Семейщина - Чернев Илья (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Сход загудел, солдаты зашикали на стариков.
— Рвите не рвите глотки, — продолжал Епишка, — а кооператив поставим. Вот вам наш красноармейский сказ!.. Я за всю свою бедность говорю, за все свое сиротство… за сиротскую жизнь… сызмальства по строкам пошел. Вам бы так, узнали б!.. А тем, кто думает против глотку драть, я так скажу: все солдаты, все партизаны, все бедняки-строчники руку за кооперацию подымают! Нас больше, не осилите!
— Верное слово! Правильно! Все голосуем! — всплеснулась волна криков.
Но в гуще схода, с боков, отовсюду навстречу этой волне поднялся гневный ураган:
— Не одурачите!
— В коммунию хотят затянуть? Не выйдет!
— Мягко стелет, да колко спать!..
— Держись теперь, Епиха!
Рев стоял над улицей, тряслись, как в лихоманке, бороды, мелькали взмахи кулаков.
— Закрываю сход, — спокойно сказал Алдоха, — раз не даете людям говорить.
И он шагнул вниз по ступеньке крыльца, — только так и можно было угомонить колготной народ. Стоящие близ председателя слыхали его слова, — неспроста грозит Алдоха, закроет сход и без схода кооперацию облаживать заставит. С десяток людей кинулись вниз в коловорот толпы, закричали, затормошили мужиков…
С большим трудом водворилась тишина. Алдоха будто нехотя занял свое место.
— В последний раз упреждаю, — возвысил он голос, — еще раз заревете, закрою сход, и тогда посмотрим… Кто хочет говорить по порядку?
— Дай-ко я, — выступил вперед Корней Косорукий. — Правильное слово сказал Епиха насчет сиротства: я хоть и не сиротой рос, да сиротства не мене его, одначе, хватил… Он это самое дело, из строку не вылазил… А народная-власть меня хозяином, оно это самое дело….
Сход всколыхнулся было, но Алдоха резко обрубил:
— Опять! Люди вы или бараны?! Дело говори, Корней, дело! — повернулся он к Косорукому.
Кто-то захихикал в толпе. Алдоха сурово поглядел поверх голов. Смутившийся от того, что свой председатель одернул его, и еще больше от того, что над ним засмеялись исконные лиходеи, Корней растерянно озирался вкруг себя, выглядел курьезно, его страшное, некрасивое лицо казалось жалким.
— Что ты хотел сказать? Какое твое мнение? — снова повернулся к нему Алдоха.
Корней немного приободрился, но не настолько, чтоб связано продолжать речь.
— Оно, конешно, это самое дело, — начал путаться он, выдавая свой и Алдохин секрет. — Мы тут сообща, по-бедняцки, разговор держали, кому кооперацией нашей управлять…
Сход насторожился.
— Надобно нам доброго хозяина в голову поставить… доброго хозяина да хорошо грамотного. Кто у нас такой-то? — продолжал Корней. — Лучше Василия Трехкопытного не найти нам.
— А-а! У вас сговор! — разорвал тишину злорадный выкрик.
Тут уж ничего не могло сдержать урагана. Насильно обузданный, загнанный внутрь во время речи Епишки, он с неудержимой яростью вырвался наружу.
Загородив спиною стушевавшегося Корнея, в сплошном реве, председатель Алдоха что есть силы закричал в толпу:
— Вот список! Вы, солдаты, согласны Василия?! А Егора Терентьича?.. Епиху?.. Корнея?..
Он выкрикивал имена намеченных членов правления, выдерживал после каждого продолжительную паузу… Названных им кандидатов армейцы, партизаны, однолошадники встречали одобрительным гулом:
— Согласны!
Сквозь невообразимую колготню справных Алдохе удалось добраться до конца списка.
Федор Иваныч Зуда, совершенно дикий, метался в толпе, хватал мужиков за руки, молил:
— Счас!.. вот счас!.. До меня черед дойдет — и кричите!.. Я ли не спасал ваши копейки при семеновцах… ась?
Его не слушали, над ним смеялись, — не до него сейчас. Зуда вскидывался из людской гущи, впивался обезумевшими глазами в Алдохин рот. С каждым новым кандидатом — опять не он! — рушилась давняя мечта его: «Вот ушумкается кутерьма эта, к анафеме потребиловку, сам хозяином-купцом буду…» Лопалась мечта его: кооператив-потребиловка, как видно, не попадет в его руки и, когда снова уйдут красные, товары достанутся не ему, не ему…
Зуда волчком крутился у толпы под ногами, вспугнутой курицей перебегал с места на место…
5
Поздней осенью, недели через три после покрова, приехал Евгений Константинович Романский. Как он возмужал за этот год, как огрубело до неузнаваемости его молодое лицо! Раньше розовый, с юношеским пушком на верхней губе, учитель выглядел сейчас смуглолицым, прокаленным, брил, видать, колючую губу начисто бритвою. Жесткий огонек светился в его глазах, и весь он казался сильным и самоуверенным… Он появился перед Алдохою куда как веселее прежнего:
— Ну, теперь уж я не уеду! Горы своротим!.. А школа-то, школа какая!
Алдоха крепко пожал ему руку, обнял, без утайки дал волю своей радости:
— И своротим! Чо говорить — своротим!.. Да уж и зачали… Без тебя мы кооперацией обзавелись.
— Как тебе только удалось, Евдоким Пахомыч? Алдоха счастливо засмеялся:
— Жиманули мы их… С тобой не так еще жиманем!
Приезд учителя не был для Алдохи неожиданностью. О постройке школы он написал в свое время в волость, вскоре об этом узнали и в городе. Отпущенный из армии как учитель, раньше срока, Романский по возвращении домой нашел в отделе народного образования сообщение о Никольской школе, попросил назначить его туда, черкнул об этом Алдохе… Но если приезд учителя — комсомольца не был внезапным, то новости, им привезенные, были столь неожиданны, столь захватывающи, что у Алдохи сильно заколотилось сердце.
— Газеты до вас еще не дошли, — сказал Романский, — а то ты знал бы: на днях вот красные войска заняли Владивосток. Каких-нибудь десять дней назад с нашей земли ушел последний японский солдат. Интервенты сброшены в море! Вместе с белыми! Конец войне!
— Как ни воевали, а домой за море поехали! — обрадовался Алдоха. — Все до единого!.. Чистая, выходит, наша земля?
— Чистая — от края до края. Навсегда! Всех генералов за границу вышвырнули.
— Теперь им не подняться, теперь уж заживем!
— Заживем! — подхватил молодой учитель. — Как заживем-то, что понастроим! Немного лет пройдет — и не узнаешь ты своей семейщины…
По случаю прибытия учителя и таких вестей председатель Алдоха устроил собрание. Пришло не так уж чтоб много народу, все ж в прокопченной избе управления стало душно и тесно. Романский с радостью заметил, что собрание это куда многолюднее того первого, постыдного, подстроенного кулаками, на котором он провалился с таким треском. «И состав не тот!» — улыбнулся он, оглядывая сидящих вдоль стен: бородачи терялись в массе молодых лиц, серые шинели оттеснили зипуны и шубы в дальний угол.
Он чувствовал себя уверенно. Что теперь ему: рядом с ним председатель — большевик и эти фронтовики, его недавние соратники, и когда ему предоставили слово, он заговорил без тени смущения, с жаром, с задушевностью, с силой необычайной…
— Буфер теперь ни к чему нам! — неожиданно перебил учителя Епиха. — Замазывали глаза японцам, я так понимаю.
— Верно: зачем резать на куски государство рабочих и крестьян, — подал голос Василий Трехкопытный.
— Вместе-то крепче, — добавил Егор Терентьевич.
— Итак, вместе со всем рабочим классом и крестьянством всей России, — продолжал Романский, — будем строить социализм. Рабочий класс…
— А товаров нам он даст? — бросил притулившийся у двери Астаха. — Товаров-то в России, сказывают, нету, все поразорено.
— Товары будут, как только восстановится хозяйство, пойдут в ход заводы и фабрики, — ответил Романский. — Это верно: разорено все, разруха… Но кто в этом виноват? Белогвардейцы и заграничная буржуазия, которые напали на нас и вынудили защищаться… Эти годы нам не до товаров было, сами знаете.
— Так-так, — пробурчал Астаха.
— Товарищи! — возвысил голос оратор. — Я предлагаю отпраздновать день седьмого ноября, день пятой годовщины Октябрьской революции, торжественным открытием школы… В этот день мы пойдем с красными флагами к школе, проведем там митинг. Пусть будет эта школа первым нашим камнем в прекрасное здание социализма!.. Предлагаю занятия начать на другой же день после празднования… Товарищ председатель, Евдоким Пахомыч, обсудите это предложение.
