Обратной дороги нет (cборник) - Карпов Владимир Васильевич (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Обернулся за шлюпкой. Она была его верной спутницей, не подвела в трудную минуту, и теперь, когда оказалась ненужной, он все же не хотел расставаться с ней. Отдышавшись и взвалив шлюпку на спину, пополз вверх, к маяку.
Вспышки, каждый раз внезапные, больно резали привыкшие к темноте глаза, ослепляли. Прикрываясь ладонью, Иван высмотрел: маяк невелик, метра три высотой, и похож на гриб — круглая металлическая будочка, вверху опоясанное стеклом расширение. Там, за переплетом, бился яркий язычок пламени, рождался, умирал и вновь рождался.
Соболев нетерпеливо ждал этих вспышек, они властно притягивали его к себе, помогали преодолевать встречавшиеся на пути камни и ямы. Держась руками за будку, Иван поднялся — впервые за много часов он стоял на ногах. Боль горячей волной хлынула в ноги, казалось, каждая косточка, каждая мышца были наполнены этой болью — кровь возвращалась в онемевшие ткани, и он впервые подумал о боли: сладостная.
То ли от привычки к непрекращающейся качке, то ли от слабости Соболеву казалось, что металлическая светящаяся будочка раскачивается, как маятник, шатается, вот-вот готовая упасть.
Оторвавшись от будки, сделал первый самостоятельный шаг — словно водолаз, обутый в свинцовые калоши, он ступал тяжело и плоско.
Скорее костер! Можно будет раздеться, высушить одежду, отогреть ознобленное, дрожащее тело. Не доверяя еще ногам, боясь упасть и разбить голову о скалу, он снова опустился на четвереньки и пополз вниз собирать в темноте у подножия острова выброшенный прибоем разный деревянный хлам.
Самой ценной находкой были несколько гнутых досок от бочки-сельдянки и кусок шпангоута от какого-то разбитого бурей баркаса. Дерево было влажным, но не беда — бывалому охотнику и рыбаку случалось под дождем разжигать костер с одной спички. Раскрыв свой большой «пилотский» складень, Иван вытесывал мельчайшие стружечки, сушил их своим дыханием, грел в ладонях. Заботливо и не спеша укладывал костер, нож дрожал в руках и срывался — скорей, скорей! — но Иван заставлял себя не торопиться.
Наконец костер сложен, теперь нужен только маленький горячий язычок пламени, и когда огонь разгорится как следует, он бросит в него самые сырые щепки, дым поднимется над островом, дым — сигнал бедствия…
Иван подполз к металлической будке. От вспышки к вспышке, с перерывами он смог по буквам разобрать на дверце надпись, грубо намалеванную смолой: «№ 227. Высокий». Очевидно, «Высокий» было название острова, но оно ничего не говорило летчику: разумеется, на его карте все здешние острова не могли быть помечены. Что ж, Высокий так Высокий.
Встав, он не в силах был отвести глаза от вспыхивающего пламени, он застыл, как огнепоклонник: за выпуклыми линзами в ацетиленовой горелке бился трепетный язычок.
Дверь будки была заперта задвижкой, прихваченной болтом и гайкой. Иван налег на задвижку — она не поддалась. Он стал дергать ее, крутить, срывая кожу с пальцев, но задвижка была словно впаяна, влита в дверь. Влажный, насыщенный солью воздух быстро творил здесь свое разрушительное дело, густой слой ржавчины как бы прирастил гайку к болту — тут нужен был гаечный ключ, а не ослабевшие пальцы.
«Ну откройся же, откройся, — просил он. — Ах, ты…»
Дверь не поддавалась.
Соболев в ожесточении принялся бить рукояткой пистолета по задвижке — вид такого близкого и недоступного огня бесил его. Он быстро устал, закружилась голова, дыхание стало хриплым и судорожным, холодная и мокрая одежда жгла тело.
Чуть посветлело, мутный заполярный рассвет, лишенный красок, безжизненно холодный, сочился из низких туч. С площадки, на которой стоял маяк, стало видно, как с одной стороны скала полого уходила вниз, а с другой обрывалась прямо в море — именно к этому обрыву его и прибило ночью. Начался отлив, и из воды выглянула литораль — усыпанная камнями коса, которую нельзя было заметить во время полной воды.
Над камнями, выискивая что-то в воде и осатанело крича, носились чайки. Он видел, как несколько птиц оторвались от камней и, медленно взмахивая крыльями и набирая высоту, полетели вдаль, туда, где свинцовое море утыкалось в белесую мглу. И позавидовал чайкам: они летели к берегу, они не знали ни расстояний, ни голода, ни жажды.
Теперь бы глоток воды! Может быть, где-нибудь в расщелинах скалы хранятся крохотные озерца, оставленные дождем?
Он приподнялся, чтобы сползти вниз по пологому склону, поискать воду, но раздумал. Нет, огонь был сейчас важнее, чем вода, — не жажда медленно убивала его, а холод. Ветер приутих, но теплее от этого не стало — одежда была перенасыщена влагой. И при каждом движении ледяные струйки текли по коже. Лежа он облизал сухим, опухшим языком холодную влажную скалу, мягкий, пахнущий гнилью лишайник, росший меж камней.
Потом ему удалось выковырнуть из трещин увесистый обломок скалы. Он поднялся и бил, бил по задвижке, изредка останавливаясь, чтобы вдохнуть побольше воздуха — опавшим легким не хватало кислорода. Чтобы не упасть от головокружения, он как можно шире расставил ноги и левой рукой уперся в дверь.
Задвижка поддалась его упорству — болт медленно выползал из вилки, оставляя след из светлого, не тронутого ржавчиной металла. Дверь распахнулась. Соболев протиснулся в будку и, ухватившись за металлические стержни, подтянулся к горелке.
В стеклах башни при очередной яркой вспышке он увидел свое отражение — вспухшее, в кровоподтеках и ссадинах лицо показалось чужим и страшным; Соболев отвел глаза.
Огонек был упрятан за круглой толстой линзой, прикрытой сверху железным колпаком. Приникнув лицом к линзе, неловко и напряженно вися на стержнях, Иван стал рассматривать устройство горелки.
Из тонкой медной трубочки, идущей от баллона с газом, с чуть слышным присвистом вырывается заостренный, как наконечник стрелы, желтый язычок огня. Он лижет два керамических стерженька, накаляет их. Через каждые три секунды, скопившись в плоском, как тарелка, резервуаре и приоткрыв давлением клапан, к алым стерженькам сильно и резко подается большая порция ацетилена. Это и дает ослепительную, пронзительно-голубую вспышку, заметную проходящим судам даже днем.
От маленького постоянного язычка он и возьмет огонь! Иван откинул колпак. Пальцы с зажатым в них карандашом сами тянутся к горелке. Пламя уже жжет руку, но он готов терпеть эту муку сколько угодно, лишь бы добыть огонь.
Карандаш вспыхнул и тут же погас Обгорела краска, но отсыревшее дерево не занялось. Надо подольше подержать его у огня, и все будет в порядке, пусть деревянный трут разгорится как следует, тогда удастся донести огонь до костра.
Мешают керамические стерженьки — они не дают просунуть карандаш поближе к огню.
Полуослепший, дрожа от озноба и напряжения, он отодвинул керамические наконечники, давая простор пламени. В воздухе резко запахло паленым — это очередная вспышка сожгла ему брови, Иван отпрянул, негнущиеся разбитые пальцы чуть заметно коснулись пламени.
Вечный огонек исчез. Керамические стерженьки остывали на глазах, из алых становились серыми, тусклыми, как пепел. Было только слышно, как сочился газ и как тут же аппарат выбрасывал из резервуара очередную порцию ацетилена. Резкое шипение, но вспышки уже нет.
Иван ждал, он никак не мог поверить, что случилось страшное, непоправимое. Как медленно тянутся три секунды! Зловещее шипенье. Огня нет, он убил его, задушил, прервал слабое дыхание огрубевшими, беспомощными пальцами!
Мечтать о тепле, увидеть огонь, всю ночь добираться к нему и, достигнув цели, своими руками…
Соболев сполз на бетонный пол вышки, ударился лбом в гулкую металлическую стену. Над головой ацетиленовый аппарат мерно и безучастно отсчитывал секунды: раз, два, три — шшух, — это вылетала из резервуара сильная струя газа.
«Онега» превратилась в маленький, неподвижный железный остров: теплоход прочно сидел на гребне острого камня, врезавшегося в днище.
Светало, выплыли из темноты каменные глыбы архипелага. Завьялов, ссутулив массивные, оплывшие плечи, ни на кого не глядя, курил сигарету за сигаретой: впервые за последние три года «сухопутной» жизни он взялся за табак. Прижав ладонь к груди, он утихомиривал колющую, нарастающую боль в сердце.
