Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Кнаусгор Карл Уве (первая книга txt, fb2) 📗
Асбьорна я видел всего раз-другой, и толком мы с ним еще не разговаривали, однако я знал, что Ингве прислушивается к нему, а значит, и мне тоже надо к нему прислушиваться. Я заметил, что он много смеется, а затем резко умолкает. Волосы у него были короткие, на полноватых щеках намечались бакенбарды, а глаза были внимательные и добрые. Порой в них появлялся задорный блеск. Как и Ингве, в тот день он оделся в черное: черные «левисы», черная кожаная куртка, черные «мартенсы» с желтой строчкой.
– Круто, что тебя в Академию писательского мастерства приняли, – сказал он, – а Рагнар Ховланн просто офигенный. Ты его читал?
– Вообще-то нет, – сказал я.
– Почитай обязательно. «Полет над водой» – лучший норвежский студенческий роман.
– Серьезно?
– Ага. Или лучший норвежский бергенский роман. Совершенно за гранью. Да, Ховланн правда сильный. И ему Cramps нравятся. А это уже немало!
Я заметил, что они вообще часто говорят «за гранью».
– Да, – согласился я.
– Cramps ты слышал.
– Ясное дело.
– У тебя же завтра учеба начинается? – спросил Ингве.
Я кивнул:
– Честно сказать, я слегка переживаю.
– Тебя же приняли, – успокоил меня Ингве, – а они знают, что делают.
– Надеюсь, – сказал я.
Днем кафе «Опера» смотрелось совсем иначе, чем вечером. Сейчас здесь сидели не студенты с кружками пива, а разношерстная публика, в том числе дамы за пятьдесят, с чашкой кофе и пирожным. Мы нашли столик на первом этаже возле окна, повесили куртки на стулья и пошли заказывать. Я был на мели, поэтому Ингве взял мне латте, а Асбьорн заказал себе эспрессо. Увидев, как ему передают маленькую чашечку, я тотчас же вспомнил: именно такие чашечки подали нам с Ларсом, когда мы пересекли итальянскую границу, – в них нам принесли кофе такой крепкий и концентрированный, что пить его оказалось решительно невозможно. Я тогда выплюнул его и посмотрел на официанта, но тот не обратил на это внимания, ведь он все сделал, как полагается. А вот Асбьорну, похоже, такой кофе нравился. Он подул на черно-коричневую жидкость, сделал глоток и, поставив чашечку на блюдце, посмотрел в окно.
– А ты Юна Фоссе читал? – спросил я его.
– Нет. А что, хорошо пишет?
– Без понятия. Но он у нас тоже будет вести.
– Я знаю, что он пишет романы, – сказал Асбьорн, – модернист. Из Западной Норвегии.
– А почему ты меня не спрашиваешь, читал ли я Юна Фоссе? – поинтересовался Ингве. – Я тоже, между прочим, книги читаю.
– Ты про него никогда не говорил, вот я и решил, что ты его не читал, – нашелся я. – А ты что, читал его?
– Нет, – ответил Ингве, – но вполне мог бы.
Асбьорн рассмеялся:
– Нет, вы точно братья!
Ингве достал мундштук и закурил.
– Все еще косишь под Дэвида Силвиана? Не надоело? – поддел его Асбьорн.
Ингве покачал головой и медленно выпустил дым.
– Я тут искал очки, как у Силвиана, но, когда услышал, почем оправа, сам чуть не оправился.
– О господи, Ингве, – протянул Асбьорн, – пока что это твоя худшая шутка. Что уже говорит само за себя.
– Сам знаю, – засмеялся Ингве, – но из десяти шуток одна или две обязательно окажутся удачными. Проблема в том, что пока доберешься до хороших, придется перебрать плохие.
Асбьорн повернулся ко мне:
– Однажды Ингве осенило и он заявил, что аэропорт в Йолстере непременно надо назвать Аструп [10]. Он тогда ржал так, что аж из комнаты выскочил. Над собственной шуткой!
– Так шутка-то охрененная, – сказал Ингве и засмеялся. Асбьорн тоже. Потом, словно по щелчку, умолк. Вытащил пачку сигарет – я заметил, что он курит «Винстон», – прикурил и вторым глотком осушил чашечку эспрессо.
– А Ула приехал, не знаешь? – спросил он.
– Ага, уже некоторое время назад, – ответил Ингве.
Они заговорили про учебу. Большинства имен, которыми они сыпали, я никогда прежде не слышал, а когда тема незнакомая, разговор не поддержишь, хоть собеседники и упоминали известные фильмы и группы. Беседа едва не переросла в перепалку. Ингве считал, что ничего настоящего или истинного в принципе не существует, все вокруг – сплошное позерство, и привел в пример Брюса Спрингстина. Его естественность такая же деланая и искусственная, как эксцентричность и пафосность Дэвида Силвиана или Дэвида Боуи.
– Разумеется, – согласился Асбьорн, – тут ты, понятно, прав, но это не значит, что естественности не бывает?
– Это у кого же ты ее нашел, например? – спросил Ингве.
– У Хэнка Уильямса.
– У Хэнка Уильямса! – фыркнул Ингве, – да он весь – сплошная мифология.
– Какая же?
– Мифология кантри.
– Господи, Ингве, – сказал Асбьорн.
Ингве посмотрел на меня:
– В литературе – то же самое. Между бульварными и интеллектуальными романами нет никакой разницы, это одно и то же, вся разница в ауре, а она задается публикой, которая это дело читает, а не самой книгой. Никакой «самой книги» вообще не существует.
Об этом я не думал, поэтому промолчал.
– А комиксы как же? – прицепился Асбьорн. – Что «Дональд Дак», что Джеймс Джойс – без разницы?
– Строго говоря, да.
Асбьорн рассмеялся, Ингве улыбнулся.
– Но ведь и правда, – снова заговорил он, – уровень произведения и автора определяются приемом публики, на этом авторы и пытаются сыграть. И неважно, в каком жанре они работают, – все равно это лишь поза.
– Ты как раз занимаешься у себя в отеле приемом публики, тебе и карты в руки, – сострил Асбьорн.
– Да и прикид на тебе – от слова «прикидываться», – добавил Ингве.
Они опять засмеялись, а потом умолкли. Ингве встал и принес газету, я последовал его примеру, мы перелистывали страницы, а я все никак не мог унять волнение: воскресный вечер в Бергене, я сижу в кафе в компании двух продвинутых студентов, и это не исключительный случай, я тут не в гостях, я сам – часть этого, и от волнения читать почти не получалось.
Через полчаса мы ушли, они собирались к Уле – тот жил где-то позади Григхаллена, Ингве и меня звал, но я отказался, мол, мне надо подготовиться к завтрашнему дню, хотя на самом деле меня распирала такая радость, что я решил побыть в одиночестве.
Мы расстались в конце Торгалменнинген, возле бара под названием «Диккенс», они пожелали мне удачи, Ингве велел позвонить и рассказать, как все прошло, я попросил у него немного денег – точно в самый последний раз! – Ингве кивнул и выудил из кармана пятидесятикроновую бумажку, и я быстро зашагал по большой центральной площади, под дождем, потому что, хотя солнце и золотило дома на склоне, надо мной было тяжелое, иссиня-черное.
Добравшись до дома, я не только снял плакат с Джоном Ленноном – я порвал его в клочки и выкинул в корзину. Затем решил позвонить Ингвиль и предложить ей встретиться на выходных, как раз отличный повод, и я пребывал в прекрасном, легком настроении, и эта легкость словно упрощала мне путь к Ингвиль, ведь именно о ней я думал, шагая по крутым улочкам, словно моя сущность не знала лучшего способа разрядить возбуждение после встречи с Ингве и Асбьорном, чем заменить его еще большим, но иного рода: нестерпимое возбуждение при общении с Ингве и Асбьорном происходило из текущего момента, обреталось здесь и сейчас, а возбуждение и напряжение, которое вызывали во мне мысли об Ингвиль, относились к будущему, к тому, что случится позже, когда неловкость исчезнет и я окажусь рядом с ней.
Она и я.
Мысль о том, что такое и впрямь возможно, что это не обманная мечта, оглушила меня.
Снаружи снова наползли тучи, проблески солнца исчезли, капли дождя разбивались о мостовую. Добежав до телефонной будки, я положил на телефон бумажку с номером общежития в Фантофте, бросил в щель пятикроновую монетку, набрал номер и прислушался. Ответил молодой мужской голос, я попросил позвать Ингвиль, он ответил, что здесь никого с таким именем нет, я сказал, что она должна была въехать, но, наверное, пока не въехала, – а ведь верно, сказал он, одна комната пустует; я извинился за беспокойство, он ответил, ничего страшного, и я положил трубку.
