Приключения Вернера Хольта - Нолль Дитер (лучшие книги txt) 📗
— Разрешите доложить: старший курсант Хольт увольняется в отпуск на ночь!
— Кто еще знает об этой истории?
— Гомулка, Рутшер и Феттер!
Готтескнехт сокрушенно покачал головой, словно хотел сказать, что все это выше его понимания.
Хольт переоделся и лесом побежал к трамвайной линии. Но ко дороге раздумал и решил идти пешком. Какое счастье, что у него есть Герти! Он позвонил ей, но никто не снял трубку.
Тогда он зашел в пивную по соседству и забился в угол. Может быть, меня уже ищут!
Государственная тайная полиция, гестапо — знакомые слова. Но у Хольта не связывалось с ними сколько-нибудь ясных представлений. Он вспомнил, что Кнак на уроках истории, характеризуя различные национал-социалистские организации, рассказывал им и о тайной полиции. Хольту удалось припомнить даже некоторые его сентенции на эту тему. Государственная тайная полиция — это неумолимый часовой, стоящий на страже внутренней безопасности рейха, кажется, что-то в этом роде. Возродившийся немецкий народ твердо и непреклонно защищает свою расовую чистоту, свое единство и свою мощь от происков всемирного еврейства, опираясь на войска CG и на государственную тайную полицию. Или же: гестапо — правая рука фюрера, она беспощадно пресекает козни врагов рейха. Или еще: если бы в 1918 г. существовало гестапо национал-социалистского образца, революция сутенеров и дезертиров была бы задушена в самом зародыше.
Только сейчас пришло Хольту в голову, что каждая из этих сентенций содержит такие слова, как «неумолимо», «непреклонно», «беспощадно», «пресечь и задушить», и от понятия «государственная тайная полиция» повеяло чем-то грозным и устрашающим. С кем я связался? Какие силы теперь обрушатся на меня? Чем это кончится? Все новые воспоминания, насильственно вычеркнутые из памяти, всплывали в его мозгу. «…Отец Руфи так и не вернулся домой, никто не знает, что с ним сталось…». Это рассказала ему Мари Крюгер: «Никто не знает, что с ним сталось»… »В генерал-губернаторстве эсэсовцы сотнями тысяч уничтожают евреев…». Это он слышал от Герти. Вспомнился ему и суровый старик в своей угрюмой кобуре: «В настоящее время эсэсовцы убивают сотни тысяч людей…»
Какая пропасть разверзлась передо мной?
Он вскочил, бросил на стол кредитку и выбежал на улицу. Зашел в первую попавшуюся телефонную будку, но автомат не действовал. Тогда он побрел наугад по разрушенному городу, пока не наткнулся на почтовое отделение. Наконец-то»до него донесся голос фрау Цише:
— Я только что вернулась. Ходила навещать больного Цише… Что у тебя слышно? Откуда ты звонишь?
— Мне сегодня нельзя на батарею, — сказал Хольт. — У меня отпуск до завтрашнего утра… Можно к тебе? — Она рассмеялась. Он так и не понял чему.
— Ладно, приходи! — С чувством облегчения Хольт повесил трубку. На какое-то время он в безопасности.
Она встретила его ласково, сама сняла с него каску и, провожая в комнату, игриво продела руку ему под локоть.
— Что это еще за новости! — сказала она. — Неужели, чтобы попроситься ко мне на ночь, тебе надо выдумывать какие-то страшные небылицы?
Только теперь ему стало ясно, почему она давеча смеялась.
— Ошибаешься, — сказал он угрюмо. — Я попал в скверную историю.
Она внимательно слушала, и лицо ее все больше каменело. Еще прежде, чем он кончил, она сорвалась с места, выключила радио и закурила с какой-то нервозной торопливостью.
— Но при чем же тут ты? — спросила она.
— Это я надоумил Вольцова вправить мозги конвоиру.
— Ты с ума сошел! — накинулась она на Хольта. — Что на тебя нашло?
При виде ее бледного, враждебно замкнувшегося лица его охватило чувство острого разочарования.
— Ты права, — сказал он устало. — Теперь я знаю, это была ошибка. Но ты-то могла бы хоть немножко меня понять!
— Ну уж нет, — сказала она резко. — Ты очень во мне ошибаешься. Я прежде всего немка! У меня ты не найдешь ни капли понимания!
Хольт растерялся.
— Подумай, что ты говоришь! А кто ввел меня в сомнение всеми этими разговорами о русской душе?
— Ах, ты вот о чем! — протянула она, глядя на него с неописуемым презрением. — Уж не я ли повинна в твоем безумии?
— Конечно, ты! — выкрикнул он в гневе. — Вспомни хорошенько все, что ты говорила!
— Ну уж нет, голубчик, — сказала она тихо, но угрожающе. — Меня ты на эту удочку не подденешь! Ты, видно, не прочь и меня потянутъ за собой! Но не обманывайся! У меня больше характера и выдержки, чем у тебя. — Она перегнулась к нему через курительный столик, лицо ее исказилось ненавистью. — Смотри, не доводи меня до крайности, а то как бы я не прибегла к помощи Цише!
Хольт чувствовал, что теряет над собой власть. Он готов был закричать на нее. Но внезапно им овладело отчаяние. Понуро сидел он в кресле. Так, значит, все это пустопорожняя болтовня — то, что она ему пела о «русской душе»! Кривлянье избалованной барыньки!..
— Если ты ищешь виновников своих благоглупостей, обратись к самому себе, к нашептываниям твоего почтенного папаши, к своей собственной мягкотелости, к твоему либерализму, недостойному порядочного немца!
Ах, ты вот как! — подумал с возмущением Хольт. Гнев всколыхнул и в нем грязные, низменные мысли.
— Можешь не угрожать мне своим муженьком. Вряд ли ты решишься к нему обратиться, ведь я тоже могу сообщить ему кое-какие пикантные факты из твоей жизни.
Он выразился достаточно ясно. Она вмяла в пепельницу окурок. Хольт увидел с удовлетворением, что нашел с ней верный тон.
— Так вот ты, значит, каков! Таким я еще тебя не знала!
— Ты начала первая, — огрызнулся он. Оба замолчали.
— А я-то рассчитывал на твою поддержку и помощь, — сказал он. — Но ты так ужасно фальшива…
Теперь она его прервала:
— Кто дал тебе право говорить со мной таким тоном?
Ах, вот что! Впервые в жизни он заговорил цинично:
— Хотел бы я знать, что еще нужно, чтобы получить такое право!
Эти слова прозвучали как пощечина.
— Ладно, — сказал он, вставая. — Я ухожу!
Он больше не радовался, что оскорбил ее, не испытывал ни стыда, ни удовлетворения. В эту минуту им владело только полное равнодушие, за которым притаился темный, леденящий страх. В коридоре он долго искал каску, когда же наконец увидел ее на соломенном кресле, дверь из гостиной открылась. Фрау Цише была все так же бледна, ее черные глаза горели, как угли, на восковом лице. Тихо, но отчетливо она сказала:
