Дорогой отцов (Роман) - Лобачев Михаил Викторович (читать полную версию книги TXT) 📗
— В Нижне-Чирской была?
— Была. И узнала, в какую яму гестаповцы живыми закопали детей детского дома.
— Ложь!
— С куклами, с игрушками закопали. Знаю фамилию гестаповского офицера, который…
— Замолчи. — Щетинистые брови на выпуклом лбу шевелились, глаза сузились и впились в девушку.
— Где у русских военные склады?
— Там, где им положено быть.
— А в городе у Чуйкова есть?.. На плане можешь показать?
Офицер налил стакан воды и медленно-медленно выпил. Потом налил другой стакан, поставил его на край стола.
— Пей, — предложил он.
Лена не отозвалась. У нее мелькнула надежда увидеть город, услышать голоса своих людей, еще раз взглянуть на солнце. Решение принято. Пусть все, о чем она думала, не сбудется, пусть! Но она еще раз пройдет по родной земле, вдохнет глоток свежего воздуха и умрет так, как умереть положено. Она сделала вид, что колеблется в своем решении. Тогда офицер сам подал стакан воды. Лена взяла его, но пить не стала, а подержав в руке, поставила на подоконник. Эсэсовец крикливо приказал:
— Пей!
Лена решительно взяла стакан и до дна выпила его. Затем, не спрашивая позволения, подошла к столу и налила еще стакан. И эту воду выпила. Ей стало легче.
— На плане не сумею объяснить, где склады, — хитрила она. — Могу показать на местности.
И Лена в предрассветный час вывела гитлеровцев на огонь батальона своего брата, о котором она ничего не знала. Это она во весь голос крикнула: «Стреляйте, товарищи! Стреляйте!»
…На груди у Лены нашли записочку: «Я очень люблю жизнь и очень хочу жить. Ну, а если умру, значит, иначе не могла поступить». Долго стоял над трупом Лебедев, вглядываясь в родные черты. Потом взял сестру на руки и понес ее. Он шел с высоко поднятой головой и не замечал, как обнажались головы бойцов при встрече с ним. Прошел одну траншею, свернул во вторую. И казалось, спустится на берег, смело ступит в ледяную воду, перешагнет Волгу и пойдет дальше, пойдет по всему свету, чтобы сказать всему миру: «Смотрите на нее. Смотрите и помните: она умерла, как солдат, как воин самой справедливой армии, умерла, защищая Родину и мир на земле».
Вот и конец траншеи. Дальше — спуск к Волге. Лебедев остановился. Брезжил рассвет.
— Вот здесь и похороним, — сказал он.
И, когда посветлел восток, в морозном воздухе, над свежей могилой прогремели залпы салюта, последняя воинская почесть бессмертной.
Лебедев, вернувшись в свой блиндаж, резким движением повесил автомат на стенку и лег на койку. Ему хотелось на время забыться, остаться наедине со своими мыслями, которые унесли его в мир судеб дорогих и близких ему людей. «Что станет с Алешей, с Машенькой, если… если…»
Дежурный связист прервал думы Лебедева, ему звонили из штаба полка. Комбат нехотя поднялся и вялым шагом подошел к телефону. Говорил начальник штаба полка. Он предупредил Лебедева о том, чтобы комбат был готов к военному совещанию в любой час у комдива.
— Александр Ильич может вернуться от командарма в любую минуту, — заключил начштаба свой разговор с Лебедевым.
Комбат по голосу и тону, каким говорил начальник штаба, понял, что Чуйков собирал генералов не на чаепитие. И не надо быть особо прозорливым, чтобы предположить нечто важное и существенное, о чем мог говорить генерал. Кое-кто из старших офицеров уже знал, что у командующего фронтом Еременко накануне состоялось совещание с командующим армиями. Было известно и то, что сам командующий фронтом на несколько дней отлучался с фронта по вызову более высокого начальства. И это было верно: командующих фронтами вызывал на совещание представитель Ставки Верховного Главнокомандования генерал-полковник Василевский, прибывший координировать наступление трех фронтов — Юго-западного, Сталинградского и Донского.
Командующий Сталинградским фронтом Еременко, ознакомившись с планом наступления под Сталинградом, был обрадован, он увидел в нем и свои мысли, и свои соображения, о которых официальным путем докладывал Верховному Главнокомандованию еще в первой половине октября. Такой план, следовательно, был ему очень близок, и выполнять его хотелось с большим усердием. Напутствуя командующих армиями и желая им успехов, Еременко, задержав Чуйкова, сказал ему:
— Ну, Василий Иванович, уверен, ваша армия и на этот раз с блеском выполнит свою задачу.
Командиры дивизий ждали Чуйкова.
Разговор между ними не клеился, каждому думалось: «Что скажет командующий? Что?»
Родимцев волновался не меньше других. Он зашел в комендантский блиндаж и оттуда позвонил своему начальнику штаба, приказав ему собрать на совещание командиров полков и батальонов. Он еще не знал, что скажет командующий армией, но по духу и смыслу всего происходящего был уверен, что слухи о наступлении, как подводное течение, просочились в его полки, и не дать выхода этому течению было бы непростительной ошибкой. И генерал, вопреки своей привычке говорить коротко и спокойно, на этот раз изменил своему характеру. Его голос не мог скрыть радостного возбуждения, и он не пытался этого делать.
Командующий вошел в блиндаж какой-то новой для него походкой, легкой и молодцеватой. Он энергично оглядел собравшихся. Взгляд его был прямой, без суровости и отчуждения. Его глаза откровенно говорили: «Знаю, знаю, чего вы ждете от меня».
— Все собрались? — спросил Чуйков. — Вы, товарищи генералы, видимо, догадываетесь, зачем я вас пригласил. Да, я официально подтверждаю — наступление начинается, обещанный праздник пришел на нашу улицу раньше, чем мы могли предположить. С наступающим праздником, товарищи офицеры! — голос командующего задрожал, и эта дрожь передалась всем. — Объявите войскам, поздравьте бойцов и командиров с этим наступающим праздником. Воздайте им должное. Мне кажется, что некоторые командиры несколько были скуповаты на поощрения. В особенности вы, Петр Ильич, — обратился командующий к Медникову. — Как вы себя чувствуете на своем мыске?
— Неплохо, Василий Иванович. А теперь тем более. Скоро жилищный кризис разрешим самым радикальным образом.
— Даже? — полушутя произнес командующий и, согнав с лица улыбку, сказал обычным деловым тоном: — Нам приказано атаковать противника. Не обороняться, а атаковать, — повторил Чуйков таким тоном, как будто атака уже началась, и генерал сидел на командном пункте. — Атаковать теми же силами, какими располагаем. Атаковать взводом, отделением, одним солдатом. Штурмовая группа — основная и главная форма уличного боя, нашего наступления, нашей атаки. Накапливаться для броска в атаку незримо, без-шума. Полезешь ротой — выбьют, атакуешь взводом — тот же результат, а пять — десять ловких и бесстрашных бойцов, обвешанных гранатами, вооруженных автоматами, кинжалом, могут блокировать целый гарнизон. Общеармейские задачи: восстановить общую линию фронта армии на всем ее протяжении, лишить противника возможности снимать с нашего участка отборные немецкие дивизии. Вот так, товарищи генералы. — Он помолчал. — На плечи нашей армии Верховное Командование возложило важную задачу. От ее успешного выполнения в немалой степени будет зависеть исход всей операции под Сталинградом. — Командующий вынул из кармана носовой платок. Вытер вспотевший лоб. — Вы, конечно, хотите знать масштабы нашего наступления? — спросил командующий, — но об этом пока преждевременно говорить. Итак, товарищи, будем и мы наступать.
Когда генерал Родимцев позвонил в свой штаб и приказал созвать командиров полков и батальонов, Лебедев, как и другие командиры, совершенно не подозревал, что комдив скажет им такое, от чего радость перехватит дыхание. Все знали, бойцы и офицеры, что наше наступление будет, его ждали, но никто не думал, что оно придет так скоро и так неожиданно. Лебедев вышел от Родимцева точно из парной, ему было жарко и душно, и он распахнул полы замызганной шинели. Он так бурно переживал солдатскую радость, что не чаял добраться до своего блиндажа, боялся, как бы кто-нибудь другой не принес в батальон эти вести. Лебедев вошел в свой блиндаж шумно и, увидев Ивана Егорыча, возбужденно крикнул:
