Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Эрлер Ольга (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Что я чувствую… — Александр тяжело вздохнул и посмотрел мимо нее. — Я чувствую боль, тоску, ярость, отчаяние, страстное… непреодолимое… желание… пойти за ним!.. Какой смысл об этом говорить!
Горечь подступила к горлу Таис и душила ее, она едва сдерживала рыдания.
— Ты права, детка, вы оба правы. Но ты мне не поможешь. Он больше не придет… сюда. Я не могу без него жить…
— Не говори так! Я умоляю тебя! Борись, Александр, ради всего святого, ради Гефестиона, я умоляю тебя, любимый.
«Вот так помощница в несчастье — говори мне о том, что ты чувствуешь!» — подумала Таис о себе. Она отстранилась, с тяжким вздохом отвернула голову. И тут случилось чудо: он взял ее руки и снова положил себе на плечи, прислонил ее голову к своей груди. Она перестала дышать. Это была еще не жизнь, но и не сон про розовых фламинго. Это была надежда, начало.
— Я стараюсь…
Незадолго до своей смерти Гефестион сказал об унылых и в общем-то уродливых пыльных пустынях, что они впечатляют. Именно своей грандиозной уродливостью. Таким же грандиозным сооружением в форме пятиэтажного зиккурата с колоннами, великолепными статуями, золотыми украшениями, был погребальный костер Гефестиону в Вавилоне. Но как он впечатлял! И ужасал! Впечатляло то, что вся грандиозная работа, все драгоценные материалы должны были сгореть в одночасье вместе с несравненно более драгоценной — бесценной жертвой — телом Гефестиона, оставив после себя пустоту и неутолимую скорбь.
Александр сжег все его вещи, все, связанное с ним. Таис не смогла бы сделать этого никогда. Как у него хватило сил? Во время погребального ритуала Александр казался окаменевшим. Он принял решение — жить и до конца бороться с судьбой. Таис поняла это позже, когда все стало на свои, отведенные «суровой Участью» места: «В моей жизни все решено» соединилось с «это конец» и круг замкнулся окончательно.
В Вавилон съехались все, имевшие имя и положение и, конечно, царицы со своими дворами. Роксана держала себя особенно высокомерно и, если бы Александр обращал внимание на «мирские» дела, он мог бы заинтересоваться — почему? Причина стала очевидной для всех некоторое время спустя, когда поздно было… прерывать беременность.
Александр не хотел детей. Геракл, сын Барсины, был не от него. Мальчик родился спустя год после того, как Александр расстался с ней, женившись на Роксане. Ребенок, который сейчас шевелился под сердцем Роксаны, был зачат незадолго до болезни Гефестиона в Экбатане во время обязательного визита к женам, причем в один день (чтобы не запутаться, шутил Александр). За этим ритуалом строго и ревниво следили жены, а также Гефестион, который не упускал случая поиздеваться над Александром.
— Ну, как? С удовольствием сделал свое дело? — проникновенным тоном осведомлялся он.
— С удовольствием. Я все дела делаю хорошо и с удовольствием.
— А что ты бледненький такой? — участливо спрашивал Гефестион. — Из сил выбился?
— Отвяжись, — смеялся в ответ Александр.
— А что ж все в один день? Готовишься повторить тринадцатый подвиг Геракла-предка?
Тот осчастливил в одну ночь 50 женщин.
— А что, думаешь, не потяну? Кишка тонка?
— Какая такая кишка? Про кишку я не знаю. Это так по-персидски? Это они тебя так научили? — покатывался от хохота Гефестион.
— Да, они научат! Кто бы их самих научил.
— Вот так связываться с девицами! Ах, жаль мне тебя до слез.
Как бы неопытны ни были жены Александра, но им хватило ума понять, что Александр не собирается обзаводиться потомством. Роксана не без посторонней подсказки и давления пошла на женскую хитрость (что, в общем, дело нехитрое). Так ей удалось то, что не удавалось честным путем в течение четырех лет брака.
Сейчас, ранней весной 323 года, в Вавилоне Александр был во власти совсем других переживаний, и от жен, занятых своей мышиной возней, он меньше всего ожидал участия и поддержки. И все же он получил ее от другой персиянки, совершенно верно, Сисигамбис.
Она упала перед ним ниц, и Александр поспешил поднять ее, протянув к ней руки, которые та горячо поцеловала.
— Рад видеть тебя, мать. Ты была на сожжении, тем самым взяла на душу страшный грех. Почему? (У зороастрийцев неискупными грехами, обрекающими душу человека на вечную погибель, были сожжение трупа умершего, употребление падали в пищу и противоестественные половые пороки.)
— Чтобы выразить тебе, великий царь, свое соболезнование.
— Ты не побоялась погубить свою душу?
— Нет. Я усомнилась в существовании единственной правды. Раньше я считала нас, персов, нашу веру и образ жизни наилучшими и единственно правильными. Я бы никогда не потерпела, чтобы при мне ругали или попирали что-то персидское. А потом я поняла, что мир куда многообразнее, ярче и противоречивее, чем я думала. Ты убедил меня в этом. — Она смело подняла на него умные, полные глубинного огня глаза.
— Почему ты любишь меня?
— Я могла бы сказать, за то, что ты не уничтожил нас, как сделали бы все другие на твоем месте. Ты не только не уничтожил семью своего врага, но ты сделал ее своей семьей. А самое удивительное, что ты сделал это не из одного лишь расчета, но по душевному убеждению. И это отличает тебя от всех остальных. Так могла бы я сказать, и это было бы правдой.
— Почему же еще? — спросил Александр.
— Потому, что ты лучше всех, — ответила Сисигамбис.
— А я думал, ты откроешь мне секрет, которого я еще не знаю, — тень улыбки прошла по его губам.
— Но о другом я хотела вести речь. Извини, если буду слишком откровенна и нарушу границу твоего сокровенного мира. — Перевод Багоя был несколько коряв, но Александр понял ее, потому что он ее понимал.
— За откровенность не надо извиняться, — подбодрил он ее.
— У тебя такая потеря, такое горе, что никто, и я в том числе, не может даже представить всю глубину твоего страдания. И я хотела пожелать тебе, чтоб ты смог преодолеть это страшное горе. Я молю Ахура-Мазду, чтоб ты смог жить так счастливо, как только возможно. Чтоб не уходили драгоценные дни твоей жизни на печаль, тоску, но были наполнены радостью, наслаждением и любовью.
Александр задумчиво откинулся на спинку кресла и углубился в себя.
— Ты должен этого захотеть, и тогда это так и будет, — сказала свое последнее слово Сисигамбис.
Александр поднял глаза, посмотрел ей в самую душу и сказал:
— Ты знаешь, что мне осталось жить недолго…
Багой, запинаясь от испуга, перевел.
— Ты будешь жить вечно, — ответила персиянка.
(Сисигамбис уморила себя голодом после смерти Александра.)
Глава 20
«Люби меня…».
Весна 323 г. до н. э.
Весна незаметно покрыла мир нежным кружевом свежей зелени. Когда отмечали давно прошедший день рождения детей — траур сдвинул все сроки — в саду Таис уже пышно цвели белоснежные абрикосы и розовый миндаль, вокруг них вились и жужжали пчелки. Под деревьями была разостлана кошма, на которой расположились гости. Птолемей казался самым гордым и счастливым папой на свете. Слегка выпив, он превозносил достоинства своих мальчишек, переступая все границы. Хотя детки были действительно замечательные — умненькие и славные.
Неарх, задумчиво жуя пастилу, в очередной раз отметил, как мальчишки любят Таис. Они наперегонки стремились к ней на руки, стоило ей появиться в поле зрения. Успокаивались у нее, хотя баловались и капризничали с другими няньками, в том числе и с Геро, несмотря на то, что она проводила с ними больше времени, чем Таис. Видимо, это голос крови. Мама есть мама. Или голос пола? Мама — первая любимая женщина в жизни?
Таис была необыкновенно хороша в голубом платье с узорной прошвой и серебряной вышивкой по горловине — плодом ее бдений у Александра. Такой же голубой шарф в пышных кудрях оттенял ее изумительные глаза, обрамленные шелком ресниц, которые она вскидывала каким-то особенным, одной ей подвластным трогательным движения. Вообще, все ее жесты были нежными и легкими, как волнение первой листвы от дуновения ветерка. На нее все время хотелось смотреть и любоваться, что и делал Неарх.
