Дорогой отцов (Роман) - Лобачев Михаил Викторович (читать полную версию книги TXT) 📗
Лену пытали в гестапо.
— Кто ты? — спрашивали враги.
Лена разбитым ртом отвечала:
— Я — русская!
Офицер ударил девушку плетью. Больно, нестерпимо больно было ей, но она молчала.
— Какой дивизии?
— Тысяча первой.
Офицер еще раз ударил Лену.
— Кто командир контрразведки? — орал он, стуча пистолетом по столу.
Лена молчала. Все плыло перед ее глазами, она упала. Ее облили холодной водой. И снова допрашивали:
— Кто командир контрразведки?
Собрав остаток сил, Лена с ненавистью сказала:
— Гад, пойми: я — сталинградка!
Ее опять били и вновь допрашивали:
— Сведения передавала?.. Кому?.. Каким путем?
Молчание…
И вновь били, а потом снесли в подвал. Очнувшись, она не могла определить ни дня, ни часа, в подвале было темно, пахло плесенью, гнилой рогожей. Лена лежала на заплесневелых горбылях маленького дровяника, похожего на одиночную камеру. В голове стоял шум и звон; тело казалось чужим, налитое свинцовой тяжестью. Нестерпимо хотелось пить. Только бы один стакан холодной воды! Пусть не стакан, а всего несколько глотков. Наконец, пусть несколько капель, лишь бы смочить язык. Из ее груди вырвался стон.
— Пить… Пить…
В глубине подвала послышались неторопливые шаги, тяжелые, с металлическим стуком. «Ах, это все они же», — подумала Лена. Шаги стихли у самого входа в дровяничек.
— Дайте воды! — крикнула Лена. — Воды!
Часовой ударил в дощатую дверь прикладом автомата.
— Сильнее! — крикнула Лена. — Еще сильней!
Дощатую стену прошила автоматная очередь. Крошки кирпича, выщербленные свинцом, посыпались на девушку. Лена закрыла глаза. В эту минуту она не испытывала ни малейшего страха, напротив, ею овладело удивительное спокойствие и ей доставляло удовольствие злить часового. И трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы Лена не услышала самого дорогого, самого обжигающего слова:
— Товарищ!
Голос был молодой, по-юношески свежий.
— Береги силы! — кричал неизвестный — Кто ты?
— Сталинградка.
— Фамилия?
— Я вам все сказала.
— Понимаю. Молчу.
Теперь туда, к юноше, зашагал часовой. Скоро и там от стука затрещала такая же дощатая дверь другого дровяничка. Юноша замолчал. Лена упрекнула себя: «В самом деле, зачем я сцепилась с этим животным? А как хочется пить!» Перед ней встала Волга. Сбежать бы теперь с горы на песчаный берег, припасть бы к воде и пить, пить без конца. Нахлынули воспоминания: мягко скользят коньки по зеленоватому льду Волги, а летом — стартовые заплывы. Все это было, было. А лодочные прогулки с Сергеем? «Ох, Сереженька… Милый мой… Где ты?.. Жив ли ты? Неужели не увижу тебя?» Лена заплакала. Ее услыхал арестованный.
— Крепись, товарищ! — крикнул он.
Лена вздрогнула.
— Крепись! — громче повторил тот же голос.
«Что это? Быть может, ослышалась? Как похож голос». Лена хотела крикнуть: «Петя, это ты?» Нет, она не могла, не имела права этого делать. «Да и он ли это?» Петька не мог оказаться в Сталинграде, ему не поручалось, насколько ей известно, что-либо делать в городе. Лена содрогнулась, вспомнив, как ее неожиданно задержали. Она переходила линию фронта, до своих оставалась всего сотня метров. Сотня метров! И на этих метрах ее схватили, притащили в гестапо, где бьют и пытают. Скоро опять поведут. Да, вот уже слышатся тяжелые шаги гестаповцев. Лена начинает потихоньку вставать. Невыносимая боль пронизывает ее тело. Все болит, раскалывается голова, но надо терпеть. Лена кусает губы, опирается руками о стенку сарайчика, начинает переступать с ноги на ногу. Тело, точно огнем, прожигает боль. Из глаз текут слезы. Она смахивает их рукой и продолжает шагать. Загремел засов, раскрылась дверь. К удивлению гестаповца, арестованная стояла у двери и, не ожидая приказания, вышла в темный коридор и зашагала в комнату пыток. Там ее ожидал все тот же офицер. Он молчал.
— Пауль! — крикнул офицер. — Воды!
Скрипнула дверь. В комнату вошли двое. Лена оглянулась. Толстый гестаповец ввел Петьку Демина. У Лены от удивления расширились зрачки, остановился взгляд.
— Что теперь скажешь? — спросил офицер Лену, показывая на Петьку.
Лена не ответила. Она смотрела в пустоту и, казалось, думала о чем-то совершенно постороннем.
— Знаешь этого… этого?..
Лена медленно повела голову, взглянула на Петьку дружелюбным, немножко сожалеющим взглядом. «Зачем, мол, ты попался? Как, мол, жаль мне тебя». Петька, поняв девушку, улыбнулся ей своими любящими глазами. «С тобой, мол, мне теперь совсем не страшно», — говорили его веселые глаза. Лена медленным движением руки поправила волосы.
— Я не знаю этого юношу, — твердо сказала Лена. — Я никогда с ним не встречалась.
Офицер встал, близко подошел к девушке и грубо, ни слова не говоря, взял ее за подбородок и запрокинул ей голову.
Потом размахнулся и ударил Лену. Петька, не помня себя от ярости, бросился на офицера, сшиб его с ног и обеими руками вцепился ему в горло. На помощь к офицеру подбежал Пауль. Он схватил Петьку за ноги. Но и тогда Петька не отпускал хрипящего офицера. Гестаповец выхватил пистолет и рукояткой ударил Петьку в висок. Брызнула кровь. Петька свалился на грудь офицера.
Лена упала. Она не помнила, как опять очутилась в дровянике, не помнила, как долго лежала без сознания, не помнила, что стало с Петькой. «Зачем он заступился за меня, зачем?» Лена думала, что, не случись этого, он, возможно, сумел бы вырваться из гестаповского застенка. Она не знала, что Петька был пойман с поличным, захвачен во время налета на квартиру немецкого полковника.
Лена, желая проверить, здесь ли Петька, в своем ли дровяничке, громко кашлянула. «А что, если крикнуть?»
— Петя, — негромко позвала Лена. Молчание. — Петя! — громче крикнула она. И опять молчок.
Послышались тяжелые, неторопливые, размеренные шаги.
— За мной, — прошептала Лена.
Шаги приближались. Гестаповец подошел к двери и остановился. Слетела с пробоя накладка, открылась дверь. Лена вышла из своей затхлой темницы. Теперь допрос вел другой офицер, одутловатый, с сонливыми глазами в сивых ресницах. Лет ему было не менее пятидесяти.
— Не буду отвечать, — решительно заявила Лена. — Дайте мне воды.
На офицера это не произвело никакого впечатления.
— Отвечать не буду, — повторила Лена, и гестаповец почувствовал в осипшем голосе непокорную силу.
Офицер дал знак часовому. Тот вышел и скоро вернулся со стаканом воды. Лена взяла стакан и, подняв его дрожащей рукой на высоту глаз, посмотрела воду на свет. Вода была чистой, на ощупь тепловатой. Рука все дрожала. Со стороны можно было подумать, Лена решала: «Пить или не пить? Принимать или не принимать „милость“ врага?» Она поднесла стакан к сухим губам и с жадностью отпила один глоток. Стакан затрясся в ее руках, крупные капли выплеснулись и, ударяясь о половицы, разлетелись. Соленая вода, попав в трещины губ, вызвала жгучую боль. Слеза проложила по худой щеке извилистую стежку. Глаза лихорадочно заблестели. Лена посмотрела на эсэсовца с такой жгучей ненавистью, что у того рука, игравшая портсигаром, вздрогнула и невольно потянулась к пистолету. А Лена, точно поняв это движение, подалась вперед. Ей хотелось бросить стакан с горько-соленой водой в лицо гитлеровцу, плеснуть прямо в глаза. Офицер встал.
— Застрелю! — крикнул он.
— Стреляй! — Лена бросила стакан. Стекло, ударившись о каменную стенку, зазвенело осколками, а соленые брызги, разлетаясь, упали на мундир гестаповца. — Стреляй! — держась обеими руками за грудь, говорила Лена. — Стреляй! — звенел ее голос.
Неожиданно раздался взрыв и здание зашаталось. За первым взрывом послышался второй.
— Это наши, — с радостью произнесла Лена и, повернувшись к офицеру, выкрикнула: — Слышите? Это наши! На-ши!..
— Увести! — бросил офицер и поспешно вышел из комнаты.
Лена шла в сарайчик, прислушиваясь к разрывам. Артиллерийский обстрел продолжался долго, и она, ликуя, считала разрывы. Но вот грохот оборвался, смолк, и за Леной опять пришли, «Теперь, наверное, все — конец», — подумала она. Офицер сидел на том же месте. На столе стояли графин и два стакана. Немного поодаль от графина, на газете, лежал хлеб, нарезанный тонкими ломтиками. Начался допрос.
