Набат - Шевцов Иван Михайлович (полная версия книги .TXT) 📗
- Фашистам, - ответил Морозов. - Я их, браток, уже девять штук на тот свет отправил.
- Стреляешь?
- Зачем: мы их по-тихому, ножиком. Культурненько. И всё - шито-крыто… Это вы вот стрельбу подняли, переполоха наделали, неосторожно. Теперь надо ожидать - заявятся… - Он осекся, прислушался. Где-то наверху надрывались и тарахтели моторы. - Вона, слышь, легки на помине.
- На вот… возьми, - затухающим голосом выговорил Кудрявцев, подавая Морозову свой карабин. - Удобней ножика… Стреляет без звука. Так, легкий хлопок… Возьми, пригодится. Ты и за меня постреляй… Мне не повезло…
- Да что ты, браток, а как же ты?..
- Я… уже… - выдохнул снайпер и умолк.
Морозов подосадовал, что не успел расспросить земляка, кто он, откуда и как сюда попал. Даже имени не узнал. Но что теперь делать? Придется похоронить его здесь, в подвале, а затем, возможно, и самому менять убежище. Но это потом, завтра, когда все уляжется, утихнет. А сейчас… Он взял карабин и вышел из подвала. Уже стемнело. На улице горели фары автомашин и мотоциклов, слышалась нервозная немецкая речь. Пробираясь только ему известными извилистыми ходами в руинах костела, карабкаясь по разрушенной стене, цепляясь за железную арматуру, он подтянулся на руках и забрался на высоту - укромную площадку, откуда хорошо было наблюдать и слушать. Здесь он чувствовал себя в безопасности. Едва ли кому придет в голову мысль карабкаться вверх по держащейся на честном слове, со многими трещинами красной кирпичной стене. В эти душные ночи Тихон Морозов не однажды поднимался сюда из мрачного подземелья, ложился на им же принесенную рогожу и засыпал.
Куницкому так и не удалось дойти до дома, в котором жил Веслав Качмарек. Его схватили недалеко от разрушенного костела и сразу доставили в СД. На его костюме обнаружили пятна крови, о чем было немедленно доложено самому оберфюреру, и Шлегель понял, что на сей раз попалась крупная птичка, решил сам допросить задержанного. Пистолет Куницкий незаметно выбросил в темноту, когда понял, что сопротивляться бесполезно. Он решил прибегнуть к легенде: он Лявукас Давидонис из Вильно. Он не знал о пятнах крови, и когда в СД его спросили, откуда кровь, он растерялся, ответил глупо:
- Не знаю.
И сам понимал, что ответ получился глупым. А уж потом, в камере пыток, увидя всевозможные орудия новейшей инквизиции, столкнувшись с хищным кровожадным взглядом Шлегеля, он понял, что не выдержит, что героизм, бессловесная смерть не для него. Он сжался в комок, как пружина, почувствовал себя маленьким, беспомощным, ничтожным. Его усадили на одинокий стул, стоящий посредине комнаты. Шлегель подошел к нему сзади, крепко схватил за волосы и повернул голову лицом кверху. Было больно, но Куницкий смолчал, он смотрел остекленелыми от ужаса глазами на Шлегеля и видел его жирный розовый подбородок. Оберфюрер тоже молчал, - он смотрел на свою жертву, как смотрит кобра на кролика. Долгой, как вечность, показалась Куницкому эта пауза, думал, что не выдержит. Наконец Шлегель произнес:
- Юде?
- Да, - тихо выдавил из себя Куницкий, и собственный голос показался ему чужим и далеким.
Большой опыт "работы с людским материалом" приучил Шлегеля почти безошибочно определять характер человека на духовную и физическую прочность. Куницкого он постиг сразу. Разжал кулак, отпустил волосы и отошел на шаг.
- Итак, с чего начнем? - спросил оберфюрер, глядя то на Куницкого, то на переводчика, здоровенного немца из Вроцлава, выполняющего по совместительству еще и обязанности палача. - С физических упражнений, - дьявольская улыбка в сторону свисающих с потолка ремней, на которые подвешивались истязаемые, - или с откровенного признания и чистосердечного раскаяния?
- Я все расскажу, - по-немецки молвил Куницкий. - Только об одном прошу: потом вы меня сразу же расстреляйте. Очень прошу.
Угловатые плечи Куницкого перекосились и мелко дрожали. Он пытался совладеть с этой дрожью, но никак не мог.
- Значит, мы можем без переводчика, Отлично! - наигранно воскликнул оберфюрер. - О легкой смерти не мечтай, ее я тебе не обещаю. Либо я сохраню тебе жизнь, и ты будешь работать на меня, либо я брошу тебя в ад. Не Дантов, нет. Итальяшка обладал примитивной фантазией. Итак, я слушаю.
Куницкий рассказал все. Состав группы и задание. О том, как попали к Мариану Кочубинскому и как их выручил Ян Русский. О раненом Кудрявцеве, который сейчас лежит в подвале разрушенного костела и ждет помощи. О радисте, который сейчас пробирается на конспиративную квартиру, и о тех, кто его там ждет. К концу рассказа он весь обмяк, почувствовал себя совершенно опустошенным, отрешенным от всего реального, земного, и ему действительно захотелось умереть. Но только сразу, без мучений, уснуть бы и не проснуться.
Шлегель не задавал лишних вопросов: он был убежден, что Куницкий говорит правду, и не хотел терять времени. Две группы гестаповцев выехали одновременно по двум адресам: одна на квартиру к оберполицаю Качмареку, другая - в подвал костела.
Арестованных Алексея Гурьяна, Николая Софонова, Веслава Качмарека и Ядзю посадили в одиночки, допрашивали каждого в отдельности, пытали, но никаких сведений не добились.
На другой день Шлегелю звонил из Варшавы его старый приятель майор Баум - руководитель особо засекреченной службы абвера под кодовым названием "Валли". Спрашивал, как там поживает Артур Хассель, дружески советовал Шлегелю не ссориться с влиятельным доктором, а произошедший между ними инцидент-размолвку постараться незаметно уладить.
- Я тебя понял, Баум, - возбужденно кричал в телефонную трубку оберфюрер. - Все понял и постараюсь уладить… Кстати, у меня есть отличный предлог для визита к Хасселю.
И он вкратце сообщил, как сенсацию, о задержании группы московских агентов, которая интересуется замком графа Кочубинского. Один из участников группы, некто Адам Куницкий, он же Лявукас Давидонис, "раскололся" на все сто. Новость эта как гром поразила Баума.
- Послушай, Курт, это чрезвычайно важно, - кричал майор. - Чрезвычайно!.. Я сейчас же сообщу оберфюреру Гелену. Или доложу адмиралу Канарису… Нет, нет, не возражай: твоему Шелленбергу эти люди ни к чему. Они в компетенции абвера. Я прошу тебя сохранить им жизнь и не допустить между ними общения. Изолируй каждого и жди нашего представителя.
Шлегель было уже пожалел, что проболтался: теперь из-за этих русских начнется торг между руководителем СД бригаденфюрером Вальтером Шелленбергом и руководителем абвера всемогущим адмиралом Вильгельмом Канарисом - этим хитрым и коварным полунемцем-полугреком. Вмешается Кальтенбруннер, а может, и сам Гиммлер, и тогда как бы не затрещал чуб у самого Шлегеля. Этого-то и боялся начальник беловирской СД и полиции.
Алексей Гурьян сидел в одиночке. Его только что привели после очередного допроса, избитого в кровь, и бросили на цементный пол. На допросе он упорно отрицал все - и что он руководитель группы, и все другие подробности. Все это он называл провокацией, чьей-то глупой выдумкой и твердил заученную легенду о себе. Хотя и знал, что ему не верят. Но твердил, чтоб вызвать сомнение у фашистов в подлинности показаний предателя. А он так и считал: в группе кто-то завалился и предал всех, спасая свою шкуру. Он, Гурьян, не допускал, что кто-то просто не выдержал пыток. Он гадал, кто из трех мог "расколоться", а скорее всего - просто предать: Кудрявцев, Софонов или Куницкий? А впрочем, почему эти трое, а не кто-нибудь другой? Скажем, тот же хозяин конспиративки Качмарек? Да мало ли кто - возможно, в отряде Яна Русского сидит агент гестапо. Мало ли кто.
Но тут он ловил себя на мысли, что он напрасно уводит следы в сторону от своей группы: предал их кто-то из своих: тот, кто знает и Бойченкова, и дачи Совнаркома, где размещается ОМСБОН, и другие детали, о которых не знает ни Веслав Качмарек, ни даже сам Ян Русский. И выходило, что предатель оказался кто-то из троих, ушедших передавать радиограмму. Кудрявцев? Софонов? Нет, этих Гурьян исключал. Оставался Куницкий.
