Белая береза - Бубеннов Михаил Семенович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
— Это Воронин, честное слово!
Партизаны начали гадать:
— Где он может быть?
— Надо идти в Гнилое урочище!
XI
Утром разведчики собрались идти в Гнилое урочище, как вдруг на стоянке в сопровождении партизан с передового поста появилась конная группа.
Бояркин в это время обтесывал бревно для новой, запасной землянки. Увидев на тропе конных, он воткнул в бревно топор и присмотрелся. Впереди на гнедом тонконогом жеребце ехал плотный усатый мужчина в сером военном плаще и шапке из пыжика. Бояркин резко шагнул через бревно:
— Товарищ Воронин!
Воронин спешился первым.
— Узнал?
— Едва узнал, честное слово! По взгляду да по этой шапке. А усы… Никак не признать!
— Ну, рад видеть!
— Я тоже… Вот не ждал, не гадал!
Вокруг собрались партизаны.
Обращаясь к Бояркину, Воронин пожаловался:
— Едва, брат, добрался до тебя! Ох, и наломало в седле! Нажил дурацкую привычку ездить в машине, а теперь вот… Ну, ничего, скоро поправим дело… Машина-то у меня в отряде, только случилась поломка. Скоро отремонтируем.
— Машину? — переспросил Степан Бояркин. — А зачем?
— Как зачем?! Ездить по району.
— На машине?
— А если я не могу верхом, что поделаешь?
Степан Бояркин, как и раньше, когда был председателем колхоза, прежде всего пригласил Воронина закусить с дороги. А Воронин, как и до войны, когда был только секретарем райкома, сказал на это привычные слова:
— Нет уж, Степан Егорыч, сначала покажи, как живешь…
Бояркин повел гостей по лагерю, а группа партизан осталась на месте, помолчала, а затем один, хмыкнув, раздумчиво сказал:
— Вот-те номер! Машину ремонтирует!
Он обратился к коноводу Воронина:
— Врет ведь, а?
— Честное слово, ремонтирует! — ответил коновод. — Дал задание: пустить машину как можно скорее, а тот копается, даже тошно смотреть!
Гости осмотрели землянки. Они были построены капитально, покрыты дерном, в каждой кирпичная печь с просторной лежанкой, на которой удобно сушить обувь. Нары пахли смолой, на них лежала еще не истертая, свежая солома, кое-какая одежда, вещевые мешки. В двух землянках было пусто, в третьей — спали партизаны.
— Ночью работали, — пояснил Бояркин.
— Тихо, не буди, — сразу задержал его Воронин и, осторожно ступая, пошел обратно.
Рядом среди кудлатых елей несколько человек рыли котлован для четвертой землянки.
— Трех не хватает? — спросил Воронин.
— Нет, пока хватает, — ответил Бояркин. — А все же решил сделать еще одну на всякий случай. Народу может прибавиться, а тут зима…
Кое-кто из партизан в котловане опознал Воронина. Заметив это, Воронин спросил:
— Узнаете, что ли?
— Как вас не узнать, товарищ Воронин! — охотно ответил пожилой мужчина с рыжеватой бородкой. — Хотя вы и при усах, а обличье никуда не денешь!
— А я тебя, Зеленцов, тоже сразу узнал. Тихон Миронович, да? Не ошибся? Как твоя молотилка?
— Молотилку сгубил, — мрачновато ответил Зеленцов.
— А если потребуется срочно наладить?
— О, только бы потребовалось!
Молодой парень в драповом пальто спросил:
— А меня не узнаете, товарищ Воронин?
— И тебя узнаю. Учитель Кружилин? Из Заозерной?
— Совершенно верно.
Недалеко от жилых землянок находился продовольственный склад; рядом с ним дымилась полевая кухня с помятыми боками. В сотне метров от землянок, в овраге, где журчала ржавая лесная речушка, располагалась хозяйственная часть лагеря: здесь был устроен сарайчик для лошадей, сложено сено в стожок, стояли телеги, на сучьях деревьев висела сбруя…
— Ну, брат, настроил ты! — заметил Воронин.
— Все нужно!
Инструктор райкома Корнилов подивился:
— Не хуже, чем у нас!
— Пожалуй, не хуже, — согласился Воронин, пошевелив отрастающими усами, и Бояркину вдруг показалось, что сделал он это от какого-то внутреннего недовольства. — Да, не хуже, не хуже! — повторил он и еще раз подернул усами. — Но мы начали готовить свой лагерь задолго до отступления нашей армии, а он ведь после отступления… И сделано все капитально, основательно!
— Плохо не умеем, — ответил Бояркин.
— Да, это привычка!
— А теперь, Степан Егорыч, — заключил Воронин, — можно и подкрепиться с дороги. Угощать-то чем будешь? Как в колхозе?
За угощением Воронин ничего не говорил, а только расспрашивал Бояркина, и тот, чувствуя, что лагерь понравился секретарю райкома, оживленно и подробно рассказывал о всех своих делах за три недели.
— Ну, а теперь, брат, я скажу тебе кое-что… — заговорил Воронин, выслушав Бояркина, и выпрямился за маленьким деревянным столом. — Ты, конечно, не знал этого… Ты должен был уехать, и мы тебе поэтому ничего не говорили. Но раз ты остался и всерьез задумал партизанить, открою все карты…
И Воронин рассказал, как задолго до отступления нашей армии райком получил указание подготовиться на всякий случай к длительной партизанской войне. В Болотном был создан партизанский отряд; за несколько дней до отступления Красной Армии он тайно ушел в лес, где заранее был подготовлен лагерь. Отряд имеет продовольственные базы, много оружия, радиопередатчики, типографию, небольшой двигатель и даже кино. Как только наши войска отступили на восток и появились немцы, районный отряд, не теряя времени, начал энергично действовать. Налеты и диверсии западнее Болотного, по дороге Вязьма — Ржев и на шоссе, идущем к Москве, — его дела.
Бояркин слушал все это, не сводя изумленного взгляда с Воронина, впервые он узнал, как партийная организация широко развернула партизанскую войну в районе.
— Теперь о тебе, — сказал Воронин, закончив рассказ о районном отряде. — Тут, брат, у нас будет серьезный разговор! — Воронин прикрякнул и улыбнулся всеми черточками усталого морщинистого лица, что означало: разговор предстоял действительно серьезный. — Я нисколько не сомневаюсь в том, что ты остался с твердым намерением бить и бить немца-фашиста. Однако вот тут уж я должен тебя огорчить. Долго ли ты был в армии?
— Два года, — ответил Бояркин.
— А на войне?
— На войне? Нисколько!
— А председателем колхоза?
— Ну, это вам известно, товарищ Воронин! Почти десять лет, без перерыва.
— Так вот, — продолжал Воронин, — совершенно понятно и оправдано, что ты хотя и хочешь воевать, но пока не умеешь, а заниматься мирным трудом, разными хозяйственными делами умеешь хорошо, даже отлично!
Бояркин воскликнул с досадой:
— Но ведь все, что сделано, — все необходимо!
— Погоди, брат, выслушай! — Воронин наклонился и ласково потрогал Бояркина за руку, лежавшую на столе. — Я тебя не хочу винить, ты этого не думай. Как все, ты привык к мирной работе. Погоди, погоди! Эта многолетняя привычка к мирной созидательной работе и сейчас, как я подметил, совершенно независимо от твоего желания, берет над тобой верх. Вот ты создал отряд. Очень хорошо, большое тебе спасибо за это от партии. А зачем ты его создал? Воевать? Конечно.
— Мы кое-что сделали, — возразил Бояркин.
— Знаю, молодцы! — сказал Воронин. — Но все же, Степан Егорыч, как ни обижайся, а хозяйская жилка в тебе говорит сильнее, чем военная. Ты сам, я думаю, не заметил, что чересчур увлекся хозяйственной работой. Я тебе прямо скажу: за короткий срок, только за три недели, ты сделал очень и очень много! Не хуже, чем в нашем отряде, хотя там все и делалось заранее. Ты построил лагерь, заготовил продовольствие и оружие. За три недели все это мог сделать только такой работник, как ты, имеющий большой хозяйственный опыт. Ты прошел десятилетнюю школу в колхозе, и вот она дает свои плоды…
Степан Бояркин, всегда внешне спокойно принимавший критику, не выдержал, встал из-за стола, умоляюще воскликнул:
— Но ведь все надо же, надо! Без этого нельзя, товарищ Воронин, никак нельзя! Если всего этого не делать, мы пропадем зимой!
— Совершенно верно! — охотно согласился Воронин и этим сразу же заставил Бояркина успокоиться и сесть на место. — Абсолютно верно! Но!… Погоди, дай же сказать, что ты какой стал, а? Ты ведь помнишь: когда-то мы учились сочетать различные сельскохозяйственные работы, особенно в напряженные страдные дни. Причем говорили: надо сочетать, но не забывать главное из того, что сочетаешь! И здесь так же! И здесь надо сочетать все работы, но не забывать при этом главное. А главное — бить врага!
