В Калифорнии морозов не бывает - Волчок Ирина (читать полную версию книги txt) 📗
Вёл себя, как сумасшедший. Тогда я ещё не был сумасшедшим. Тогда я думал, что знаю, как ведут себя сумасшедшие. Сейчас я понимаю, что Марк был абсолютно нормальным. Просто он не боялся кричать всякую дичь и бежать к двери, как сумасшедший. Боится или не боится — вот и всё различие между сумасшедшим и нормальным.
Дверь ещё немножко приоткрылась, и в щель вошла какая-то девчонка. Не проскользнула, не просочилась, не протиснулась, а именно вошла, хоть щель была совсем узкая. Я помню, что заметил сначала, какая узкая щель, а она вот так спокойно вошла, даже не боком, а нормально, как будто не в щель, а в распахнутую дверь. Я сначала смотрел на эту щель и удивлялся, а потом уже посмотрел на неё. Даже не знаю, что я тогда про неё подумал. Наверное, тогда я подумал не про неё, а про Марка. Он же только что орал: «Иди в мои объятия». Вот я и подумал, что он сразу кинется её обнимать. А он не кинулся, ничего подобного. Нёсся к двери, как носорог, орал про объятия, и вдруг — ничего подобного. Затормозил с разбегу перед ней, стал что-то умильно лопотать, руками размахивать, перешёл на английский. Я тогда подумал, что это он от нервов. Она ему что-то ответила, тоже на английском. Тогда я подумал, что она иностранка, наверное, кто-нибудь из заграничного своего круга Марка. Марк засмеялся и сказал уже по-русски, что у нее невыносимо скверный характер. Но это простительно, потому что всё остальное у неё выше всяких похвал. Я ждал, что она поблагодарит за комплимент, или скажет «ах вы льстец», или ещё что-нибудь такое. Ну, что они все в таких случаях говорят. Она спросила:
— Выше чьих похвал?
И я стал на неё смотреть.
Марк мешал. Всё время суетился вокруг неё, руками махал, в общем, закрывал обзор. Помню, я подумал, что Марку тоже следовало бы сесть на диету. Я, например, уже шесть килограммов сбросил. Прекрасно себя чувствую. Хотя я никогда не был таким комодом, как Марк. Настоящий комод, весь обзор закрывает.
Потом Марк помог ей снять куртку. Стал устраивать куртку на вешалку — мама называет такую вешалку «плечики». Я удивился, что куртка — точно такая же, как у Лилии. Синяя, с капюшоном, внутри — белый мех, по краям накладных карманов — тоже полоска белого меха. Лилия говорила, что такая куртка на всю Москву одна, только у неё. Лилии эту куртку привёз отец, из Японии. Лилия говорила, что все девушки из её круга просто заболели от зависти. Лилия свою куртку надевала только «на выход». Это если свой круг ехал не просто на чью-то дачу, а на чью-то закрытую дачу. Когда не просто свой круг, а самые избранные. Лилия никогда не надела бы эту куртку просто так, на работу, например. Во-первых, единственная на всю Москву, но у Лилии — не единственная. Во-вторых, эта синяя куртка была не очень удобной. Так Лилия говорила. Она считала, что японцы не умеют шить на европейских женщин. Всё как-то тесновато, даже капюшон, и рукава коротковаты. Лилия говорила, что у японцев лекала другие. Может быть, ту куртку, которую Марк устраивал на «плечики», шили по другим лекалам. Потому что рукава у неё были немножко завёрнуты, так, что получились белые меховые манжеты. Если бы рукава были коротковаты, их бы не заворачивали. Или это не лекала другие, а размер другой.
До сих пор не понимаю, с какой стати я тогда примотался к этой куртке. Только один раз посмотрел на ту женщину, которая в этой куртке пришла. Но Марк всё время закрывал обзор, особо ничего не разглядишь. Показалось, что совсем мелкая девчонка, почти ребёнок. Наверное, дочка каких-нибудь знакомых Марка. Из его круга. А то откуда у неё такая куртка?
Марк, наконец, устроил куртку в шкафу и повёл девчонку к своему столу. Слегка придерживал её за плечи. Не обнимал, а именно придерживал. Как будто боялся, что она убежит. И всё время что-то говорил, то и дело переходя на английский. Наверное, от нервов. Или просто перед ней выпендривался. Или передо мной. Она тоже что-то говорила, но всё время по-русски. Очень тихо, но я кое-что расслышал. Она сказала, что в командировку в Сочи не поедет, приехала по своим делам, забежала просто так, в гости, а вызов отработает в июне, если никто не против. А сейчас, если нужно, сделает что-нибудь срочное. Мелочь какую-нибудь, только чтобы никуда не ехать.
Я почувствовал обиду. Если командировка в какой-нибудь Тамбов — так кроме меня ехать некому. А как в Сочи — так мне даже не сказали. Приберегли Сочи для какой-то посторонней девчонки. Может, для Марка она не посторонняя. Дочка бывшего однокурсника, например. В Сочи сейчас уже почти лето, самое время дочке бывшего однокурсника немножко позагорать перед основным отдыхом. Может быть, в Коктебеле. Или даже в Болгарии. Да этих дочек даже в Финляндию выпускали, без проблем.
Марк закричал, что главный с него скальп снимет, главный специально для неё Сочи оставил, личное его распоряжение! Ещё вчера командировку выписали! А она не явилась!.. Ещё что-то кричал, громко. Я сидел и злился, потому что Сочи — вот этой вот, которая даже ехать не хочет, а мне вообще ни слова не сказали. Она спокойно, неторопливо устраивалась в кресле. Молчала и смотрела на Марка, иногда кивала головой. Кажется, кивала головой как раз тогда, когда он говорил, что она бессовестная и легкомысленная. Я подумал, что она соглашается, чтобы его успокоить. Потом подумал, что она специально его дразнит, — я видел только её профиль, но заметил, что она улыбается. Так, чуть-чуть.
Потом она сказала:
— Я пить хочу.
Марк сразу заткнулся и стал шарить в тумбе возле своего стола. У нас в этой тумбе электрический чайник и кое-какой стратегический запас на случай чрезвычайных событий. Я догадался, что её явление народу — это для Марка чрезвычайное событие. И ещё я догадался, что ей всё равно, кто о ней что думает. Может, она даже не слышала, что там кричал Марк. То есть не слушала. В общем, не придавала значения.
Потом, уже намного позже, я понял, что она всегда всё слышит и всегда всех слушает очень внимательно. И запоминает всё подряд, даже незначительные мелочи. Даже такие пустяки, которые вообще никому никогда не придёт в голову запоминать. А значение придаёт только тому, что сама выбирает. Я имею в виду — выбирает из всего, что есть. Иногда выберет ерунду какую-то, и считает, что эта ерунда имеет огромное значение. А иногда случится что-то на самом деле важное, все только и говорят, как это событие отразится на их судьбах, даже — вообще на всей мировой истории, а она посмотрит непонимающе и вдруг скажет: «Какая всё это ерунда». Она всегда придавала значение мелочам.
А то, что ей всё равно, кто о ней что думает, — это я с самого начала правильно догадался. Хотя тогда видел только её профиль.
— Да! — Марк наконец-то вспомнил обо мне. — Вы же не знакомы! Это наш ведущий фельетонист. Очень перспективный, очень. И завидный жених — холостой, молодой и богатый. У него две книжки уже вышли. Фантастика. Скоро третья выйдет! И четвёртую уже пишет! Ты ведь фантастику любишь? Ну вот, он тебе свои книжки подарит, с автографом. Живой классик, не кот начихал! Ты когда-нибудь видела живых классиков?
— Нет, — сказала она своим тихим спокойным голосом. — Но мёртвых классиков я тоже никогда не видела.
И повернулась ко мне.
Вот, наверное, когда всё началось.
Хотя тогда я её даже не рассмотрел толком.
Правда, и потом я её толком никогда не мог рассмотреть. Особенно когда она вот так поворачивалась и начинала смотреть в упор. Вроде бы — пристально, с интересом, но — с каким-то отстранённым интересом. Со спокойным ожиданием. Или со спокойным терпением, я не знаю. Я видел такой взгляд у маленьких детей, когда те едут в троллейбусе и смотрят в окно. Матери сидят на местах для пассажиров с детьми и инвалидов, а дети сидят у них на коленях. Если не капризничают, то смотрят в окно вот таким взглядом. Пока они вот таким взглядом смотрят в окно, их еще можно толком рассмотреть и даже иногда запомнить. А если поворачиваются и начинают смотреть на тебя, — всё, ничего запомнить нельзя, потому что ничего не видишь, кроме этого взгляда. Я как-то поделился своим наблюдением с Лилией. Лилия всё выслушала очень внимательно, а потом сказала, что, скорее всего, мне попадались какие-нибудь больные дети. Не совсем нормальные. Наверное, она должна была знать про детей больше, чем я. Конечно, у Лилии своих детей тоже не было, но ведь в её кругу было много детских писателей. И по работе всё время с ними контактировала. Лилия рецензировала детские книжки перед тем, как их авторов принимали в Союз писателей. Или не принимали. От Лилии многое зависело. Тем более — от её отца.
