Копи царя Соломона. Приключения Аллана Квотермейна. Бенита (сборник) - Хаггард Генри Райдер (книги без сокращений TXT) 📗
— У меня есть не только глаза, но и уши, — засмеялась она. — А после того, как мы около месяца пробыли на одном пароходе, я знаю вашу походку.
Некоторое время оба молчали; наконец он спросил ее, пойдет ли она танцевать. Бенита покачала головой.
— Потанцевать было бы приятно, но… мистер Сеймур, не сочтете ли вы меня безумной, если я скажу вам кое-что?
— Я никогда не считал вас безумной, мисс Клиффорд, не подумаю этого и теперь. В чем дело?
— Я не буду танцевать, потому что боюсь, да, я ужасно боюсь…
— Боитесь? Боитесь чего?
— Не знаю. Может быть, это в воздухе… но мне кажется, что приближается беда… Предчувствие охватило меня во время обеда; вот почему я ушла из-за стола.
— Все это оттого, что мы слишком много едим на пароходе, — заметил Сеймур. — И обед был очень продолжительным и обильным. Я же вам говорил, именно поэтому я хотел заниматься физическими упражнениями.
— И спать после этого.
— Да, сначала упражнения, затем сон. Мисс Клиффорд, это правило жизни и смерти. Для некоторых из нас катастрофа — лучший выход, ибо это означает возможность долго спать и не думать. В любом случае давайте молиться о том, чтобы катастрофу можно было предотвратить. Я рекомендую вам висмут и карбонат соды. А кроме того, глядя на такое море, трудно подумать о надвигающейся катастрофе. Посмотрите, мисс Клиффорд, — и он с восторгом указал на восток.
Она взглянула туда, куда указывала его протянутая рука, и там, над океаном, поднялся огромный шар африканской луны. Внезапно весь океан превратился в серебро, широкая серебристая рябь простиралась к ним. Можно было бы назвать ее дорогой ангелов. Сладкий мягкий свет выхватывал из темноты сужающиеся мачты и каждую деталь оснастки. Берег, обрамленный бахромой пены, был усеян низкими кустами. Даже круглые хижины стали видны в этом сиянии. Стало видно и еще кое-что, например особенности этой пары.
Мужчина был светлокожий, со светлыми волосами, которые уже начали седеть, особенно усы (бороду он не носил). Его лицо было четко очерчено, его нельзя было назвать особенно красивым, так как тонкости черт не хватало гармоничности; скулы были слишком высоки, а подбородок — слишком маленьким; мелкие ошибки, компенсированные в какой-то степени спокойными и веселыми серыми глазами. Он был плечист и хорошо сложен, в нем можно было уверенно узнать настоящего английского джентльмена. Таков был облик Роберта Сеймура.
Его собеседница выглядела прекрасной, хотя на самом деле не имела никаких реальных претензий к прелести, за исключением, возможно, фигуры, которая была гибкой, изящной, с приятными округлостями. Ее красивое лицо было необычно: черные глаза, большой и очень подвижный рот, пышные волосы, широкий лоб, задумчивое, по большей части, лицо, склонное, однако, озаряться внезапной улыбкой. Строго говоря, ее нельзя было назвать красивой женщиной, но она была чрезвычайно привлекательна, она обладала истинным магнетизмом.
Бенита посмотрела на луну, на серебристую дорожку под ней, потом обернулась к берегу и сказала:
— Наконец-то Африка близко.
— Слишком близко, по моему мнению. Если бы я был капитаном, то держался бы подальше. Этот континент таит множество сюрпризов. Мисс Клиффорд, вы не сочтете меня нескромным, если я спрошу вас, почему вы едете в Африку? Вы никогда не говорили мне об этом.
— Нет, не говорила, потому что это печальная история; если хотите, я расскажу.
Сеймур утвердительно кивнул и придвинул два палубных кресла; оба уселись на них в уголке, который образовала одна из поднятых на палубу шлюпок.
— Вы знаете, что я родилась в Африке, — начала Бенита, — и жила там до тринадцати лет. Я до сих пор могу говорить на зулусском наречии; сегодня днем я говорила на нем. Мой отец поссорился со своим отцом, из-за чего — не знаю, и эмигрировал. В Натале он женился на моей матери, мисс Ферейре; ее звали, как меня и ее собственную мать, — Бенитой. У нее была сестра. Их отец, Андреас Ферейра, женившийся на англичанке, был наполовину голландцем, наполовину португальцем. Я хорошо помню его — красивый старик, с темными глазами и седой бородой. По тем временам он был богат: владел большими участками земли в Натале и Трансваале и имел огромные стада. Итак, вы видите, что я наполовину англичанка, немного голландка, на четверть португалка — настоящая смесь! Мои родители ладили плохо. Мистер Сеймур, я скажу вам правду: он пил, хотя чувствовал к жене страстную привязанность, она же его ревновала. Кроме того, он проиграл бoльшую часть ее наследства, и, когда старый Андреас Ферейра умер, они обеднели. Однажды ночью между ними произошла ужасная сцена, и он, обезумев, ударил ее.
Моя мать была очень горда и решительна и, обернувшись к нему, сказала (я слышала это): «Я никогда тебе не прощу, между нами все кончено». На следующее утро мой отец, уже трезвый, просил у нее прощения, но она ничего не ответила, хотя он уезжал куда-то на две недели. Когда он уехал, она приказала запрячь фургон, уложила вещи, взяла кое-какие сбережения, поехала в Дурбан и, сделав несколько распоряжений в банке относительно своего личного маленького состояния, вместе со мной отплыла в Англию, оставив письмо для моего отца, в котором писала, что больше никогда не увидит его, и если он попытается забрать меня, то английский суд, под защитой которого она находится, не позволит отдать меня в дом пьяницы…
В Лондоне мы поселились с моей теткой, которая прежде была замужем за майором Кингом, но к этому времени овдовела и жила с пятью детьми. Мой отец часто писал матери, прося ее вернуться, но она не соглашалась и, думаю, была не права. Так продолжалось двенадцать лет или больше; моя мать умерла внезапно, я наследовала ее небольшое состояние с доходом двести-триста фунтов в год; свой маленький капитал она поместила так, что никто не может коснуться его. Скончалась она приблизительно год назад. Я написала отцу о ее смерти и получила от него грустное письмо; у меня есть несколько его писем. Он молил меня приехать к нему, не дать ему умереть одиноким и говорил, что умрет от разбитого сердца, если я не исполню его просьбу. Он уверял, что давно перестал пить, так как вино сломало его жизнь, и судья и доктор подтверждали это. Несмотря на уговоры моих двоюродных братьев, сестер и тетки, я согласилась — и вот я здесь. Отец должен встретить меня в Дурбане, но как мы узнаем друг друга — не знаю. Мне хочется видеть его, поскольку, в конце концов, он мой отец.
— Хорошо, что вы приехали сюда, при всех этих обстоятельствах. У вас, должно быть, храброе сердце, — сказал Роберт задумчиво.
— Это мой долг, — ответила она. — И, кстати, я не боюсь тех, кто родился в Африке. Правда, я все чаще и чаще хотела вернуться туда, на вельд, лежащий так далеко от лондонских улиц и туманов.
— Не удивляйтесь, мисс Клиффорд, но я однажды встретил вашего отца. Вы всегда напоминали мне кого-то, но я забыл имя этого человека. Теперь я припоминаю: его звали Клиффорд.
— Где же вы его встретили? — спросила она удивленно.
— Как я говорил вам, я уже побывал в Южной Африке при других обстоятельствах. Четыре года назад я охотился там на крупную дичь. Направляясь от восточного берега, мы с братом (он уже умер, бедняга!) попали в страну матабелов на берегах Замбези. Не найдя дичи, мы собирались двинуться на юг, но туземцы рассказали нам об удивительных развалинах над рекой, в нескольких милях от нас. Оставив фургон по эту сторону высокой гряды, через которую было бы трудно перевезти его, мы с братом захватили ружья, сумку с провизией и двинулись в путь. Развалины были дальше, чем казалось, однако с возвышенности мы довольно ясно рассмотрели их. Скоро стемнело.
Перед стеной мы заметили фургон и палатку и, решив, что они принадлежат белым, пошли туда. В палатке горел огонь, пола ее была откинута, так как стояла очень жаркая ночь. В ней сидели двое: седобородый старик и красивый малый, лет сорока, с темными яркими глазами и острой черной бородкой. Они рассматривали груду золотых безделушек, лежавших на столе между ними. Я хотел заговорить, но чернобородый человек услышал или увидел нас и, схватив ружье, прислоненное к столу, быстро повернулся и прицелился в меня…
