Масонство, культура и русская история. Историко-критические очерки - Острецов Виктор Митрофанович
И вот грянул роковой, но давно и с тревогой ожидаемый взрыв 1-го марта 1881 года. Царь был убит в собственной столице, среди бела дня. Случилось то, что должно было случиться рано или поздно. Это было уже восьмое покушение на Государя.
В марте этого же 1881 года в столицу приезжает граф Николай Павлович Игнатьев, бывший долгие годы послом в Турции (1864-1877). В русско-турецкую войну 1877-1878 гг. граф был сторонником самых решительных действий и выступал за взятие Константинополя, что было вполне возможно сделать. Своей патриотической решительной позицией Николай Павлович приобрел одно время большую популярность среди русских национальных кругов общества. Затем, после Сан-Стефанского мира последовала его отставка и назначение на захудалую должность временного нижегородского губернатора. Убийство Александра II и вступление Александра III резко изменили его судьбу. По рекомендации Победоносцева, обер-прокурора св. Синода, Александр III приглашает его в Петербург. Еще не зная, что вскоре он станет министром внутренних дел и заменит на этом посту хитрого армянина М.Т. Лорис-Меликова, фигуры, порожденной всем либеральным курсом политики Александра II, граф Игнатьев в самом начале марта того же, 1881 г., в Петербурге, в ожидании своей судьбы, пишет письмо. И именно Лорис-Меликову, которого Л.Д. Кандауров относит к масонам (см. ниже ком. к источникам V главы, с. 420).
Граф Н.П. Игнатьсв считает, что надо самым решительным образом бороться с крамолой. Нужно созвать земских людей со всей России, чтобы в этой борьбе приняли участие не только правительство, но и все благомыслящие, верные Царю русские люди. Правительству уже никто не верит, пишет Игнатьев, с полицией никто не хочет связываться. Так, как это делалось до сих пор, крамолу не победишь. Да, с крамолой надо бороться. Однако есть большое препятствие и это надо осознавать:
«В Петербурге давно существует, — пишет он, — еврейско-инородческая группа весьма сильная, она держит в руках адвокатуру, биржу, другие отрасли общественной деятельности и большую половину печати.
Не чуждая в своих разветвлениях ни крамолы, ни казнокрадства, группа эта выставляет вожаков, умеющих сохранять голубиную чистоту и громадное влияние на служебный мир.
Во всякой беде они готовы помочь советом: представительные учреждения на западный образец, льготы окраинам и стеснение внутри, вот их лозунг.»
В другой записке, варианте этой, гр. Н.П. Игнатьев оттеняет некоторые моменты. Бороться надо, это несомненно, с крамолой, которая неуклонно разрастается:
«Но для успешного действия необходимо, что Правительство освободилось от некоторых условий, которые сгубили лучшие начинания прошлого царствования: в Петербурге существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржа, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами она имеет громадное влияние и на чиновничество и вообще весь служебный мир.»
Далее гр. Игнатьев пишет Лорис-Меликову: «Они всего более боятся пробуждения русского национального чувства, потому, когда правительственные или частные исследования приводят к серьезным фактам, указывают на возможность освободить промышленность от рабства евреям и иным людям запада, прекратить распущенность администрации или учащейся молодежи, дружный хор жидовской печати указывает на отсталость предлагаемых мер, на несогласие их с просвещенными доктринами, на вредное влияние их на биржу и курс. До настоящего времени этой группе всегда удавалось достигать своих целей, фабриковать Петербургское общественное мнение, согласно еврейским потребностям и добиваться соответствующих распоряжений.»
«Всякий честный голос русской земли усердно заглушается польско-жидовскими криками, твердящими о том, что русские требования следует отвергать как отсталые и непросвященные.» (Игнатьев Н.П., граф. Записки графа Н.П. Игнатьева от 12 марта 1881 г. и Записка графа Н.П. Игнатьева. представленная министру внутренних дел графу М.Т. Лорис-Меликову в марте 1881 г. — «Источник» Вестник Архива Президента Российской Федерации. 1995, № 2).
Конечно, в этих записках мы не видим слова «масонство» и не о нем идет речь. Но мы видим ту среду, в которой оно чувствовало себя уверенно и надежно. Влияние на служебный мир оказывалось, несомненно, не только через подкуп. В самом служебном мире существовала организованная группа, влиятельная, привлекающая к себе тех, кто хотел делать карьеру и получать высокие оклады. В этом мире, где карьера есть путеводная звезда, масонство с его взаимной поддержкой и помощью в получении чинов и наград было для многих привлекательным.
Державин в своих воспоминаниях пишет, что М.М. Сперанскому, тесно связанному с евреем Перетцом, банкиром, помогали в его интригах чиновники всех министерств, так как многие из них попадали на службу благодаря его протекции, это были «свои человечки». Они, пишет Державин, могли выкрасть доклад министра Царю, сообщить о готовящихся документах и потому Сперанский, живший в доме банкира Перетца, знал все, что творится в департаментах различных министерств. Он же, М.М. Сперанский, протежировал еврейским интересам в Белоруссии, когда Державин пытался после ревизии там как-то оградить белорусских крестьян от хищничества еврейских шинкарей-ростовщиков, обиравших до нитки, до последнего куска хлеба этих несчастных тружеников. В те годы, времена Александра I, интрига проеврейской группы российской знати при дворе оказалась сильнее Державина и его предложения не были одобрены монархом. Прошло восемьдесят лет. И вот граф Игнатьев пишет о существовании в Петербурге «могущественной польско-жидовской группы, в руках которой» и так далее.
Влияние этой группы настолько сильное, что бороться с ней, этой группой, а, вернее, организацией, невозможно, находясь в Петербурге. Чтобы решить кардинально проблему, надо переменить столицу, перенести ее в Москву, где Царь будет под охраной верного ему народа. Такого верного Царю народа в Петербурге, видимо, считал граф, очень мало. Следовательно, положение было действительно очень серьезное. Царь был открыт всем ветрам, находясь в Петербурге.
Другой момент обращает на себя внимание в записке. Печать находится в руках этой еврейско-инородческой группы, пишет Игнатьев. И эта печать фабрикует общественное мнение по своим рецептам. Такое положение вещей крайне опасно, по его мнению. Любопытно, что решительность графа Игнатьева в той части его записки, где он касается этого вопроса, даже отдаленно не содержит в себе предложения монополизировать правительству всю печать или, на худой конец, путем цензуры и кредита, финансовой поддержки нужных людей и органов печати влиять на общественное мнение. При этом он напоминает, что вся провинциальная Россия в сущности не знает, что такое «свобода печати» и для нее раз напечатано, значит правительство, власть и Царь-батюшка с этим согласны. Были бы не согласны. — так кто бы посмел напечатать. Нынешнее либеральное отношение правительства к печатному слову в условиях свободы печати, подчеркивает граф Игнатьев, крайне опасно и разрушительно.
Таким образом, картина, нарисованная графом Н.П. Игнатьевым, надо признать, имеет передний план — правительство, и задний — еврейско-инородческую группу. Не менее интересно указание графа на то, что русская промышленность нуждалась и в то время в освобождении «от рабства Западу и евреям».
Прекрасным дополнением к записке Игнатьева и обрисованной им ситуации, служат свидетельства Ф.И. Тютчева в его письмах дочери и знакомым за 60-е годы, когда либерализм правительства Александра II разворачивал свои знамена и трубным гласом возвещал об очередных своих победах над косностью и предрассудками.
Тютчев, вероятно, был один из первых, кто употребил слово «русофобия». Этим словом он определил то направление среди русского общества и в правительстве, которое совершенно определенно выявило себя в эти годы. 20 сентября 1867 года он пишет дочери:
