Подлодка [Лодка] - Буххайм Лотар-Гюнтер (электронные книги бесплатно .txt) 📗
В отсек входит старший механик Франц. Его лицо бело, как мел. На лбу выступили крупные капли пота, блестящие, как глицерин. Хотя здесь нет волн, чтобы надо было удерживать равновесие при помощи рук, он сначала повисает на левой руке, затем перехватывается правой.
— Они накрыли нас! — выпаливает он. Затем он начинает вопить, что ему нужны запасные кассеты для гирокомпаса.
— Прекратить бардак! — зло обрывает его командир.
Четыре взрыва гремят один за другим, слившись в один удар. Но их глубинные водовороты не доходят до нас.
— Позади — далеко позади! — издевается Старик. — Это не так просто, как кажется.
Вытянув левую руку на столике с картами, он расстегивает пуговицы воротника. Он собирается расслабиться с удобствами. Засунув руки в карманы кожаных штанов, он поворачивается к штурману.
Одиночный разрыв — не близко, но эхо от детонации звучит на удивление долго. Бульканье и рев, похоже, никогда не прекратятся.
Сквозь глухой шум доносится голос Старика:
— Они опять плюнули не в тот угол!
Ясно, что эсминец выбрал неверное направление — раздается еще пара далеких взрывов. Но зато звуки, порождаемые каждой бомбой, разорвавшейся хотя бы и в нескольких километрах от лодки, все равно терзают нас. И враг знает, как действуют на нашу психику бомбы, даже те, которые и близко не ложатся.
— Штурман, запишите.
— Jawohl, господин каплей.
— «22.40 — начали атаку» — Ведь именно в это время, так, штурман? — «начали атаку. Колонны двигались плотным строем» — именно, плотным строем. Сколько было колонн, указывать не обязательно. «Впереди по курсу и с лунной стороны хорошо различимы эсминцы…»
Как так? Хорошо различимы? Эсминцы хорошо различимы впереди по курсу… Значит, он не один? У меня пересохло во рту. Старик словом не обмолвился о них. Наоборот, он все время давал понять, будто с той стороны, откуда мы атаковали, эскорта вообще не было.
— «…хорошо различимы». Успеваете? «Атаковали справа вторую колонну» — тоже записали?
— Jawohl, господин каплей.
— «Луна очень яркая…»
— Это еще слабо сказано, — бормочет второй вахтенный офицер, но так тихо, чтобы командир не услышал.
— «…очень яркая — но не настолько, чтобы было необходимо атаковать из-под воды…»
Я вынужден встать, чтобы пропустить назад людей, которые ринулись в носовой отсек, когда прозвучала команда «Все — вперед!», и которым теперь надо сквозь тот же люк вернуться на свои посты. Они осторожно, как канатоходцы, крадутся на цыпочках, чтобы не наделать никакого шума.
Старик приказывает опустить лодку еще глубже, и удерживать заданную глубину и курс в течение пяти минут. А когда акустик объявляет о начале очередной атаки, он погружает нас еще дальше. Он делает ставку на то, что экипаж эсминца не угадает этот его маневр, и поэтому они будут настраивать взрыватели бомб на прежнюю глубину… ту, которую мы держали достаточно долго, чтобы их акустик наверняка засек нас на ней.
Снова докладывает акустик. Не остается никаких сомнений: эсминец идет за нами по пятам.
Невзирая на взволнованный голос акустика, командир не дает рулевому новых указаний. Я понимаю: он откладывает любое изменение курса до последнего момента, чтобы у разогнавшегося наверху эсминца не было времени повторить маневр вслед за нами. Прямо как заяц, уворачивающийся от гончей. Он сворачивает в тот миг, когда собака, уверенная, что добыча у нее уже в пасти, готовится сомкнуть челюсти, и пролетает мимо, не успев повернуть из-за своей собственной большой инерции.
Правда, надо признать, к нашему случаю эта аналогия не совсем подходит: мы не такие быстрые, как заяц, и наш радиус поворота слишком велик. Точнее говоря, совсем не подходит: эсминец всегда может развернуться быстрее нас. Но если он мчится полным ходом и хочет изменить курс, его тоже относит в сторону. У этой крошечной жестянки слишком маленькая осадка.
— Неплохо глушат. Чертовски верный курс. Просто взяли немного высоковато… — после этого Старик командует:
— Круто право руля. Левый двигатель — полный вперед!
Все вспомогательные приборы уже давно выключены: радиотрансформатор, вентиляторы, даже гирокомпас. Я едва решаюсь дышать. Сижу тихо, как мышка. «Тихо, как мышка»? Там, наверху, кот — а мы, мыши, здесь внизу? В любом случае, не шевелись!
На самом деле они должны были накрыть нас с первой попытки — они ведь были так близко к месту нашего погружения. Но Старик оказался слишком хитер для них. Сперва он развернул лодку узким фасом в их сторону, Затем повернул направо — и нырнул, но с положенным влево рулем. Как футболист, смотрящий в один угол ворот, забивает гол, послав мяч в противоположный.
Старик удостаивает меня кивком головы:
— Мы еще не расстались с ними. Настырные парни. Явно не новички.
— Правда? — единственное, что я нашелся ответить.
— Хотя они, наверно, уже слегка раздражены, — добавляет он.
Он приказывает опуститься еще глубже: на сто пятьдесят метров. Если судить по докладам акустика, эсминец, как привязанный, следует за нами. В любой момент они могут дать своим моторам полный ход и пойти в новую атаку. Если бы у нас была лодка попроворнее.
Старик велит прибавить ходу. Это очень рискованно: чем быстрее крутятся винты, тем больше они шумят. Томми смогут услышать наши электромоторы невооруженными ушами. Но, вероятно, командир прежде всего хочет уйти из зоны действия вражеского звукопеленгатора.
— Эсминец становится громче! — негромко объявляет акустик.
Командир шепотом отдает приказ опять снизить скорость. Значит, не получилось. Мы не смогли оторваться. Они по-прежнему преследуют нас. Они не дадут нам стряхнуть их с хвоста; скорее они позволят своим подзащитным посудинам плыть дальше безо всякого прикрытия. В конце концов, ведь не каждый день удается прочно подцепить на крючок подводную лодку.
Гигантский молот обрушивается на лодку. Практически в это же мгновение Старик приказывает запустить трюмные помпы и увеличить скорость. Лишь только тряска за бортом улеглась, он останавливает насосы и переводит моторы на малый ход.
— Тринадцать, четырнадцать, — считает штурман и добавляет еще пару меток на грифельной доске.
Значит, сейчас было две бомбы. Я начинаю вспоминать: сначала на нас сбросили четыре. Затем второй заход: целая очередь бомб — решили, что их было шесть. Сходится? Приходится пересчитывать.
Еще три, нет — четыре разрыва такой силы, что палубные плиты задрожали. Я чувствую, как детонация проникает до моих кишок. Я осторожно поворачиваю голову. Штурман пририсовал мелом еще четыре метки.
Старик с места не сдвинулся. Он так повернул голову, чтобы одним глазом видеть глубиномер, а левое ухо направить на рубку акустика.
— Мы и правда им не нравимся, — это голос прапорщика.
Быть такого не может: он действительно что-то произнес. Теперь он уставился на пайолы: видно, фраза непроизвольно вылетела у него. Его все услышали. Штурман улыбается, а Старик повернул к нему лицо. На нем промелькнула тень веселья.
Камушки. Сперва почудилось, что с левой стороны в корпус лодки бросили горсть крупного песка. Но теперь песок превратился в садовый гравий, который швыряют лопата за лопатой: третий, четвертый бросок, один за другим. Это их АСДИК. Такое чувство, как будто тебя, абсолютно голого, положили посреди огромной сцены и, осветив софитами со всех сторон, выставили на обозрение всей аудитории.
— Свиньи! — бормочет помощник по посту управления, как бы обращаясь только к себе. В течение какого-то момента я тоже их ненавижу, но, если вдуматься, кто или что «они»: надрывный вой винтов, гудение начиненного взрывчаткой шершня, пронесшегося над лодкой, шорох камушков вдоль борта лодки? Эта тень, этот узкий силуэт, чуть светлее транспортных кораблей — вот и весь враг, которого я смог увидеть…
Белки их глаз! Для нас эти слова — чушь собачья! Мы лишены зрения. Его у нас нет — остался только слух. Приложить ухо к стене! Почему молчит наш обер-предрекатель новых сбросов? Командир нетерпеливо моргает. Ничего нет?
