Цветы и железо - Курчавов Иван Федорович (книги полностью TXT) 📗
А он знает, что надо будет сделать, когда опустится на землю, освободится от парашютных лямок и отдышится. Впрочем, удастся ли отдышаться? Может, и не долетит самолет до цели, рухнет на землю исковерканным металлом? Может, прошьют его, Поленова, в воздухе пулеметной очередью или пристукнет ретивый колхозник-истребитель на том месте, где увидит, даже и до штаба не доведет?
Было и другое опасение: а не станет ли ругать его полковник из разведотдела фронта? Для этого у него много оснований. Поленов никого не поставил в известность, что вынужден покинуть свой боевой пост.
Мизель не пустил его даже домой. А в этот день Таня и Сашок должны были взять из карьера тол… Взяли или нет? Накануне полета Мизель сказал, что вещи перенесены и Таня живет уже в городе. Никита Иванович в окно видел, как у здания будущего кинотеатра прохаживался часовой. Выходит, приступили к работе… Все ли сделал Сашок? А Таня теперь настоящая заложница, она будет жить и работать в этом помещении под охраной часового до тех пор, пока не вернется после выполнения задания ее батька — Никита Поленов. Но он не вернется. Что будет тогда с Танькой?
Засветилась, заполыхала сине-красным огнем земля. Рушат, сотрясают ее снарядные разрывы, обжигают, коптят, прошивают осколками, усеивают человеческими костьми и пропитывают кровью. Вот она, линия фронта, подлетели!.. За стеклом хлестнул взрыв, Никита Иванович нагнул голову: от смерти это не спасет, и все же не так страшно. Он почувствовал, как кто-то положил на плечо тяжелую руку. Поленов взглянул на подошедшего. Немец молча показал на люк. Линия фронта осталась позади, надо прыгать. Он поднялся, поправил лямки и медленно пошел к люку, чтобы нырнуть в темноту.
Никто не пожал ему руку, не пожелал счастливого пути, не кивнул головой. Не посмотрели ему вслед и те четверо. Кому он нужен? Для Мизеля он резидент, обязанный связывать агентов, передавать им поручения, следить, чтобы все было сделано, как велит штурмбаннфюрер СС. Не сделает сам в точности — повесят Таньку. Провалится — есть выход: в воротнике пальто зашита ампула с ядом, одна-две судороги — и с земным существованием покончено.
Крепко сжимает в руках свой мешок Никита Иванович. Все там: и документы на Василия Васильевича Бондарева, и пять пачек сторублевок. А в ватнике — карта, принесенная солдатом Отто, — «подарок», который он обещал Калачникову; карту Петр Петрович вручил Поленову за сутки до его визита к Мизелю, Никита Иванович успел зашить ее в ватник.
Еще один толчок в спину. Никита Иванович взглянул на немца. Тот стоял злой и нетерпеливый. Поленов посмотрел в черную дыру, вобрав голову в плечи, перевесился и выпал из машины. Ветер свистел в ушах отвратительно, протяжно, давил на барабанные перепонки. Поленов широко раскрыл рот, чтобы барабанные перепонки не лопнули. Ему казалось, что падает он уже очень давно, что до земли осталось совсем мало метров, что парашют не успеет раскрыться и он врежется или в полотно дороги или плюхнется в неоттаявшее болото. Мысль работала с ужасающей быстротой. Кровь прилила к его лицу, стало жарко, словно по щекам водили накаленной электрической лампой.
А парашют не раскрывался.
«Прощайте, жена, дочка, Танька!» — подумал и хотел крикнуть Никита Иванович, но почувствовал, как за спиной громко треснул шелк парашюта. Ему сначала показалось, что парашют прорвался, что он не остановит падения, но его так сильно рвануло, что сапог чуть было не слетел с правой ноги; Никита Иванович поддерживал его левой ногой, боясь, что он спадет.
И все же летел Поленов стремительно. Однако теперь он и слышал и видел, что происходило на земле. Хлопали зенитки; когда орудие стреляло, темень расступалась и в том месте становилось светло. По небу скользили трассирующие пули, где-то вдалеке гудел танк или трактор.
«Интересно, проскочил самолет или его удалось сбить зенитчикам?» — подумал Никита Иванович. Ему очень хотелось, чтобы зенитчики стреляли метко, чтобы самолет не доставил к месту назначения свой скверный и опасный груз.
А его, Поленова, пока никто не видел, иначе схватил бы прожекторный луч в свои объятия и не выпускал бы до приземления. А может, притаились люди, ждут, чтобы взять живьем. Никита Иванович не желал попадаться таким образом даже в родные руки, чтобы его не вели потом с нацеленными винтовками; ему хотелось явиться к полковнику самому и лично доложить обо всем, что с ним случилось.
Затрещал ольховник. Никита Иванович приземлился на невысокий упругий куст, который пригнулся, словно для того, чтобы удобнее поставить Поленова на замшелый подмерзший бугорок.
Никита Иванович встал на колени и поцеловал этот бугорок: холоден, неказист он, да все равно родной. Принимай гостя!..
Поленов не стал прятать парашют: от кого и для чего? Он долго осматривался по сторонам, пока не убедился, что стоит посредине болота. Оглядевшись, он увидел тропинку и побрел по ней в ту сторону, где гудели танки и тракторы. Вблизи не было ни взрывов, ни выстрелов: самолет уже прошел далеко, а выбросившегося разведчика наверняка никто не заметил.
Но вот в небе повисла одна ракета, за ней — другая; скользнул луч прожектора, другой, третий, четвертый, зачертили, заплясали по небу лучи, скрестились, как в крепком рукопожатии, и медленно поплыли. Никита Иванович увидел в скрещении огней маленькую точку — самолет, наверное тот, с которого он недавно выбросился. Близко грохнули орудия, и в небе пышно расцвели огненные бутоны, их уже было много, словно кто-то нарочно бросал в ночную темень яркие, красивые с земли, но такие неприятные в воздухе цветы.
«Иллюминация небось им не по душе!» — подумал Никита Иванович, не отрывая глаз от самолета, стремящегося высвободиться из объятий прожекторных лучей. Хотелось, чтобы снаряд наконец угодил во вражескую машину и чтобы она красной и большой кометой пронеслась по темному небу. Но самолет летел и летел, то падая, то взмывая в небо, то уходя в сторону, то словно застывая на месте…
Тропинка вывела Никиту Ивановича к неширокой, мощенной булыжником дороге. Над канавой склонился поврежденный металлический километровый столб. Поленов приблизился к нему и с трудом разобрал цифру 15. Он не знал, что она обозначает, расстояние до какого места показывает. Но запомнил: а вдруг придется отыскивать парашют, находить место приземления?
Он пошел не в сторону передовой, где гремели орудийные раскаты, а в противоположную: штаб фронта, наверное, близко от передовой линии не размещается. И хотя фронт был недалеко, дорога, по которой он шел, была пустынной. Никита Иванович даже удивился этому. Лишь пройдя с километр, он понял, почему так тихо на дороге. На перекрестке он увидел знаки — красный крест и указатели — и понял, что шоссе предназначено для эвакуации раненых; сейчас больших боев не было, а поэтому-то здесь была такая тишина.
От перекрестка в разные стороны расходились четыре дороги. «Как в сказке-загадке: по такой-то пойдешь — туда-то попадешь!» — подумал Поленов. Но и впрямь он не знал, куда теперь идти. Местность была незнакомой, характерных ориентиров, чтобы сверить карту, не было. Опросить? А у кого? И кто ему ответит? Если человек окажется смышленым, заберет, поведет, как опаснейшего преступника. А Никите Ивановичу все еще хотелось явиться к полковнику без посторонней «помощи» — так оно будет лучше!..
Разбрасывая куски льда и черной скользкой земли, пронеслись танки. В ночной темноте, с закрытыми люками, словно управляемые не человеком, а какой-то магической силой, они казались еще более страшными.
Стал накрапывать дождик, спорый и колючий; дорога засветилась льдистой синеватой коркой.
На душе было тоскливо и неуютно. Вспомнилась Таня. Где она и что с ней? Может, и не в кинотеатре она? Посадили ее в настоящую тюрьму. Не вернется батька с задания — капут девчонке!.. О другом финале мечтал Никита Иванович: рухнет кинотеатр, похоронит эсэсовцев, а Поленов, Таня, Петр Петрович и Сашок уйдут в лес, к партизанам, укроются в лесной глуши, будут воевать и ждать возвращения своих. Получилось же иначе…
