Белая береза - Бубеннов Михаил Семенович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Марийка загорелась с новой силой.
— Я пойду, вот и все! — сказала она матери и в сердцах даже тряхнула в ее сторону полушалком. — И больше не отговаривай меня! Как сказала, так и будет!
Убедившись, что дочь серьезно задумала сходить в отряд Бояркина, в понимая, что теперь это совершенно необходимо, Анфиса Марковна сказала:
— Что же, надо идти, ты права!
Марийка ласково бросилась к матери:
— Мама, ты не бойся!
— Я не боюсь, ступай, только на рассвете. Пока светает, дойдешь до леса, а там при солнце. Да тут и ходьбы-то всего ничего!
— Мама, ты не сердишься?
Мать старалась не баловать дочерей нежностями.
— Ладно, ладно, собирайся!
Но тут и Фая заявила, что она тоже хочет пойти в отряд.
— Ты с ума сошла! — ахнула мать.
— Она не сошла, а я сошла?
Фая кивнула на сестру, словно говорила не только от своего, но и от ее имени:
— Ей будет скучно одной!
— Я дойду и одна, — сказала Марийка.
— Ну и ступай! А лыжи я тебе не дам! — с внезапной детской обидой заявила Фая. — А вместе пойдем — я свои тебе отдам, а себе возьму у Ксюты.
— Да что тебе-то загорелось? — спросила мать.
— Загорелось, и все тут!
— И какие вы обе упрямые, а?
Улучив минуту, когда мать вышла из дому, Фая осторожненько, боком, приблизилась к сестре и сказала тихонько, но настойчиво:
— А я все равно пойду за тобой!
— Да зачем, зачем?
— Надо, — Фая отвернулась. — По личному делу.
— По личному? — Марийка даже отпрянула.
— А что, у меня, по-твоему, не может быть личных дел? — заговорила Фая горячо. — Вы все меня девочкой считаете, а мне уже полных семнадцать, уже восемнадцатый пошел, это забыли?
— Фая, да что ты говоришь?
— А ты слушай, вот и услышишь, что говорю!
Марийка вгляделась в лицо Фаи, словно после долгой разлуки, и вдруг с изумлением увидела: да, она уже не сестренка, а сестра… Как она окрепла и расцвела за это лето! Все была не по-крестьянски худенькой, тонкорукой и неловкой. А теперь точно налилась: округлились руки и грудь, появилась хорошая стать. А как изменились лицо и глаза! Куда девался беспечный и наивный взгляд? И в выражении смугловатого, густо рдеющего лица и во взгляде больших черных глаз отражалось так много внутренней душевной работы и так много самых разнородных чувств, что на нее нельзя было смотреть спокойно. От всего ее существа веяло и решимостью, и большой верой, и счастьем, и печалью… Марийке вдруг припомнилось многое, чему она в свое время не придавала значения: и то, как Фая старалась одеваться нарядно, и то, как однажды беспричинно плакала среди ночи, и то, что частенько стремилась к уединению, была всегда немного грустной и чем-то смущенной. Да, она вступила в девичество! Да, для нее настала (в такое грозное время!) чудесная пора первой любви!
"Уж не Костя ли у нее на уме?" — подумала Марийка и ласково обняла сестру за плечи.
— Хорошо, пойдем вместе!
…На рассвете Марийка и Фая, встав на лыжи, по овражку спустились от огородов к южному подножию взгорья, сделали большой крюк по полям, затем пересекли дорогу, ведущую в Болотное, и взяли путь прямо на север, через замерзшее болото и озеро, в Лосиное урочище. Восход солнца они встретили уже в глубине леса.
С вечера крепко подморозило, а затем все притрусило порошей, и на восходе солнца весь лес опять стоял в нарядном зимнем убранстве. Марийка и Фая одна за другой шли "зимником", на котором нынче, впервые за много лет, не было санного следа. Иногда то справа, то слева от дороги открывались просторные болотистые поляны. Здесь было особенно хорошо: мелкие елки, ольховник, березнячок и высокие сухие травы покрыты порошей; розовый снег всюду так легок, что, казалось, дунь хорошенько — и над лесом заиграет метель. За год до войны в здешних лесах был богатейший урожай еловых шишек, и поэтому в урочище все еще держалось много белок. Морозец был не сильный, и белки, покинув теплые гнезда, сладко завтракали; в лесной тишине хорошо слышалось, как они грызли шишки и роняли объедки; от елей, где они трудились, спокойно, едва колышась, летели легкие крылышки еловых семян.
Марийка, сама не понимая отчего, испытывала в этот час чувство необычайной радости и близости чего-то хорошего, значительного в жизни. Нет, она не забывала и, конечно, никак не могла забыть, что шла в отряд с печальными вестями. И все же, как это ни странно, как ни грешно, но ей легко и приятно было наслаждаться своими чувствами. Как она могла отвергнуть эти чувства? Она была уверена, что сегодня после тяжелых недель страданий и раздумья начиналось что-то новое в ее жизни…
Останавливаясь, Марийка втыкала палки в снег, поправляла пуховый платок, все время прикрывавший горячие щеки, и кричала настигавшей ее сестре:
— Хорошо, а?
Фая была в еще более радостном и возбужденном состоянии, чем сестра. Она тоже чувствовала, что в ее судьбе свершается что-то очень важное и большое.
— Чудесно! — на бегу отвечала она сестре.
Марийка и Фая несли в отряд печальные вести о новом ограблении деревни, но не могли не радоваться своему счастью: они были молоды, они ждали больших перемен в жизни, а вокруг стоял родной зимний лес, и над ним, как в сказке, поднималось нежное, точно кукушкин цвет, розовое утро…
X
…Прошло около месяца с тех пор, как Степан Бояркин начал собирать свой отряд в Лосином урочище.
В октябре тыловые немецко-фашистские части, которым предстояло осваивать захваченные земли, проникали в глухие ржевские места очень медленно: мешала распутица. Немецкая оккупационная власть только начинала пускать свои ядовитые черные корни в ржевскую землю.
В некоторых деревнях, как это ни странно, жизнь текла довольно спокойно. Были случаи, когда здесь, не таясь, жили председатели сельских советов и колхозов, коммунисты, комсомольцы и активисты. Открыто жили и "окруженцы" — наши солдаты и офицеры, по разным причинам отставшие от своих частей. Многие из этих людей еще плохо представляли себе, что их ожидает, и не знали, с чего начинать борьбу с врагом, тем более что они и не видели его в своих деревнях. Но жизнь с каждым днем все настойчивее подсказывала, что сейчас нельзя сидеть сложа руки ни одной минуты, и советские люди даже из тех деревень, где еще не появлялись оккупанты, постепенно уходили в леса.
В конце октября в лесах вокруг Ольховки таких людей собралось много. Из них и создался партизанский отряд Степана Бояркина.
В лесной сторожке отряд находился недолго. Для основной стоянки отряда Бояркин отыскал в глубине болотистого Лосиного урочища высокое и сухое место. В сторожке остался передовой пост.
Степан Бояркин лучше многих в отряде понимал, что борьба с врагом предстоит большая, трудная и, вернее всего, займет немало времени. Когда-то он служил в армии, знал основы военного дела, знал, какими качествами должен обладать воин, чтобы быть победителем. С первых же дней Бояркин стал смотреть на войну как на тяжелый и опасный, но совершенно необходимый труд. А Бояркин привык трудиться.
Много энергии затратил отряд на создание своего лагеря на Красной горке. Кроме него, несколько продовольственных баз было создано в разных местах Лосиного урочища. Около них партизаны отрыли на всякий случай и тщательно замаскировали землянки.
Одна группа партизан специально занималась сбором оружия. На нескольких подводах она съездила к Вазузе, где шел бой, и привезла оттуда много винтовок, несколько станковых и ручных пулеметов, ящики гранат, тола, патронов и разного другого военного снаряжения. Затем оттуда привезли даже 45-миллиметровую пушку, которую, по словам мастеров, легко было отремонтировать и пустить в дело.
Боевые дела в октябре отряд Бояркина проводил от случая к случаю. Живо, с успехом велась только разведка: партизаны шныряли всюду, добывая самые различные сведения о враге.
Разведчики Бояркина ежедневно сообщали об активных действиях каких-то партизан в разных местах западнее Болотного. Вскоре разведчики принесли листовку к населению, призывающую бороться с оккупантами. На ней была подпись: "Болотнинский райком ВКП(б)". Увидев листовку, Бояркин воскликнул радостно:
