Чертово колесо - Гиголашвили Михаил (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .TXT) 📗
Кока ясно вспомнил квадратного зверюгу с клоком волос, торчащих рогом на лбу. Парень ударом ноги распахнул дверцу чердака, вразвалку подошел к ящику, молча и бесцеремонно перелил себе в пробирку почти весь раствор, причем так распахнул куртку, чтобы все хорошо видели рукоять револьвера. И никто не пикнул, хотя их было четверо. Потом, когда он ушел, они чуть не передрались за остаток, который в итоге разыграли на спичках и в суете пустили Коке мимо вены под кожу. На месте укола возник громадный синяк, а потом нарыв.
— Если человека называют бандитом и разбойником, то другие заранее боятся его. А я его не боюсь, — сообщил Художник. — Он мне лишнего слова никогда не сказал…
Кока скептически посмотрел на него, а Тугуши фыркнул:
— А на хер ты ему нужен?
— Может, это он тогда в твою мастерскую залез и все твои картины пожег и порезал? — напомнил Тугуши.
— Может быть, — скорбно покачал заросшей головой Художник. — Никто ведь не видел. На «нет» и суда нет!
Помолчали.
— Где же Борзик? Куда он запропастился? — в тысячный раз спрашивал у пустоты Тугуши.
Художник пробормотал что-то, а Кока про себя усмехнулся: «Где, где…» Когда кто-то отправляется за кайфом, он может очутиться где угодно — прятаться под забором или стоять в телефонной будке, играть в шахматы или есть пирожки в сомнительном кафе. Или писать объяснительную в милиции неизвестного села. Или клянчить в аптеке пузырь. Ловить машину на обочине шоссе. Драться или лежать избитым (а то и убитым) на бахче. Или лопать арбуз на той же бахче. Искать цыгана в поле, бабая в хлопке, бая в бане, ведьму в лесу, иголку в стогу или шприц в сортире — в общем, везде и всюду.
— Я думаю, он просто ждет барыгу! — не дождавшись ответа, сам себя успокаивал Тугуши.
Конечно, предпочтительней думать, что Борзик тихо сидит в чайхане, а барыга запаздывает, что бывает сплошь и рядом: у кого в руках кайф — у того и власть, и ждать его будут сутками и неделями, лишь бы пришел.
Да и какой он, этот барыга? Где живет? Что делает? Где хранит кайф? Сам Кока никогда настоящего барыгу живьем не видел (парижские дилеры не в счет), и поэтому ему каждый раз представлялся новый образ: бородатый мужик в папахе, старая женщина-цыганка в монистах, узкоглазый чучмек в халате и тюбетейке. Но чаще всего страшный лохматый татарин, который отсыпает отраву из коричневого бумажного мешка, скаля золотые зубы: «Хороший кайф даю, жирный, крепкий!» — пересчитывает толстыми пальцами деньги и, круто завернув полу ватника, прячет их в карман солдатских галифе…
Кока очень жалел о том, что лично не знает никакого барыгу, чтобы, как другие парни, приехать от него, бросить на стол добычу и рассказывать, какая она хорошая, как было трудно ее взять, какой он сам молодец и как хитро выкрутился из всех напастей. Этот шик оставался недосягаемым для Коки, и ему приходилось довольствоваться долей понурого «ожидающего», хотя в душе он завидовал «берущим»: их все ищут, ждут, за ними бегают, с ними цацкаются (несут цацки), к ним подлизываются, им оказывают знаки внимания, их всюду приглашают, водят «на варианты» и по ресторанам, им подсовывают баб.
О том, что у «берущих» иногда бывают крупные неприятности и все шишки, как правило, валятся в конечном счете именно на них, Кока не думал, ибо видел только триумфальную сторону приезда-привоза и завидовал черной завистью этим смелым и опытным парням, которые, кстати, всегда первыми запускают лапу в общий котел и отламывают себе, у кого сколько совести хватит. А как же иначе?.. Ведь они — первая рука после барыги, они видят весь кайф, а дальше — дело техники: сколько взять себе, а сколько оставить остальным, наврав при этом что угодно (причем чем ложь нелепее, тем в нее больше верили).
Темнота в садике сгустилась до брезентовых сумерек, когда душа встревожено не знает, где она — уже во тьме или еще со светом. Борзика все нет. И надежды на его появление остается все меньше.
— Есть хочу! — по-детски ныл Тугуши, ежась в своей нелепой майке и поводя осоловевшими глазами. — Подождем еще полчаса и пойдем, не сидеть же тут всю жизнь! Эх, какие котлеты готовит твоя бабуся! Вообще пошли отсюда! Нет понта! Пролет!
— Куда идти? Я плохо себя чувствую, — пробурчал Художник, а Кока заворочался на скамейке, на которой лежал:
— Черт его знает, что такое! На Цейлоне дикари задницу коноплей подтирают, а тут скоро одна мастырка тысячу рублей стоить будет.
— Прокол так и стоит — тысячу, — подтвердил Художник. — Менты ловят, считают проколы на венах — и гони по штуке за каждый!
— А если строчка? — испугался Тугуши за свои тонкие исколотые веночки, в которые никто не мог попасть даже с пятого раза.
— За строчку меньше пяти не возьмут! — убежденно сказал Художник.
Тугуши вдруг насторожился, как собака в стойке:
— Эй! А это не Борзик там по аллее чешет?.. Действительно, из темноты вынырнул Борзик.
— Пошли! — махнул он рукой.
Все вскочили и, ломая кусты, бросились к нему. Ожидание, волнения и страхи вмиг забылись, будто их и не было.
— Взял? Где ты шлялся столько времени? Что случилось? — на ходу спрашивали бедолаги.
Так же, на ходу, он отвечал, прыгая через лужу к своей машине:
— В Марнеули пришлось поехать. А там ждал, барыга к зятю пошел. Пока два раза у этого зятя не ширнулся — не вылез, проклятый…
— Что я говорил! — торжествующе вскричал Тугуши, но все зашикали на него, а Борзик продолжил:
— Там ждать очень противно. На базаре покрутился — менты стали смотреть. На углу сел — местные малолетки приебались, черные очки у меня клянчили и машину камнями побить грозились, если не дам. Пришлось отъехать и около горкома, в центре, встать. А там стоянка, оказывается, запрещена. ГАИ подъехало. Пришлось немного денег сунуть, чтоб в покое оставили… Слава богу, руки не проверили!..
Так, в рассказах, доехали в конец Сабуртало, высадились на пустынной улице, около какого-то темного здания, и Борзик повел всех к дыре в заборе, по пути объясняя:
— Идем в одно место, это институт, там первая партия, человек десять, уже варят… Они в Марнеули утром были, взяли…
— Кто такие, зачем? — всполошились приятели (слова «десять человек варят» ничего хорошего предвещать не могли: такая сутолочная теснота чревата стычками и потерями).
— А что делать? Припасов нет, а тут все, чего хочешь. Лаборатория. Институт.
— Не хватало еще десяти морфинистов, — в сердцах сказал Тугуши, тоскуя, что надо будет встречаться с какими-то рожами. Ему всегда приходилось колоться последним из-за плохих вен. А всем известно: чем больше игл побывает в рюмке с раствором, тем она волшебным образом к концу становится пустее, несмотря на тщательные предварительные высчитывания и вычисления, сколько кубов каждому делать. Но выхода нет. В делах с кайфом говорят и приказывают те, у кого в руках этот кайф (в прямом смысле). А другие должны молчать и повиноваться.
Миновав пустую вахтерскую будочку, приятели стали молча двигаться по черному двору к мертвому зданию. Ни огонька!
— Света нет, что ли? — бурчал Тугуши, ощупью пробираясь между какими-то станками, трубами и железками, сваленными во дворе.
— В Сабуртало часто не бывает! — бросил на ходу Борзик.
— А что есть? Воды нет, света нет, морфия нет, героин самим варить приходится! Это разве дело? Во Франции вышел на улицу, взял у дилера пакетик, а дилер тебе еще и целку-шприц с наборчиком для варки бесплатно приложит, — сказал Кока, спотыкаясь о кирпичи и проклиная коммунистов.
— Какой еще наборчик? — деловито поинтересовался Борзик.
— Маленькая такая, вроде спичечной коробки, пласт — масска. А в ней алюминиевая ложечка — героин вскипятить, фильтр наподобие сигаретного — лекарство отфильтровать, и ватка, чтоб лекарство без осадка с ложечки вытянуть. Цивилизация! Не то что тут — дремучий лес, — подытожил Кока.
— Волшебная коробочка! — мечтательно пробормотал Тугуши.
Друзья проникли в здание. Бегом поднялись на второй этаж. Пошли темными коридорами, зажигая спички и матерясь. Наконец добрались до двери, из-за которой слышался гул голосов. Борзик энергично постучал. Открыли. И Коке почудилось, что они попали прямо в ад.
