед лицом всепобеждающей стратегии коммунизма» ^[462].

Недовольство промышленных рабочих требовало от Кремля новых подходов, но армию не следовало упускать из-под контроля ни на минуту.

И здесь конфликт в советском руководстве разрешился таким образом, что это послужило укреплению авторитета МОЦР у белых генералов.

27 декабря 1923 года начальник политического управления РККА В. Антонов-Овсеенко направил в политбюро письмо с угрозой «обратиться к крестьянским массам, одетым в красноармейские шинели, и призвать к порядку зарвавшихся вождей» и признал, что «среди военных коммунистов уже ходят разговоры о том, что нужно поддержать, как один, т. Троцкого» ^[463].

Командующий Московским военным округом Н. Муралов был за Троцкого. Позицию Троцкого поддерживали партийные ячейки Главного управления Военно-воздушного флота СССР, Штаба РККА, Главного управления военных учебных заведений РККА, частей ЧОН.

Было бы противоестественным, если бы в такой обстановке не возникла идея о военном решении конфликта. До сих пор нет ясности в вопросе, почему не произошел военный переворот, о котором тогда в Москве говорили на всех углах. Официальная версия: Троцкий был болен, сильно простудившись на охоте.

Но «дворцовому перевороту» помешал командующий Западным фронтом Тухачевский, который не захотел поддержать Троцкого.

«Сам же „вождь Красной Армии“ в сложившейся военно-политической ситуации, сумев оценить проигрышность своей позиции, предпочел воспользоваться собственным, действительно болезненным состоянием и „уйти с поля боя“» ^[464].

Итак, советские военные продемонстрировали свою силу и подняли настроение белой эмиграции, имеющей многих сочувствующих внутри СССР. Те учителя, врачи, агрономы, ученые, бухгалтеры, статистики, ветеринары, инженеры, техники, фельдшеры, которые образовывали основу российских либеральных партий и за которых отдали голоса большинство избирателей в Учредительное собрание, не уехали из страны и никуда не исчезли. Именно они в сочетании с белой диаспорой составили основной потенциал внутреннего сопротивления коммунистической власти.

Мироощущение белых передает приказ генерала Врангеля от 14 января 1926 года: «…Как в бою развертывается полк, разбивается на батальоны, роты, взводы, звенья, принимает рассыпной строй, так Армия, изгнанница из лагерей Галлиполи, Лемноса, Кабакджи, разошлась по братским славянским странам, рассыпалась по горам Македонии, шахтам Болгарии, заводам Франции, Бельгии, Нового Света. Рассыпалась, но осталась Армией, — воинами, спаянными между собой и своими начальниками, одушевленными единым порывом, единой жертвенной готовностью. Среди тяжелых испытаний Армия устояла. Не ослабла воля. Не угас дух. Придет день, протрубит сбор, сомкнутся ряды, и вновь пойдем мы служить Родине. Бог не оставит нас. Россия не забудет» ^[465].

Вопрос был в том: какая Россия?

СССР находился между новым крестьянским бунтом, опирающимся на традиционный деревенский локализм, и новой редакцией продразверстки. Из этой оценки неизбежно должен был последовать вывод о грядущем участии государства в организации нового модернизационного цикла, то есть внутри нэпа уже вызрели силы, препятствующие развитию.

По сути, Витте и Сталин смотрели на проблемы российской экономики одинаково. Государственный капитализм начала XX века с его госмонополизмом (вспомним генерала А. А. Маниковского) наталкивался на многоукладность и недоразвитость капитализма в селе, и социалистическая экономика испытывала точно такие же трудности.

Это экономическое раздвоение страны требовало сильного решения. Историческая традиция подсказывала направление.

«Как это парадоксально ни звучит, но большевики есть третье явление русской великодержавности, русского империализма — первым явлением было Московское царство, вторым явлением Петровская империя. Большевизм — за сильное, централизованное государство. Произошло соединение воли к социальной правде с волей к государственному могуществу, и вторая воля оказалась сильнее» ^[466].

Такой в общих чертах была обстановка в СССР, когда Шульгин предпринял свое путешествие под опекой МОЦР. Добавим к этому еще и изменение в европейском политическом ландшафте.

В Европе прошла перегруппировка сил: ослабленная непосильными репарациями Германия приняла американский «план Дауэса», уступила американцам контроль над своими финансами и получила кредиты, по которым могла восстанавливать промышленность и выплачивать репарации. Время вражды заканчивалось.

В октябре 1925 года в Локарно были приняты так называемые Локарнские договоры и 1 декабря подписаны в Лондоне. Это стало плохим сигналом для Кремля: Великобритания, Франция и Германия взаимно гарантировали незыблемость своих границ, но обязательства не распространялись на восточные рубежи Германии, то есть в сторону СССР.

На XIV съезде ВКП(б) Сталин сказал, что Локарно — это «продолжение Версаля». «Думать, что с этим положением помирится Германия, растущая и идущая вперед, значит рассчитывать на чудо». Он предсказал, что «Локарно чревато новой войной в Европе» и назвал болевые точки: потерю (по Версальскому договору) Германией Силезии, Данцига и Данцигского коридора, потерю Украиной (читай: СССР по итогам советско-польской войны) Галиции и Западной Волыни, потерю Белоруссией (СССР!) западной ее части, потерю Литвой Вильнюса (захвачен Польшей) ^[467].

Немцы как-то кособоко, но возвращались в западный мир, а СССР оставался в изоляции, боясь потерять главного своего партнера, каковым были Германия и ее генералы, ненавидевшие западных руководителей за унизительные условия Версаля.

13 апреля 1926 года генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И. В. Сталин сделал доклад на пленуме Ленинградской партийной организации «О хозяйственном положении и политике партии» и заявил, что страна вступила во второй период нэпа, в период «прямой индустриализации»: «Не может страна диктатуры пролетариата, находящаяся в капиталистическом окружении, остаться хозяйственно самостоятельной, если она сама не производит у себя дома орудий и средств производства, если она застревает на той ступени развития, где ей приходится держать народное хозяйство на привязи у капиталистически развитых стран, производящих и вывозящих орудия и средства производства. Застрять на этой ступени — значит отдать себя на подчинение мировому капиталу» ^[468].