Дама с рубинами. Совиный дом (сборник) - Марлитт Евгения (читать книги онлайн без txt) 📗
После этого прошло пять лет, и за все это время Маргарита, теперь уже девятнадцатилетняя девушка, ни разу не посетила родительский дом. Со своими родственниками, особенно отцом, она часто виделась то в Берлине, то во время путешествий в заранее условленных местах. Тетя Софи была единственной из всего семейства, кроме Герберта, кто считал своим долгом отказаться от свидания с Гретель: ей не хотелось, чтобы сказали, что она из удовольствия, из своей душевной потребности бросила, хотя бы и на несколько дней, хозяйство. Она считала это нарушением долга, чего не позволяла ей совесть, а если глупое старое сердце тосковало, то что из того…
Но вот понадобилось купить новые ковры и портьеры в парадные комнаты, да и меховая тальма тети Софи давно вытерлась и требовала отставки.
И в один прекрасный день тетя Софи покатила по железной дороге в Берлин, может быть, конечно, слишком поспешно, но «лишь из хозяйственных соображений» и неожиданно предстала в комнате Маргариты, плача от радости. Тут само собой свершилось то, чего не могла добиться ни просьбами, ни сладкими словами, ни строгими уговорами госпожа советница: при виде любимой второй матери девушку охватило страстное желание вернуться на какое-то время домой. Ей захотелось провести там Рождество, чтобы тетя Софи зажгла елку, как в детстве, в уютной общей комнате на нижнем этаже. Итак, было решено, что Маргарита приедет вскоре по возвращении тети Софи, но никто не должен этого знать – пусть ее приезд станет сюрпризом для отца и деда.
И вот в один тихий, теплый вечер в конце сентября, придя пешком со станции, молодая девушка затворила за собой деревянные ворота пакгауза и остановилась под его темными сводами.
Из окон кухни лился, как и в былое время по вечерам, яркий свет настенной лампы и ложился широкой полосой по двору, резко освещая часть примыкавшего к дому «страшного» бокового флигеля и заставляя выступать из темноты массивные очертания белого каменного бассейна посреди двора.
«Наверное, в доме званый обед». – Выходя из-под темного свода ворот, Маргарита видела через окна галереи, что в большом зале горит люстра.
Вот хороший случай увидеть сразу «все великолепие» словно из глубины театральной ложи, самой при этом оставаясь невидимкой. Попробовать?
Она прошла через сени в общую комнату, где было уже темно и только проникавший через окна слабый свет лежал бледным пятном на циферблате красивых больших, хорошо знакомых Маргарите часов, стоявших у стены. Их размеренное тиканье до слез тронуло вернувшуюся домой девушку, словно привет милого голоса, зазвучавшего из прошлого.
Глава 8
Маргарите нетрудно было прокрасться неслышно, так как лестницу устилал новый пушистый ковер, который заглушал шаги.
Галерея была скудно освещена, зато через открытую дверь залы лился яркий свет, разделяя галерею широкой полосой на две части, и когда лакей зашел с подносом, Маргарита проскользнула за его спиной в темное пространство оконной ниши и спряталась там. Отсюда она, как из ложи, могла наблюдать за происходящим в зале, бо?льшая часть которой была хорошо видна. Прямо перед ней сидела за столом молодая, незнакомая ей девушка, исполнявшая, очевидно, в пьесе роль первой любовницы. У нее было красивое полное лицо, белоснежная округ лая шея и роскошные плечи. Она спокойно улыбалась.
Это не мог быть не кто иной, как Элоиза Таубенек, которой советница отводила теперь такую важную роль. Да и неудивительно, что бабушке совсем «вскружило голову это знакомство», как выразилась при встрече в Берлине тетя Софи. Перспектива назвать своей невесткой племянницу герцога, хотя бы и дочь от неравного брака покойного принца Людвига, превосходила все самые смелые желания госпожи советницы. Можно ли было вынести такое сверхъестественное счастье?
У старухи в торце стола на лице было выражение блаженной гордости. Почти набожно сложив руки, она не сводила глаз с белокурой красавицы, сидящей рядом с ее единственным сыном, который, быстро продвигаясь по службе, уже достиг к двадцати девяти годам звания ландрата [5] .
Злые же люди уверяли, что, не будь известной девицы Элоизы фон Таубенек, никогда бы не получить господину Маршалю, несмотря на свои действительно выдающиеся способности, такого высокого назначения.
– Да, на свете много злых языков – закончила тетя Софи свое сообщение, с сожалением пожимая плечами, но глаза ее при этом плутовски смеялись. Впрочем, Герберт действительно стал важным господином, ему идет занимать высокий пост и знаться только с равными себе.
Да, он похорошел и стал настоящим дипломатом с аристократической самоуверенностью в тоне и манерах. Если бы она с ним где-нибудь нечаянно встретилась, то, наверное, не узнала бы, так как не видела его давно, пожалуй, лет семь. Теперь, когда у него была красивая темная бородка, он из презренного студента преобразился в господина ландрата, который к тому же намеревался жениться.
При входе в галерею слышался довольно громкий гул многих голосов, среди которых можно было различить, как ей показалось, милый суровый голос дедушки. С появлением лакея оживленный разговор стал тише, потом послышался приятный, хотя и несколько низковатый женский голос, с какой-то властной снисходительностью отвечавший на вопросы. Маргарита не могла видеть говорившую, но поняла, что та должна была сидеть по правую руку от отца, тогда как фрейлейн фон Таубенек сидела по левую сторону от него…
Невидимая дама мило и интересно рассказывала об одном приключении при дворе, прерывая себя иногда словами: «Не правда ли, дитя мое?», на что красавица Элоиза тотчас же равнодушно отвечала: «Конечно, мама». Значит, сидевшая рядом с отцом дама – баронесса фон Таубенек, вдова принца Людвига. У отца был такой гордый вид! На его красивом, хотя и постаревшем лице не осталось и следа мрачной меланхолии, которая пугала дочь при каждом их свидании. Видимо, не одна бабушка восторгалась лучами счастливой звезды, взошедшей над их домом.
Описывая со всевозрастающим оживлением, как лошадь герцога старалась его сбросить, госпожа фон Таубенек вдруг замолчала и прислушалась. Заглушая ее довольно громкий голос, в комнату проникали звуки чьего-то пения, они разрастались, оставаясь при этом нежными, как будто неземными, и наконец затихли на терции ниже.
– Восхитительно! Что за чудный голос! – воскликнула госпожа фон Таубенек.
– Ба, это один мальчишка, милостивая государыня, нахальный олух, который вечно надоедает нам своим пением, – сказал сидевший в конце стола, рядом с советницей, Рейнгольд слабым, дрожащим от едва сдерживаемой досады высоким голосом.
– Ты прав, пение в пакгаузе становится просто невыносимым, – поддакнула бабушка, с беспокойством поглядывая на него. – Но не стоит сердиться из-за этого. Успокойся, Рейнгольд! Семейство в пакгаузе – это неизбежное зло, к которому можно привыкнуть, и ты привыкнешь со временем.
– Никогда и ни за что на свете, бабушка! – возразил молодой человек, с нервной поспешностью бросая на стол сложенную салфетку.
– Фи, какой вспыльчивый! – рассмеялась фрейлейн Элоиза. Что за великолепные были у нее зубы! – Много шуму из ничего. Не понимаю, как могла мама прервать свой рассказ из-за какого-то пения, а еще меньше понимаю ваш гнев, господин Лампрехт, – я бы просто не стала слушать. – Говоря это, она взяла из вазы апельсин и начала его чистить. Бледное лицо Рейнгольда слегка покраснело – ему стало стыдно за свою горячность.
– Я сержусь только потому, – сказал он в оправдание, – что мы должны подчиняться всему этому. Тщеславный мальчишка видит, что у нас гости, но ему только того и надо, чтобы им восхищались.
– Ты ошибаешься, Рейнгольд, – сказала тетя Софи, проходя позади него. До тех пор она находилась при исполнении своих обязанностей по хозяйству – около кофейника – и, сварив ароматный кофе, поднесла первую чашку на серебряном подносе госпоже фон Таубенек.
Взяв сахарницу со стола, тетя Софи прибавила:
