Пикник парикмахеров - Хоппе Фелицитас (читать книги без TXT) 📗
Тогда брат отправится в те края, откуда приходят письма, которые он по утрам кидает в почтовые ящики, сестра насовсем уйдет к булочнику, а я пойду своей дорогой — у каждого свой путь. Чтобы мы это осознали, брат выпроваживает нас за дверь, сажает в родительскую машину и отправляет прокатиться по окрестностям: сестра за рулем, я — рядом, обе в больших солнечных очках. Мы всматриваемся в пейзаж за маленькими окнами, и я мечтаю, чтобы сестра никогда больше не разговаривала, того же хочет и она.
Но когда мы проезжали мимо родительского дома, сестра, вытянув руку, указала на щит в палисаднике. Мы остановились, вышли из машины и под ручку направились к двери, которую брат распахнул изнутри, будто весь день только нас и ждал. Вода в кофейнике уже закипела, открытая коробка с печеньем стояла на столе. Поскольку я слишком глубоко запустила туда руку, брат захлопнул крышку и воскликнул: Нет уж, сейчас будем осматривать дом! Мы поднялись за ним по лестнице и впервые увидели родительский дом собственными глазами.
Он маленький, но вместительный, наверху две комнаты: одна для детей, другая для родителей. Спится здесь крепко и без сновидений. А вот наш сад: деревья дают хороший урожай, только в прошлом году мы их прививали. Если заботиться о них, немного, совсем чуть-чуть, то можно есть за своим столом урожай из собственного сада. Только живую изгородь надо время от времени подстригать, иначе она заслоняет обзор, а ведь в ясную погоду открывается вид почти до самого озера, полчаса в любом направлении. Полы крепкие, как и крыша, ни одна капля не просочится ни сверху, ни снизу, в этих краях почти не бывает дождей. Как же тогда растут деревья? Это остается тайной, а тайны людям нравятся. Вниз по лестнице — кухня, прямо у окна — стол, каждый час солнце освещает довольного едока с вилкой в руке и молитвой на устах. Только живую изгородь надо время от времени подстригать, иначе утром будет темно и никто не захочет вставать.
Но ведь солнце еще ярко светит в окно, кричу я, да и вода в кофейнике кипит, только вот брат не удостаивает меня ни единым взглядом. Уже несколько месяцев он считает, что я недостаточно убедительно произношу свою речь, когда отдыхающие останавливаются посмотреть дом наших родителей. Но я и дальше буду стоять на страже у кухонной двери, сжимая в кулаке фонарик и наблюдая за сестрой, стоящей за хлебным прилавком, и за братом, кидающим письма в почтовые ящики. И хотя храброй меня не назовешь, я не сомкну глаз, пока приманка в ловушках не будет съедена и я не обнаружу следов на разрыхленных дорожках.
В кухне будет темно, когда отпускники войдут и удивленно склонятся над пустой коробкой для печенья. Угощайтесь, крикну я, теперь уже властным голосом, но не забудьте, что изгородь надо срочно подстричь, а то ведь собственной руки не видно. Потом я провожу их с фонариком до ворот и по дороге сниму с них солнечные очки, чтобы они не натыкались на заборы. Прежде чем вернуться через палисадник в дом, я последний раз проверю силки и ловушки и без сожалений вырву из земли щит.
СВИДЕТЕЛИ
Когда дюжие мужики с гоготом и бранью, обливаясь потом, выволокли из дома последние вещи — две кровати и шкаф, посреди комнаты, словно изваяние, остался сидеть на сундуке мой отец. Он закрыл лицо руками и уткнулся в колени, будто ждал, что мужики вернутся, подхватят его под руки и отнесут в машину к прочей мебели. Но те не собирались избавлять отца от его участи, а меня — от него; как только я подписала документы, они поспешно ушли.
За грязными окнами садилось солнце — зрелище, которое обычно каждый вечер приковывало внимание отца, прежде чем он вставал, одевался и наконец-то отправлялся по делам. Но сейчас он все так же сидел на сундуке и не поднял головы, даже когда я поставила у его ног недопитую пивную бутылку, которую мужики забыли в углу прихожей. На нем был тот же поношенный костюм, что и прошлой ночью, и широкий, некогда желтый галстук, теперь безжизненно свисавший с его шеи, словно хвост околевшей собаки. Воротник его рубашки измялся, растрепанные волосы на голове напоминали карнавальную корону. Меня душил смех, и, чтобы справиться с ним, я стала медленными глотками пить пиво, так как не хотела пугать горевавшего отца.
Частенько я сиживала так, допивая остатки из бутылок, пока отец проигрывал игру за игрой мужчинам в других галстуках. Он часто брал меня в свои ночные походы — якобы затем, чтобы обучить правилам игры, но на самом деле он до последнего верил, что я принесу ему удачу. Он не сознавал, что мы пришли в этот мир приносить себе и другим несчастья: он делал это своей игрой, а я была свидетелем, потому-то однажды ночью мать выложила карты на стол, плеснула на них какой-то едкой жидкостью и подожгла, так что мы с отцом обливались потом, кашляли и ничегошеньки не видели. Но к тому времени матери уже и след простыл.
С той ночи я больше не сопровождала отца в его походах. В поте лица чистила щеткой его костюмы, стирала и гладила его галстуки и рубашки. Только вот крахмалить ему воротнички так, как делала мать, у меня не получалось, поскольку она не посвятила меня в свои тайны. Вяло, будто сломанные крылья, свисали уголки отцовских воротничков, это злило его: он любил жесткие формы. Возвращаясь домой перед рассветом, он нависал над моей кроватью, хватал меня за плечи и рывком поднимал с подушки. Опять как жеваный! — громко кричал он, будто произнося обвинительную речь. Тогда я вставала, шла на кухню, ставила воду для кофе и не напоминала ему ни о чем из того, что он знал сам: что и в крахмальных воротничках он не выиграл ни одной игры и что чашки, из которых мы пьем, — наши последние, ведь я давно начала закладывать все, что можно было вынести. По вечерам я клала деньги на кухонный стол, и он, прежде чем смыться, поспешно запихивал их во внутренний карман костюма.
Лишь когда кофе в чашках стал совсем прозрачным, я подумала о шкафе матери, которая до последнего оставалась дамой серебристых каблуков и широкополых шляп. Как только отец в предрассветный час наконец-то завалился с тяжелым сердцем спать, я в последний раз сунула нос в узкую щель между рамой и дверцей шкафа, где по-прежнему пахло дымом и мылом. Шкаф был пуст. Я поняла, что отец меня опередил, и села ждать на пороге его комнаты.
Когда мужики явились забрать мебель, отец даже не попытался встать, и они с хохотом выдернули его из постели, проволокли по полу и усадили на сундук, где отец остался сидеть, закрыв лицо руками и уткнувшись в колени. Уже совсем стемнело, а я все сидела на пороге, держа в руке пивную бутылку и неотрывно глядя на блеклые крылья воротничка его рубашки. Его желтый галстук освещал комнату.
Ты так и не научилась крахмалить воротнички, сказала мать, войдя в комнату и указав пальцем на отца, так нельзя выходить на улицу, люди будут смеяться. Потом она подняла меня за плечи и повернула так, что я поневоле смотрела ей прямо в лицо. Мать совсем не изменилась. Я молчала, потому что она прекрасно знает то, что известно здесь каждому ребенку: что люди смеются всегда; что отец и с накрахмаленным воротничком проигрывает каждую игру; и что я заложила все, что можно вынести, кроме сундука и отца, которого мы сейчас — мать справа, а я слева — подхватываем под руки и без труда выносим из дома, ибо несчастье сделало его легким как перышко. Я могу засвидетельствовать: пока мать рылась в сундуке и переодевалась, будто готовилась сию минуту выйти на люди, я стояла в дверях и отчетливо видела, как легкий порыв ветра подхватил отца и тот исчез в темноте.
РЫЦАРЬ И ДУЭЛЯНТЫ
Герой выходит из леса. На нем тяжелые доспехи. При каждом движении они тихо звенят на ветру. Забрало его шлема опущено. Он видит мир другими глазами. Заметив его, дуэлянты начинают смеяться. Их тела никогда не чувствовали тяжести доспехов. На их маленьких головах беззвучно покачиваются блестящие цилиндры. Затянутые в перчатки руки сжимают изящные пистолеты и не знают, что делать с пулей. Падает снег. Рыцарь оставляет на свежем снегу неспешные следы. Дуэлянты не хотят пропустить чудесное зрелище и смахивают иней с длинных ресниц, прикрывающих маленькие глазки. На поляне спят вповалку секунданты, все в снегу. Дуэлянты не понимают ничего из того, что видят. Ничто не стучится в дверь их скудного ума. Творения скупого мастера. Впритык отмерен материал, из которого скроено содержимое головы дуэлянта, так что пуля легко пролетит мимо цели. Герои неточных выстрелов. Люди, чьи руки — в перчатках. Руки рыцаря — в кованых рукавицах.
