Избранное - Родионов Станислав Васильевич (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— О чем говорили, может быть еще выпивали? — уточнил Рябинин.
— Не выпивали и не говорили. Я с вашим пьяным братом не разговариваю. С вами и трезвыми-то не о чем говорить.
— Курикин говорил, что у него есть пятьсот рублей?
Рябинин все надеялся на какую-нибудь ее оплошность или оговорку.
— У твоего Курикина язык в глотку провалился. Он не только говорить, мычать-то не мог.
— Больше ничего не добавишь? — значительно спросил он, голосом намекая, что сейчас самое время добавить что-нибудь важное.
— Вот уж верно: дай палец — норовит всю руку отхватить. А от тебя палец спрячешь, так ты все равно найдешь и откусишь.
— Про деньги-то придется говорить.
— Пошел ты в баню, мыло есть, — беззлобно ответила она.
— Ну ладно, — тоже мягко сказал он, сохраняя мир, который ему сейчас был важнее признания о деньгах.
Он дополнил протокол. Записал все ее слова и теперь вертел ручку, будто осталось что-то еще не записанным. Такое чувство на допросах возникало не раз. Рябинин долго не понимал его, думал, что пропустил какое-нибудь обстоятельство или не так записал. Но потом догадался. И ему захотелось привести в кабинет тех людей, которые брюзжат, что нет теперь совести, — пусть послушают допрос. Он никогда не запугивал. Даже свидетеля об ответственности за ложные показания не всегда предупреждал, как это полагалось по закону, — было неудобно. Ему казалось, что честного человека это заденет, — как пригласить гостя и предупредить, чтобы ничего не крал. И все-таки люди говорили правду. Тогда Рябинин сделал вывод, необходимый каждому следователю, как скальпель хирургу: следствие держится на совести.
Но есть обвиняемые, которые не признаются. Вот молчала и Рукояткина.
Совесть в преступнике существует необязательно в виде признания. Она глубоко, ох как глубоко бывает запрятана под глупостью, предрассудками, страхом; условностями… Это неясное неосязаемое чувство могуче и неистребимо. Как залежи урана в земле пробивают лучами толщи пород и заставляют бегать стрелку радиометра, так и совесть прошибает все наслоения, все волевые запреты и вырывается наружу. Следователь всегда ее чувствует. Есть доказательства или нет, признается преступник или не признается, следователь всегда знает о его вине, но никогда не сможет объяснить, как узнал. И обвиняемый это понимает, и не закрыться ему никаким разглядыванием полов — гнись хоть в четыре погибели. Тогда на допросе возникает то молчаливое согласие, когда они оба пишут в протоколе одно, а знают другое. Обвиняемый говорит «нет», следователь слышит «да». Такой допрос похож на разговор влюбленных, которые, о чем бы ни говорили, все говорят об одном.
— Подпиши, — предложил Рябинин, двигая к ней листок.
Она взяла протокол и начала читать вслух:
— «Второго июля я познакомилась в ресторане «Молодежный» с гражданином Курикиным в двенадцать часов». А где — «который с виду показался порядочным человеком»? Я же говорила.
— Необязательно писать в протокол твою оценку, — осторожно возразил он.
— Мои показания. Ясно? Что хочу, то и пишу.
— Ладно, добавлю, — согласился он, потому что показания были действительно ее.
— «Курикин заказал салат «ассорти», шашлык, цыплят табака и две бутылки коньяка». А почему не записал — в салат было намешано черт-те что? И про маслины не записал. Что цыплята чахоточные не записал.
— Зачем писать о всяких пустяках?
— В вашем деле нет пустяков. Сами говорите.
— Ну какое имеет значение — чахлые цыплята или нет?
— Имеет, — убежденно заявила она. — Там индейка была. Я намекала. Так не взял, дохлые цыплята дешевле. Судьи прочтут протокол и сразу увидят, что он за тип.
— Ну ладно, добавлю, — согласился Рябинин, удивившись ее наивности.
— «Я выпила две рюмки коньяка, а остальное выпил Курикин, в результате оказался в состоянии сильного алкогольного опьянения». Ничего завернул! — искренне удивилась она. — Я тебе как сказала?! Напился в драбадан.
— Не могу же я писать протокол жаргоном, — начал опять тихо злиться Рябинин, забыв, что ему все можно, кроме злости. — Ну что такое драбадан?
— Откуда я знаю — драбадан и драбадан.
— Вот я и написал: сильное алкогольное опьянение.
— Не пойдет. Драбадан сильней, чем сильное алкогольное опьянение. Ты напиши, люди поймут. В стельку, в сосиску понимают и в драбадан поймут.
— Хорошо, — устало согласился он.
— «Раздевшись, мы легли спать», — прочла она и даже подпрыгнула: — Я тебе это говорила?!
— Л чего же вы делали? — удивился в свою очередь Рябинин, полагая, что это разумелось само собой.
— Я тебе говорила, что мы завалились спать?! А может, мы сели играть в шахматы! А может, мы романс начали петь: «Я встретил вас, несли вы унитаз»? И подписывать не буду.
Она швырнула на стол протокол, который почему-то взмыл в воздух и чуть не опустился ему на голову, не поймай он его у самых очков.
— Ну я добавлю, уточню, — осторожно предложил Рябинин, зная, что злость опять копится в нем, как двухкопеечные монеты в таксофоне.
— Чего добавлять, все не так нашкрябал. Как тебе выгодно, так и рисуешь. Это не протокол, а фуфло.
— Значит, не будешь подписывать? — спросил он, уже зная, что допрос опять соскочил со своих колесиков, которые начали было вертеться. — Теперь, Рукояткина, уже нет смысла не подписывать! Я ведь узнал.
— А протокола нет — не считается.
Это точно: протокола нет — не считалось.
— Сейчас в твоей квартире идет обыск, деньги найдут, — заверил ее Рябинин.
— Деньги не петух, кричать не будут.
Затрещал телефон — это звонил прокурор. Рябинин не мог объяснить, в чем тут дело, но он всегда узнавал его звонок. В нем слышалось больше металла, словно аппарату добавляли лишнюю чашечку.
— Ну как? — спросил прокурор.
Рябинин быстро глянул на Рукояткину и ответил:
— Пока никак.
— Вы, наверное, Сергей Георгиевич, разводите там психологию, — предположил прокурор.
— Нет, не развожу, — сдержанно ответил Рябинин.
— Не колюсь я! — вдруг крикнула она на весь кабинет, догадавшись, что говорят о ней.
— Это она кричит? — поинтересовался прокурор.
— Да, Семен Семенович, — ответил Рябинин и повернулся к ней почти спиной.
— Прокурор, прочел газету?! — грохнула она так, что он прикрыл мембрану ладонью.
— Распустили, — сказал прокурор, все-таки услышав ее. — Вы с ней построже, не деликатничайте. Где надо, там и по столу стукните. Я буду ждать конца допроса. Вам же санкция на арест потребуется.
Голос у прокурора был злой, непохожий. Рябинин положил трубку и с неприязнью взглянул на подследственную.
— Накачал тебя прокурор? Теперь что применишь: ультразвук, рукоприкладство или палача крикнешь?
— Ты и так у меня все выложишь, — сказал Рябинин, затвердевая, как бетон в плотине, которая сдерживала злость.
— Ага, выложу, только шире варежку разевай. Изучила твои приемчики, больше не куплюсь.
— Ничего, голубушка, я и без приемчиков обойдусь. Главный разговор у нас еще впереди.
— Не пугай, милый, я ведь тоже кое-что в запасе имею. — Она вздохнула и добавила: — Да что с тебя, с дурака, возьмешь, кроме анализов. Слушай, мне выйти надо.
— Куда? — не понял он.
— На кудыкину гору.
— А-а, — догадался Рябинин, пошел к двери и выглянул в коридор.
Сержант находился в полудремотном состоянии и довольно вскочил, надеясь, что допрос окончен.
— Проведите задержанную, — попросил Рябинин.
Сержант весело шагнул к ней и взял за локоть,
деликатно, но взял.
— Во! Как королева — в туалет под охраной хожу. Скоро в кресле на колесиках будут возить. Или на носилках таскать.
Они пошли. И тут же из коридора на всю прокуратуру раздался ее грудной, с надрывинкой, голос, для которого не существовало стен и дверей: «Опять подталкиваешь, хрыч лопоногий?! У тебя не руки, а вилы. Из деревни-то давно, парень?! Ну-ну, не хватай, не для тебя мои формы…»
Голос затих в конце длинного коридора. Рябинин посмотрел на часы — ровно три. Он вздохнул, закрыл глаза, расслабил каждую мускулинку, даже кости как-то размягчил — и безвольно упал на спинку стула, как пустой мешок.
