Остров кошмаров. Паруса и пушки - Бушков Александр Александрович (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
Гилфорду Дадли отрубили голову на Тауэр-Хилле, при большом стечении народа – лондонцы были к нему совершенно безразличны, и его казнь лишь пошла на потеху зевакам (в те времена, да и гораздо позже, публичные казни в Европе (но не в России!) служили развлечением, на которое зрители перли, прямо-таки топча друг друга). С леди Джен поступить так же, казнить публично, поостереглись – зная о симпатиях к ней лондонцев, власти имели серьезные основания опасаться вспышки возмущения с непредсказуемыми последствиями. Поэтому 8 февраля (по другим источникам – 12-го) 1554 года ей отрубили голову в Тауэре, где посторонних попросту не бывает, стены высокие, и на стенах пушки. По злой иронии судьбы плаху поставили на том же месте, где были казнены две жены Генриха Восьмого, Анна Болейн и Екатерина Говард. Когда леди Джен вели на казнь, навстречу попалась телега с телом ее обезглавленного мужа…
На эшафот она поднялась невозмутимо, лишь спросила палача: отрубит он ей голову, когда она приложит ее на плаху или раньше? В Англии есть предание, что палач, перед тем как взмахнуть топором, сказал:
– Простите, ваше величество…
Трудно сказать, насколько это согласуется с правдой. Во всяком случае, в России известны случаи, когда палачи просили прощения у тех, кого должны были казнить. Истина останется неизвестной. Где ее могила, неизвестно. Могилы, собственно, и нет – тело зарыли где-то в Тауэре, «без креста, без молитвы, без ладана» и уж без всякого могильного холмика. Так с казненными в Тауэре поступали не раз. У меня есть непроверенные сведения, что уже в двадцатом веке английские археологи с использованием геофизической аппаратуры пытались это место отыскать – но за четыреста с лишним лет обширные дворы Тауэра изменились неузнаваемо, были возведены новые здания, уложены мостовые, и ничего не получилось. Так что место погребения леди Джен затерялось где-то в Вечности.
…Англичане прозвали ее Королевой Девяти Дней.
Признаюсь: леди Джен – моя давняя симпатия. Она была красивая, умная, образованнейшая даже по меркам нашего времени. И она была ни в чем не виновата. Лет сорок назад я ее сделал одной из героинь своего очередного фантастического романа, вот только он не будет никогда напечатан, потому что я его считаю слабым, ученическим. И плевать мне, католику (нерадивому), с высокой горы на ее протестантство, хотя я к оному и настроен резко отрицательно. Главное, она была красивая, умная, стойкая в вере («Стихи читала», – вздохнул старшина Васков) и погибла совсем юной совершенно безвинно. Так не должно быть – но, увы, случается…
Однако оставим лирику и вернемся в Англию, в пятидесятые годы шестнадцатого века. Через несколько дней отрубили голову и лорду Генри Грею. Репутация круглого дурака его на сей раз не спасла от плахи. И уж ему-то сочувствовать безусловно не стоит: во-первых, леди Джен Грей совершенно справедливо назвала его в письме» орудием ускорения моей смерти». Из честолюбия (ну как же – отец королевы!) этот болван стал одним из тех, кто принудил леди Джен согласиться на участие в авантюре Нортумберленда – и даже, не ограничившись словесами, избил дочь совместно с супругой. Во-вторых, никто его не тащил за шиворот в ряды мятежников, сам напросился, за что и попал под раздачу. Кстати, дурной головы его лишили опять-таки публично – всем было на него решительно наплевать, и его казнь послужила лишь очередным развлечением для честного народа в тот скудный на более мирные, что ли, развлечения век.
Сэра Томаса Уайетта казнили лишь в апреле – долго допрашивали, пытаясь узнать как можно больше о его мятеже (оч-чень, знаете ли, непростом предприятии, многие подробности которого так и остались неизвестными). Дальнейшие события показали, что тайных сторонников у него осталось немало – его голову вместе с головами ближайших соратников выставили на шесте возле плахи, но ночью кто-то ее снял и унес, видимо, чтобы похоронить, поскольку больше хоронить было нечего – обезглавленного сэра Томаса четвертовали и в соответствии с милыми обычаями того времени разослали куски тела по мятежным графствам в качестве наглядной агитации. Примечательна судьба его семьи: все его земли (а их было немало, не мелким сквайром был сэр Томас) Мария конфисковала и раздала тем, кто особенно отличился при подавлении мятежа, – но назначила вдове с пятью детьми ежегодную пенсию, а потом позволила выкупить имущество мужа и часть недвижимости.
Далее разыгрался чистейшей воды детектив – где главным действующим лицом стала молодая принцесса Елизавета…
В имение Елизаветы нагрянул отряд аж из пятисот солдат. Принцесса была больна и лежала в постели, но ее все равно повезли в Лондон – в конных носилках. Три недели продержали практически под замком в королевском дворце в Вестминстере, потом заключили в Тауэр, где ей предстояло провести около трех месяцев. Поблизости явственно маячили обвинение в государственной измене, суд и плаха.
В чем тут дело? Да в том, что Елизавету всерьез подозревали в участии в мятеже Уайетта, который уже именовали «заговором Уайетта». Подозревали, что Уайетт (и те, кто стоял за ним, так и оставшиеся неизвестными) как раз и собирались свергнуть Марию и для пущей надежности убить, а на трон возвести Елизавету.
В Англии в то время рубили головы и за меньшее. В конце концов Елизавета с тем же успехом, что и леди Джен с мужем, могла стать «живым знаменем» очередного мятежа. И Елизавета это, похоже, прекрасно понимала. В полном отчаянии писала из Тауэра Марии: «Если верно, как в старину говорили, что простое слово короля выше клятвы обыкновенного человека, то я умоляю Ваше Величество вспомнить об этой мудрости и применить ее ко мне, вспомнить Ваше последнее обещание и мое последнее требование – не осуждать, не выслушав объяснений». Это Елизавета вспоминает об их последней встрече, когда Мария пообещала не верить ни единому слову, сказанному про Елизавету, до их личной беседы. И далее Елизавета долго и страстно настаивает на своей невиновности. «Никогда и ничем я не злоумышляла против Вас лично и никогда не поддерживала и не обсуждала шаги, которые могли бы представлять опасность для государства. И пусть Бог покарает меня самой позорной смертью, если я говорю неправду».
Мария с ней так и не встретилась, но не было никакого суда, через три месяца Елизавету выпустили из Тауэра – как выразились бы сегодняшние законники, за недостаточностью улик.
Действительно, твердых доказательств соучастия Елизаветы в заговоре не нашли, как ни копали. Да, она была знакома с несколькими знатными заговорщиками – но это само по себе еще не преступление. Да, с двумя она обстояла в переписке – но ее письма были вежливыми, уклончивыми и обтекаемыми, ни малейшего компромата не содержали.
И тем не менее… Не зная всех обстоятельств дела, можно напомнить, что против леди Джен и ее мужа не было и намека на улики, поскольку они вообще никаких действий не предпринимали, ни с кем некошерным знакомства не водили, в переписке не состояли. Но их все равно казнили из соображений внешней государственной необходимости – как возможные «живые знамена» будущих мятежей. Но ведь в точности таким живым знаменем была Елизавета – протестантка, имевшая даже больше прав на престол, чем леди Джен. По циничной логике высокой политики (которая есть занятие чрезвычайно грязное и гуманизма лишенное напрочь) ей при любой погоде следовало отрубить голову из тех же высших государственных соображений. А ее выпустили и оставили в покое (но шпионами окружили конечно, но это дело в таких случаях обычное, прямо-таки житейское). В чем тут дело?
Чтобы это понять, нужно под лупой изучить тогдашнюю обстановку. Для подобного отношения к Елизавете были две серьезные причины.
Причина первая. В высших эшелонах власти творилось такое, чему с ходу и названия не подберешь. Заваруха началась сразу после того, как стал готовиться брак Марии с принцем Филиппом Испанским. Двое судей вдруг заявили, что по английским законам вся королевская власть должна перейти к Филиппу, как только он женится на королеве. Ренар считал их тайными приверженцами Елизаветы – но с какой стати тайные приверженцы Елизаветы стали бы интриговать в пользу испанца-католика?
