За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович (читаемые книги читать TXT) 📗
На подводе его ожидали Савка и те двое, что приехали вместе с девчатами.
Не успели въехать в лес, как встретились с подводой, на которой везли врача. Проводили ее глазами.
— Ну, хлопцы, тяжелый сегодня день нам выпал, — ” сказал Савка.
— А как все получилось? — повернулся к нему один из бандеровцев.
— Как, как… По–дурному получилось. Пятерых наших уложили не за хвост собачий. Мало того — двое советов ушло и винтовка у них.
— Мы этих двоих видели. Вот Марко и вуйко Григорий могут подтвердить. Я их за малым не уложил. Понимаешь, друже, как вышло? Подъезжаем мы к вам. Ну, километра полтора осталось. Слышим, вроде граната рванула и выстрелы.
— Сперва были выстрелы, потом граната, — печально уточнил Савка.
— Не спорю. Слышим, стрельба… И все ближе, ближе. Марко говорит — заедем в кусты. Пани наша согласилась. Смотрю, бежат двое. Один вроде немец, с винтовкой, а другой… Не поймешь, кто он, оборвыш какой–то. Бегут почти рядышком, нас не видят, а всего метров сто, сто двадцать до них. Немец оглянулся, припал к дереву и выстрелил. Тут я увидел какого–то вашего и понял, кто они, эти двое. Только хотел полоснуть по них из автомата, а пани испугалась, да кнутом по лошадям. Я так с воза на землю и полетел. Поднялся, а их уже след простыл. Я бы их срезал. Пани помешала.
— Она мне чуть лошадей не покалечила, — угрюмо отозвался возчик.
— Э, не говорите, вуйко, лошадьми она хорошо правила. Не ожидал даже…
— Друже Сыч, кто эта пани? — поинтересовался Савка.
— У Марка спроси… — засмеялся Сыч. — Может, скажет.
— Вепрь с ней долго разговаривал… — объяснил причину своего любопытства Савка. — Аж пока фельдшера не привезли.
— Ну и болтуны вы, хлопцы, — недовольно морщась, сказал Марко. — Как сороки. Суете нос не в свое дело.
Степан был рад тому, что его никто ни о чем не спрашивает. Он следил за дорогой и думал о своем. В его душе — он чувствовал это — зрел какой–то перелом. Дело было не только в том, что Степан решил спасти младшего брата, хотя именно этим он оправдывал все свои последние поступки. Требовалось дать ответ на коренной вопрос, какой ставила перед ним жизнь. От этого ответа зависело его настоящее и будущее.
Когда Степан вместе с Юрком учился в советской школе, он знал, к какой цели ему нужно стремиться. Юрко, тот метался, фантазировал, перебрал все романтические профессии — будущий геолог–путешественник, моряк, летчик и даже киноактер… Степан хотел стать инженером. Он хорошо усваивал все предметы, но точные науки давались ему особенно легко. Учитель математики восхищался им, говорил, что у него природное дарование, аналитический ум. К политике Степан относился настороженно, боялся ее. Может быть, сказалось то, что приверженность к политике изуродовала жизнь старшего брата.
Когда началась война и пришли немцы, Степан понял, что та цель, к которой он стремился, вполне реальная для него при Советской власти, стала теперь недосягаемой. Таким, как он, при нынешних условиях даже нечего мечтать о высшем техническом образовании. Нужно было трезво смотреть на вещи. Немцы одерживали непрерывные победы, быстро захватили огромные пространства европейской части Советского Союза, и следовало предположить, что победу одержит Гитлер. Что будет потом?
Петро утверждал, что они смогут отстоять Украину. Он требовал, чтобы Степан шел в сотню. Степан подчинялся воле брата. В победу и самостийную Украину он не очень–то верил, но счел, что гибель в бою с немцами все–таки более достойная участь для него, нежели смерть от голода на работах в Германии. Туда, в Германию, гнали молодежь беспощадно. Однако все вышло не так, как он предполагал и как предсказывали другие. Что–то похожее на чудо случилось там, у далекой Волги, и «непобедимые» армии Гитлера покатились назад. Советы возвращались. Радоваться нужно было этому, но Степан не мог, знал, в каком лагере он очутился.
То, что произошло сегодня на поляне, потрясло Степана Карабаша. Потрясла не подготовлявшаяся расправа и не ее жестокость, бессмысленность, а что–то другое, коснувшееся не только чувств, но прежде всего сознания молодого грамотного хлопца. Он понимал, что смерть трех смелых, несчастных людей, не причинивших никакого зла ни ему, ни его товарищам, ляжет на его совесть, хотя убьют их по приказу Вепря другие. Как ни было ему тяжело и горько, он смирился с этим: не в его воле и силах что–либо изменить. Ну, а если ничего не можешь сделать, то стой, сцепив зубы, и жди, пока все кончится. Степан стоял, ждал… Пленный украинец начал свою речь хорошо, он взывал к уму и совести. Совесть свою Степан усыпил размышлениями о роковой неизбежности происходящего, но мысль оказалась незащищенной. И логика, с какой пленный говорил о судьбе украинского народа, потрясла его. Как потом ни изощрялся и ни выкручивался Вепрь, на какие чувства ни бил — он так и не смог опровергнуть главный довод, доказательство своего противника, не решился ответить на вопрос: что было бы с украинским народом, если бы в битве с немцами он выступил один на один, без поддержки народов–побратимов?.. А какую судьбу готовил Гитлер украинцам, Степан уже знал хорошо. Даже Петро, и тот не скрывал, говорил, что немцам нужны земля и батраки. Обо всем этом Степан раздумывал и раньше, но только сегодня там, на поляне, впервые так остро и требовательно возник в его сознании вопрос: «Кто прав? На чью сторону нужно стать, чтобы потом не каяться и не проклинать себя?»
Ответа Степан так и не мог найти. Вернее, он все еще боялся твердого, честного ответа, потому что его жизнь стала бы тогда невыносимо мучительной. Нет, он не хочет касаться политики и все, что делает, это только для брата, только для Юрка.
На подводе проехали километров десять. Горяничи остались в стороне по левую руку. Степан знал эти места и, когда Савка на развилке прыгнул с подводы, догадался, куда они пойдут.
Савка зашагал по дороге.
— Куда? В Колки? — спросил Степан.
— Ну… — отозвался Савка.
— Чего дорогой крутить, идем напрямую, тут близко.
— Эге! Как говорится — в обход два километра, а напрямую все десять…
— Иди за мной, не заблудим.
Пошли лесом. Уже темнело. Но Степан вывел точно, лес впереди поредел, и за деревьями показалась черная, полуразрушенная печь, подымавшаяся среди развалин как памятник несчастью. В хуторе сохранилось от огня только два кирпичных строения, стоявших на отшибе, — большой дом — и сарай. Все окна в доме были забиты досками.
— Есть кто? — крикнул Савка, останавливаясь у ворот уцелевшей усадьбы.
— А кого тут черти носят? — весело отозвался кто–то из–за густой, давно не стриженной живой изгороди. — Савка, кажется?
— Он самый, друже Вороной. Как вы тут? Месяц есть?
Вооруженный винтовкой бандеровец вышел из–за кустов-— Ждем. Белый тут.
Из дома вышел хлопец в очках с полевой сумкой у пояса, с автоматом на плече. Степан узнал его — перед войной закончил бухгалтерские курсы и работал счетоводом в Братынском райпотребсоюзе. Белый… Следователь эсбе, правая рука Месяца.
Белый зажег фонарик и прочел поданную ему Савкой записку.
— Добре, — вяло сказал он. — Как там Вепрь? Ничего не говорил? Не ругал нас?
— Ему не до вас… Ранен.
— Кто? Вепрь?
Савка довольно охотно рассказал о случившемся. Он, видимо, радовался, что первый сообщает такую новость со всеми подробностями.
Вороной то и дело ахал, а Белый слушал напряженно, поджав губы, и только изредка косил глазами на молчавшего Степана.
— Какое ранение у Вепря? Будет жить?
— Сокол его перевязывал, говорит, что совсем маленькая дырочка. Там уже докторов наехало!
Оказалось, что Савке приказано сразу же возвращаться, и Белый не стал его задерживать, только дал на дорогу хлеба и сала.
— Скажешь Вепрю, если будет спрашивать, что мы тут не сидим без дела. Каждую ночь — человек пятнадцать–двадцать… Так что его приказ выполняется.
Савка пообещал все передать и зашагал к лесу, а Белый, предупредив Вороного, чтобы смотрел в оба, повел Степана в дом. Он чиркнул зажигалкой и, хотя на столе стояла керосиновая лампа, зажег каганец. Слабый дрожащий огонек разгорелся, осветил большую комнату с печью и приделанной к ней плитой.
