Возвращение астровитянки - Горькавый Ник (первая книга txt) 📗
Ксения доказывала:
— Умный человек всегда одинок — у него есть глубокий внутренний мир, в котором он настолько один, что даже может погибнуть там от тоски. Книга для него — незаменимый друг в этом мире. Глупый же человек мелок, внутреннюю вселенную ему заменяет коллективный мир тивисериалов и виртуальный мир шумных компьютерных игр.
Мушкетёр возражал:
— Глупые люди, возможно, ещё более одиноки, только не понимают этого или не говорят об этом. Если у коровы аппендицит, она тоже ничего не может сказать, но живот у неё болит не меньше, чем у человека.
— А у коровы может быть аппендицит?
— Не знаю.
— Вот то-то и оно.
Ксения писала массу неистово-романтических отрывков, надеясь, что когда-нибудь к ней придёт захватывающая дух история, которая соберёт в себя лучшее из написанного и станет книгой, за которую Ксении не будет стыдно.
Лучшая погода для раздумий — туман в кипарисовой аллее, который сгущается в тёплый дождь. В молочно-кипарисовом пространстве хорошо уходить в себя и брести там среди деревьев. Мир не существует, спрятан за белой влажной пеленой, мокрые кипарисы тихо выступают из неё и так же тихо уплывают. Шелестящая тишина падающих ниоткуда капель. Аромат неспешно растущей мысли и острый привкус южной древесной смолы. Волны водяной пыли смешиваются с сочными запахами влажной зелени и цветущей акации. Тёплый туман концентрирует мысли, и его можно продавать в аптеках — для студентов, в пузырёчках. Мелкая вода тихо плывёт с неба и инкрустирует свежие апрельские листья росой. И ты радостно знаешь, что лето уже близко. На расстоянии одного дружеского локтя, сразу за порослью цветущего дрока и за дюжиной горячих рассветов.
Ксения находила всё новые и новые определения, которые доказывали важность литературы:
— Литература — это настоящая жизнь, наконец-то открывшаяся и высветленная.
Мушкетёр посмеивался:
— Литература — это сигнальная система, слуховая труба, на одном конце которой надрывается писатель, а на другом — позёвывает читатель.
Ксения не успокаивалась:
— Для умного читателя литература — не зона досуга, а зона моделирования и прогностики будущего.
Мушкетёр тоже не сдавался:
— Современная книга — это тест Тьюринга, в ходе которого читатель пытается понять, человек ли писатель?
Больше всего Ксении нравилось следующее определение:
— Литература предстаёт перед писателем как живое сверхсущество, наделённое вечной жизнью. Оно стоит над всеми современниками и соотечественниками. Все мы, великие и невеликие, знаменитые и неизвестные, пляшем под его дудку. Оно существовало до нас и переживёт нас всех. Мы умираем, а искусство остаётся. Его конечные цели нам неизвестны.
Мушкетёр возражал:
— Литература — способ душевной коммуникации и средство эффективной социализации. Остальное — рюшечки…
Они были друзья, и даже больше.
— Что ты делала вчера вечером?
— Взяла в постель журнал мод полистать — и заснула, держа его в руках. Меня этим толстым журналом чуть не прибило. А что ты делаешь по утрам?
— По утрам? «Завтрак! Завтрак!» — трубят рефлексы.
— Ты толстеешь с возрастом?
— Нет, просто брючные ремни раньше были длиннее.
— Я тоже заметила, что фотографии знакомых старушек стали заметно молодеть.
Они рассказывали друг другу то глубинное, чем не осмелились бы поделиться с реальным живым собеседником.
— Неужели жизнь состоит лишь из открывания консервных банок, покупки туалетной бумаги и смотрения в тивизор? Ведь должен же быть какой-то высочайший смысл извлечения меня из небытия на почти сто лет? Что я должен сделать в этой жизни, чем придать ей смысл?
— Исправь человечество, спаси мир.
— Нужно оно мне больно, это дурацкое человечество, этот загаженный мир.
— Если тебе не нужны ни люди, ни природа — тогда твоя жизнь заведомо бессмысленна. Ещё лет тридцать поспрашиваешь за кружечкой пива о смысле жизни — и Вселенная спишет тебя как неудавшийся шанс.
Понедельник — этим всё сказано! Даже глазунья на завтрак получается какой-то бельмастой.
Игорь вырулил на своём «кубике» — автомобильчике-кабинке со стандартными размерами шасси метр на метр и чуть больше в высоту — с тесной стоянки на улицу Островитянова.
Озимое бледное небо было вспахано на совесть, облачные клубочки аккуратными рядами шли с севера на юг. Солнце светило меж рядов белой облачной пашни, но было по-зимнему прохладным.
На обочине шоссе стоял столбиком крупный коричневый бобёр и с удовольствием скусывал толстый стебель медвежьей дудки, не обращая внимания на машины.
«Битцевские, — подумал Игорь, — совсем обнаглели…»
И встал на полосу вслед за маленьким грузовичком.
Игорь ехал и с наслаждением вдыхал запах свежего сена. Потом спохватился — откуда в Москве сено? Газоны в столице, конечно, стригут, но пахнет не стриженой травой, а именно сеном — душистым и сухим.
Причём пахнет уже давно! И даже травинки летят в стекло!
Игорь проследил траектории летящих соломинок и понял, что грузовичок, который едет впереди, везёт два огромных рулона сена — наверное, в конно-спортивный клуб.
Так всю дорогу Игорь и ехал в шлейфе сенного дурмана.
Хорошо. И скоро необычно тёплое Рождество. Уже звенят рождественские колокольчики по тротуарам.
На обочине нужного Игорю поворота переливалась светом милицейская машина. Сердитый милиционер уже кого-то клевал, сигналя головными лампочками, и на дорогу не смотрел.
В «бригантинке» Аркаши Потапова кипело производственное утро, осложненное понедельником.
На двери кабинета начальника светилось обычное: «Человек, о чём думает твой крошечный мозг?» Сюжетник Стас сидел за своим столом, лихорадочно набирая что-то на компьютере, и бормотал странную молитву:
— Приди ко мне, Дед Мороз… и подари билет в волшебную страну, где январское солнце плавит разноцветный океанский песок, а из замороженных гор лениво вылезает огненная лава…
Он на секунду разогнул усталую спину и снова стремительно застучал по клавишам:
— …там красные кораллы растут под мягкие звуки гитар, зимние ночи пахнут лилиями, а блондинки из открытых машин улыбаются раскосыми глазами, загорело и длинноного…
И будет там нега и плещущий покой…
Он закончил работу, отправил её кому-то и торжествующе воскликнул:
— Дед Мороз, ты всё успел записать? Пожалуйста, ничего не перепутай!
Видимо, очередной шедевр сотворил. Игорь поздоровался:
— Как жизнь, Стас?
— В вечных творческих судорогах!
Значит, всё нормально, сюжеты рождаются, зарплата светит.
Если Стас отвечал: «Как обычно — по уши в консенсусе…» — то это означало, что шеф очередной сюжет зарезал. Стас угрюмо говорил: «Получен нахлобучник неясной этиологии».
На двери рекламного отдела появились два новых листка с образцами жанра.
Бригадное утро бурлило и выплёскивало реплики и эмоции.
Аркаша обрушился на огрызающихся идейников:
