Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне - Науменко Вячеслав Григорьевич (книги онлайн полные версии бесплатно TXT) 📗
К этому времени нас, вывезенных из Лиенца, оставалось человек 250, не больше: часть была взята в НКВД, часть умерла, а несколько человек за «особые услуги» освободили из-под стражи, и они поселились в разных местах Кемеровской области. Это были: Р. Н., полковник П. и еще два-три человека, фамилии которых не помню.
В этом лагере с нас, русских, сняли оттиски пальцев, ладони и фотографировали. По этому признаку мы поняли, что нас ожидает что-то скверное. К тому же за несколько дней до отправки из Байдаевского лагеря приезжал прокурор войск МВД (тогда уже называлось не НКВД, а МВД) и каждому под расписку сообщал судебный приговор, обвиняющий нас по статье 58 пункт 4 (помощь международной буржуазии). Когда мне это было объявлено, я сказал прокурору, что не я должен иметь этот пункт, а они, ибо, участвуя в войне, помогали своим союзникам англичанам, американцам и французам, за что он меня выругал.
В октябре, числа 13-го, из всей нашей эмигрантской группы вызвали 78 человек, отобрали постельные принадлежности и часть одежды, вывели за ворота лагеря, где ожидал большой конвой с собаками и пулеметами. Нас построили по пятеркам. Начальник конвоя, сержант, объявил, как надо держаться в пути — не смотреть по сторонам, не разговаривать и, в заключение, сказал: |
— Шаг вправо, шаг влево считаю побегом, открываю огонь без предупреждения.
С этого момента мы слышали каждый раз при следовании под конвоем, эти слова. Повели нас через станцию Кузнецк, перешли железнодорожные пути и остановились около высокого забора — это была пересыльная тюрьма. Открылись ворота и нас ввели в коридор, оттуда в камеру, но настолько малую, что мы могли там только стоять — сесть было негде.
Из этой камеры нас вызывали по одному в канцелярию тюрьмы в этом же коридоре и каждому объявили, что особым совещание, по статье 58 пункт 4, приговорен к 25 годам заключения в спецлагерях, давая на подпись клочок бумажки, на котором стояло: фамилия, имя, отчество, год рождения, статья, срок и подпись осужденного. Бумажки эти были размером 12–15 сантиметров длиной и 6–7 шириной. Назвать их приговором никак нельзя. После процедуры, указанной выше, нас всех перевели в камеру с бетонным по-лом, без нар и каких-либо постельных принадлежностей. Все, вповалку, ложились на полу, подослав под себя, кто что имел. Теснота, духота, скверная; пища действовали на нас угнетающе.
Все мы как-то легко приняли известие о нашем сроке, я даже засмеялся, услышав срок 25 лет, и на вопрос объявившего приговор офицера, ответил, что на такой приговор можно только смеяться.
Здесь, в пересыльной тюрьме станции Кузнецк, нас продержали дней десять, после чего вывезли в специальных вагонах для перевозки заключенных (сокращенно «зак») с решетками и одна сторона вагона без окон. В купе этих вагонов по положению должно быть 10–12 человек, нас же напихали по двадцать человек. Теснота и духота были ужасные. По коридору ходил часовой с револьвером. В уборную пускали два раза в день, утром и вечером. Воду для питья два-три раза, не больше. Питались сухим пайком, состоявшим из 600 граммов хлеба и соленой рыбы, которую мы старались не есть, ибо после нее мучила жажда, а воды давали одну кружку в 300 граммов на один прием.
Так нас отвезли до Новосибирска, там выгрузили, перевели в пересыльную тюрьму, где продержали три-четыре дня. Сидели в камерах, на прогулку выводили на 10–15 минут в маленький дворик, заставляли ходить кругом, в затылок друг другу. Из Новосибирска в таких же вагонах повезли в Петропавловск, где, по выгрузке, сажали в «черного ворона» (автомобиль, приспособленный для перевозки заключенных), рассчитанного на восемь человек. Нас же сажали по двадцать, так что все лежали вповалку, ибо ни стоять, ни сидеть не было возможности.
В Петропавловске, на пересылке нас рассадили по разным камерам. Я и покойный войсковой старшина Ефименко попали в одну камеру, где в большинстве сидели урки (блатные) — особая каста воров, бандитов. Они делятся на две категории: воры и суки. Воры — высший слой этой касты, они держались обособленно, враждуя с тюремным начальством и на работу не ходили. Суки — это бывшие воры, но перешедшие на сторону начальства. Они в лагере занимали административные должности и пользовались всевозможными привилегиями. Эти люди в тюрьмах и в лагерях грабили политических заключенных, отнятые вещи передавали надзирателям, которые выносили их за зону, там продавали и добычу делили с суками. Между этими двумя категориями шла страшная вражда, вплоть до убийства. Если один из них попадает в лагерь противника — живой не выйдет — зарежут, здесь пощады нет. Первые и вторые на свободе занимаются и живут исключительно кражами и грабежами, причем и сами они делятся на категории: одни берут только деньги и ценные вещи, другие не брезгуют ничем. Это ужасное зло в лагерях и тюрьмах продолжалось до начала 1954 года, когда особым распоряжением из Москвы всех воров и сук собрали и отправили на дальний север.
Я уже сказал, что меня и войскового старшину Ефименко посадили в камеру, в которой находилось большинство урок. При входе в камеру, староста этой категории людей спросил, что у нас есть. Мы показали свои вещи. Не найдя ничего для него подходящего, он оставил нас в покое, дав нам место на полу, у стенки… На пересылках, в большинстве случаев, нет нар и постельных принадлежностей, все спят на полу.
Ночью у Ефименко вырезали карман и утащили пятнадцать рублей. Утром, обнаружив кражу, он сказал об этом мне. Рядом со мною, с другой стороны, лежал какой-то мужчина лет 45-ти — 50-ти, он ни с кем не разговаривал, и урки его не трогали. Вид у него был довольно суровый. Услышав наш разговор о пропаже денег, он подозвал к себе старосту камеры, урку, и сказал:
— Чтоб через десять минут деньги были возвращены этому старику!
Тот немного помялся, но приказание выполнил. Не прошло и десяти минут, как один из этой компании, проходя мимо нас, бросил Ефименко деньги и сказал: «Прости старик, по ошибке взял!» После мы узнали, что человек, спавший возле меня, известный вор и вождь одной из воровских организаций.
В Петропавловске мы пробыли дней десять. Здесь был составлен эшелон из товарных вагонов, с оборудованными печами, и нас пешком, через весь город, под сильным конвоем, повели на станцию. Когда нас вывели из тюрьмы на площадь, то там собралась масса народа, многие женщины плакали. Конвойная милиция разгоняла толпу.
По пути на станцию несколько человек упало, ибо от слабого питания изнемогли. Их подобрала машина, шедшая позади колонны и доставила на станцию железной дороги. От тюрьмы до станции было около пяти километров. Через четыре дня мы прибыли в город Кингир, где был большой лагерь, на 7–8 тысяч человек. Нас всех прибыло эшелоном около двух тысяч человек — все осужденные по пятьдесят восьмой статье (политические). В лагерь впустили после проверки и обыска, который продолжался около четырех часов.
Здесь мы узнали, что дня за два до нашего прибытия произошла драка между бывшими там ворами и суками, что было убито около тридцати человек и что одних и других за день до нашего приезда вывезли в неизвестном направлении.
Разместив по баракам, нас повели в баню, сделали дезинфекцию вещам, всех, кроме лиц, сфотографированных с бородою, обрили. Нигде не оставили ни одного волоска. Такое бритье производилось при каждом посещении нами бани (в 10 дней один раз) в продолжение всего времени нашего пребывания в лагерях. На следующий день вывели на работу. Так началась наша жизнь в лагерях заключенных.
Я и несколько других из нашей группы, в том числе войсковой старшина Винников, есаул Лукинов, есаул Калюжный Александр, полковник Гридасов, поручик А. Попов, сотник Акимов, пробыли в этом лагере до начала июня 1949 года, когда составили партию в две тысячи человек, снова погрузили в поезд и повезли в Караганду, откуда на другой день увезли машинами в лагерь Спасск — в 45 километрах от Караганды.
Поселок Спасск — это бывший монастырь, куда до 1914 года ссылали провинившееся духовенство. Там же было управление и медеплавильный завод английской концессии, которая ликвидировалась, кажется, в 1928 году.
