Колосья под серпом твоим - Короткевич Владимир Семенович (читать книги полностью .TXT) 📗
Зато нельзя было не обратить внимания на последнего из зрителей. Сухое и красивое польское лицо, мускулы на худых щеках, острые небольшие усы, сдержанность подобранного, твердого рта. И глаза, как угли. Тлеют суровым и добрым огнем.
Затянутый, как и Сераковский, в мундир офицера Генерального штаба, весь налитый спокойной, но в каждый миг способной к порыву силой, он сидел, словно ничто его не касалось, но слышал все.
Звали офицера Ярослав Домбровский. Его скоро заметили в организации, и он стал одним из ее руководителей.
В небольшой комнатке сидело почти в полном составе руководство нелегальной организации.
— Что ж, — сказал Домбровский, — пожалуй, время начинать… У хозяина вот-вот соберутся гости. Начинай, гражданин Зигмунт.
— Подытожим, — сказал Сераковский. — Сегодняшнее заседание «левицы» и «центра» нашей организации единогласно согласилось с тем, что достичь нашей цели — это значит свободы и демократии — нельзя иначе как через восстание…
Загорский увидел, как Кастусь склонил голову.
— …потому что добиться чего-нибудь лояльными путями в полицейском государстве невозможно. И, кроме того, недовольство народов Польши, Литвы и Белоруссии гнусной политикой императора и его камарильи переходит в ярость. Терпеть дальше ярмо мы не можем. Каждый лишний час рабства развращает слабых и уничтожает сильных… Поэтому с сегодняшнего дня мы должны убеждать всех, что без восстания…
— Без революции, — сказал Виктор.
— …дело не обойдется… Кроме того, «левица», которую поддерживает часть «центра», предлагает, чтоб социальное переустройство общества шло рядом с освободительным восстанием. Основные их тезисы: полное равноправие всех граждан, вся земля — крестьянам, родной язык — народам. Предложение внесла белорусская группа рады в составе граждан братьев Калиновских, Вериги, Зенковича, Малаховского, от имени которых объявил предложение его составитель, секретарь группы гражданин Загорский… Предложение поддержали большинством голосов, хотя, учитывая мнение «правицы» в Петербурге, Вильне и Варшаве, надо думать, что его провалят.
Немного растерянное лицо Виктора передернулось. Алесь перевел глаза на мрачноватое лицо Кастуся. Кастусь пожал плечами, словно сказал: «Ну и что? А придерживаться этого все равно надо».
— Начинаем обсуждать последнюю сегодняшнюю проблему. Проблему о нациях так называемых окраин. Вопрос этот можно сформулировать так: «Свобода окраинам. Самоопределение их народам». Он обсуждается строго секретно, и потому члены рады не должны дискутировать его среди других, чтоб заблаговременно не вызвать распри. Собственно говоря, введение нашего решения в действие осуществится лишь во время восстания и после его победы.
— Так зачем обсуждать? — спросил Звеждовский.
— Вопрос ставят товарищи с окраин, — объяснил Зигмунт. — Чтоб знать заранее, на каких условиях они будут бороться бок о бок с нами.
— На форпосте восстания, — уточнил Верига. — Ибо кто первый и нарвется на свинец, так это мы.
— Какие условия? — спросил Ямонт.
— Полная свобода белорусам и литовцам самим решать свою судьбу, — произнес Алесь.
— Федерация? — поинтересовался Домбровский.
— Возможно.
— Независимость? — уточнил Падлевский.
— Народы решат это сами.
— Какие народы? — словно не понимая, спросил Авейде.
— Гражданин глухой? — в свою очередь спросил Фелька. — Белорусы и литовцы. Две нации, которые живут на земле…
— Какая белорусская нация? — Ямонт прикидывался неосведомленным.
— Никогда не слышал? — спросил Алесь.
— Почему? Я слыхал и о белорусах, и о литовцах, но всегда считал их ветвями польского племени.
— Ты б поспорил об этом с уважаемым господином покойным Уваровым, — иронически заметил Виктор. — А мы тем временем занимались бы своим делом. Нам ваш бред некогда слушать.
Аккуратные, длинные пальцы Виктора достали из кармана небольшую неяркую книжку в бумажной обложке.
— Я всегда считал, что это диалект неграмотных, — сказал Ямонт.
В тот же миг книжка шлепнулась ему на колени.
— Диалект неграмотных! — воскликнул Виктор. — На, понюхай, это «Дудар белорусский» Дунина-Марцинкевича…
— Не вижу в этом особенной опасности.
— А цензор видит. Весной запретил поэму «Халимон на коронации».
— Это еще не доказательство. — Ямонт бросил книгу на софу. — Один поэт — это не нация.
— Во всяком случае, рано еще говорить о какой-то обособленности, — сказал Звеждовский. — И, я полагаю, поскольку начало вашему племени положено издавна, есть в вашем характере какой-то изъян. Ничего не сделать за семьсот лет — это надо уметь. А если неспособны — подчиняйтесь.
Алесь испугался, увидев лицо Виктора. На запавших щеках пятнами нездоровый румянец, дрожат губы, горят из-под черных бровей синие с золотыми искрами глаза.
…В следующую минуту старший Калиновский набросился на оппонентов.
Дрожали губы, подступал откуда-то из горла кашель, мягкие глаза неистово пылали. Нельзя было не засмотреться на него в этот миг.
— А Кирилл Туровский? А предания? А то, что наша печатная Библия появилась раньше, чем у многих в Европе? А то, что законы Статута Литовского сложили мы? А то, что Польша сто лет судилась законами, написанными на нашем языке, а когда перевела их, то оставила все наши термины и отсылала тех, кто не понимает их, к белорусскому оригиналу? А то, что рукопись границ между Польшей и Литвой, которую исследователи считают польской, написана на белорусском языке? А то, что триста лет языком княжества был белорусский язык?…
— В Статуте сказано не так…
— Знаю. Четвертый раздел, первая статья Статута. А какие это, вы считаете, слова: «пісар маець», «лiтарам», «позвы», «не iншым языком i словы»?
— Русские слова, — ответил Ямонт.
— Поздравляю, — сыронизировал Валерий.
— С чем?
— С благоприобретенной глупостью, — ответил Домбровский.
— А что это? — улыбнулся Виктор. — «Заказала яму пад горлам, абы таго не казаць», «Беглі есмо да двара на конех», «На урадзе кгродскім пінскім жалаваў, апавядаў і протэставаў се земляны павету Пінскага…». [134] Три предложения — три столетия. Три предложения — три местности. А язык один. Что еще надо? А Будный? А древняя иконопись? Алесь, Юзеф твоей диссертации не слушал. Ткни его носом… Предки думали не так.
— Откуда вы знаете, как они думали? — спросил Людвик.
— Вам никогда не приходилось перерисовывать факсимиле? — спросил Виктор. — Однако что я, вы — офицер, ваше ремесло — война. А жаль… Иногда в старой рукописи попадается неразборчивое место. Для издания его нужно точно скопировать. И вот водишь рукой, повторяя линии, и вдруг ловишь себя на мысли, что все, все понимаешь. Потому что твоя рука повторяет движения руки человека, который жил за триста лет до тебя. Так и с мыслью предка, за которой следишь, читая старую рукопись.
— Интересно, — с неожиданной серьезностью сказал Бобровский.
— И даже если б ничего такого не было, одно ощущение нами своей родины дает нам право на отпор официальным патриотам. — Румянец пятнами вспыхивал и угасал на щеках Виктора. — Что же за мысли у них?! Кто они?! Шляхта в самом худшем смысле этого слова!.. А вот они, — Виктор обвел глазами друзей, — и сотни других подтвердят, что мы против Польши магнатов и за Польшу простых людей. Чьи мысли высказываешь, Ямонт? Мысли Велепольского?… Высказывай, смыкайся с «правицей» белых! Но знай: мы для Велепольского и K° не вотчина и не холопы. Хватит с нас рабства… Братство — да, но не подчинение! Равенство — и ни на волос ниже!
— Это сепаратизм! — вспыхнул Ямонт. — Это преждевременная торговля, это нож в спину!
Виктор держал руку на груди:
— Наш Савич действовал рядом с Конарским, и никто не бросил ему упрека в неверности и измене. Мы верные люди.
Сухой, мучительный кашель разорвал его грудь. Он кашлял в платок так, что Алесь с ужасом ожидал — вот-вот появятся красные пятна.
