Пленники Раздора (СИ) - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" (читать книги онлайн регистрации txt) 📗
— Дивен, я хочу домой… Я так устала…
Мужчина впервые не знал, что ей ответить, что сказать. Куда — домой?
— Мне которую уж ночь дед снится. И знаешь, что говорит? Любовь, мол, сила полноводная, она одна лишь душу исцеляет, — женщина спрятала лицо в ладонях и проговорила сквозь подступившие к горлу рыдания: — Я так соскучилась по маме!
— Слада… — потрясенно повторил Дивен, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Она ведь меня и не узнает, — глухо произнесла жена. — Столько лет прошло… Зоряны нет, а Слада ей чужая.
Дивен ещё никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Надо было что-то сказать, как-то утешить, но вместо этого он спросил:
— Слада, почему ты их помнишь?
И та ответила, превозмогая слезы:
— Не знаю…
— Еду-у-ут! Наши еду-у-ут! — завопил из окна Северной башни Русай.
Уже который день он просиживал тут, в тоске глядя на убегающую в лес дорогу. Дорога оставалась пустынна. Мальчонку снедала тоска. Все, кто дорог ему был в Цитадели, уехали и как сгинули. Пропали без следа.
Крепость оцепенела в ожидании. И вроде все старались вести себя, как обычно: так же занимались выучи, своим чередом тянулись уроки, суетились служки, но будто осиротела каменная твердыня…
Девки из прислуги и приживалок, нет-нет, а прятали заплаканные глаза. И даже тётка Матрела всякий раз спрашивала Руську, когда спускался он со своей верхотуры:
— Не видать?
Он уныло качал головой. Стряпуха вздыхала. Мальчонок не догадывался, что жалела она не воев, а его — исхудавшего, почерневшего от тоски. Про воев Матрела знала, что нечего их караулить — приедут в свой черёд или пошлют вперёд нарочного, который скажет, чтобы готовили мыльни и стряпали трапезу.
Но не было ни воев, ни нарочного, ни даже иных каких странников.
День тянулся за днем, ночь за ночью. Девки плакали, выучи занимались, вороны каркали, а ратоборцы все не ехали и не ехали, словно навовсе забыли про родной кров.
И вот нынче, когда уж и солнце перевалило за полдень, Руська едва не вывалился из окна, увидев, как мелькнули в просвете между деревьев телеги, тянущиеся неспешно по серой ленте дороги.
— ЕДУ-У-УТ!!! Наши еду-у-ут!
И счастливый вестник едва не кубарем скатился по крученой лестнице во двор, куда на его крик уже сбегались со всех сторон люди. Ух, до чего их, оказывается, много осталось в крепости! А ведь казалось, будто пусто здесь совсем стало.
Выучи тянули в стороны тяжелые створки ворот. Руська шмыгнул в щель, не став дожидаться, когда распахнут настежь, и понесся навстречу обозу, поднимая босыми пятками облачка серой пыли.
— Леса-а-а-ана!!!
Было слышно, как смеются вои в обозе, завидев мальчонка.
А тот взлетел на одну из телег и повис на шее сестры.
Остальные обитатели Цитадели сгрудились во дворе.
За спинами рослых ребят, стоявших плотной стеной, бегала, подпрыгивая рыжеволосая девка. Она пыталась выглянуть между широких спин, чтобы увидеть возвращающихся, но поняв, сколь тщетны все усилия, ткнула в бок одного из послушников, отпихнула в сторону другого, поднырнула под локтем третьего и опрометью бросилась вон.
Девка пролетела мимо первых двух телег и понеслась дальше, цепляясь за бортики возков, тревожно вглядываясь в лица сидящих там мужчин. Она не знала, что ей делать, если обоз кончится, а того, кого она ищет, в нём не окажется…
…Ихтор только проснулся. Разбудили его крики и счастливый визг Русая. Обережник сел в телеге, откинул рогожу, которой укрывался от свежего ветерка, и сонно огляделся.
— Приехали что ли? — спросил он сидящего на облучке Кресеня.
В этот миг кто-то вцепился ледяными пальцами креффу в запястье, Ихтор обернулся и с удивлением увидел Огняну.
Она стискивала его руку, идя рядом с телегой.
— Живой… — не то спросила, не то сказала девушка и добавила жалобно: — Напугал…
Целитель смотрел в янтарные глазищи, а потом протянул Ходящей вторую руку и она, легко оттолкнувшись от земли, забралась к нему в возок. Взяла в ладони изуродованное изможденное лицо и долго-долго смотрела, будто не верила, что это и вправду он, будто подозревала, что вместо Ихтора мог вернуться самозванцем кто-то другой, нарочно вырвав себе глаз и разворотив половину рожи, дабы обмануть одну рыжую девку.
Крефф не понимал, чего она силится рассмотреть. Но ему так нравился этот внимательный пристальный взгляд, так нравилось, что она не убирает рук. И когда, вдосталь налюбовавшись его заросшим щетиной и измятым со сна лицом, Огняна улыбнулась, он не нашел ничего лучше, чем спросить:
— Как ты смогла выйти?
Она хлопнула рыжими ресницами и медленно перевела взгляд на громаду Цитадели.
— Не знаю…
Во дворе было шумно и царила такая суматоха, словно не обоз с уставшими, грязными и израненными мужиками приехал, а свадебный поезд.
Донатос смотрел на суету с равнодушной усталостью. К нему подступили выучи, однако первое, что спросил подбежавший Зоран: «Мира, наставник, а Светла-то где?»
— Там, в телеге, — махнул рукой крефф в сторону возка с мертвецами.
Ему не хотелось говорить. И слушать ничего не хотелось.
Рыжая девка-оборотница как-то вышла из крепости, переступила наложенную Бьергой черту. Как? Да не все ли равно… Помыться бы.
С тупой болью в груди обережник уже смирился. Там где раньше жили раздражение и злоба, теперь поселилась тянущая мука.
— Отбери десятерых ребят, — услышал колдун распоряжение Главы старшему из служек. — Пусть роют могилу на буевище. Мёртвых надо похоронить. Я прикажу колдунам прибрать тела. Они упокоены, но не обмыты…
— Зоран, — негромко сказал Донатос и не узнал свой голос — сиплый, старческий: — Займитесь покойниками. Светлу не трогайте. Сам я.
Парень поглядел на креффа с горьким пониманием. Кивнул и ушел.
Колдун, с трудом переставляя тяжелые непослушные ноги, отправился в свой покой.
В покое на столе стояла миска со Светлиными забавами: бусинами, черепками, перышками, камушками, шишками. Лежал на лавке обломок старой ложки. Где-то в ларе была припрятана и рубаха, которую сшила дурочка.
Донатос взял блюдо, наполненное тем, что всякий здравый рассудком человек назовет мусором. Запустил руку, взял горсть «богатств» долго-долго рассматривал. Ссыпал обратно. Поставил на стол.
Крефф перебирал в памяти то, что говорила ему скаженная, когда входила в короткие просветления. Пытался вспомнить, а называла ли она хоть раз себя иначе, чем дурой? Не вспомнил. Зато все прочие для глупой были лучше, добрее, умнее, благороднее её самой. Как так выходило, что она — нищая, скорбная рассудком, не имевшая за душой ничего, кроме мусора и старой залатанной рубахи, была богаче их всех? Она ведь жила в мире, в котором не было зла. Не видела она зло и в сердце его не впускала.
Потому, небось, никогда жалость в ней не иссякала. Донатос рывком поднялся с лавки и застыл, глядя в окно. Что-то, доселе незнакомое, творилось у него в душе. Он не знал этому названия. Просто почувствовал, как скрутило разом все внутренности, свило в тугие жгуты.
В дверь осторожно постучали.
Крефф отворил.
На пороге стоял Зоран — взгляд виноватый.
— Наставник, мы Светлу в покойницкую снесли. Но Глава говорит нынче всех похоронить надо…
По парню видно было, он ждал, что наставник, как было у того в привычке, сорвется, обругает, скажет что-то обидное. Выуч уже к этому изготовился, зная желчный нрав наузника. Но Донатос сказал:
— Я понял. Сейчас спущусь. Сходи к Нурлисе, попроси рубаху чистую исподнюю. Да холстину — тело завернуть. И воды принесите.
Зоран вскинул на креффа расширившиеся от удивления глаза и кивнул.
— Иди, — сказал колдун, понимая, что ему нечего добавить. Желчи в нём не осталось. Только тоска. Страшная тоска, с которой он не знал не то что, как жить, но и как переспать первую ночь в Цитадели.
…Погибших хоронили уже в сумерках. Складывали в общую ямину. Светлу — обряженную в чистую рубаху, с расчесанными волосами — положили между воев. Она покоилась в серёдке — тоненькая, белая, какая-то очень маленькая и особенно жалкая рядом с ширококостными мужиками.
