Очень хотелось жить (Повесть) - Шатуновский Илья Миронович (первая книга txt) 📗
Руки стрелка лежат на обжигающе холодной стали. Они немеют сразу же после вылета. Их никак не согреть своим дыханием. Нет, кажется, такой силы, которая могла бы согнуть в суставах застывшие пальцы. Но вот появляются фашистские истребители. И сам уже не замечаешь, что пальцы двигаются с необычайным проворством. Наверное, кровь, горячая, закипающая от близости смертельной схватки, отливает от сердца, возвращая тепло и жизнь онемевшим суставам.
Но теперь другая беда. Когда фашист близко, не хватает воли оторвать указательный и средний пальцы правой руки от спускового крючка пулемета. Истребитель идет прямо на тебя, и нервы не позволяют прекратить огонь. Но оторвать пальцы от спускового крючка просто необходимо. Стрелок обязан это сделать. Он должен вести огонь короткими очередями, иначе весь боезапас вылетит через ствол скорострельного УБТ — универсального Березина турельного — в первую же минуту воздушной схватки.
Новичок может выпустить все пули одной очередью. Но опытный стрелок никогда так не поступит, это исключено. Ведь неизвестно, сколько атак предпримут фашисты, да и потом, отбившись от этой своры, штурмовики могут повстречать еще и другие истребители врага.
— Отпускай спусковой крючок еще до того, как услышишь свою очередь, — учил меня на первых порах Николай Календа. — Вот тогда-то патронов у тебя наверняка хватит.
Однажды только находчивость помогла Исмаилу Насретдинову спасти машину, жизнь летчика и свою. Он расстрелял все патроны, когда «мессершмитт» зашел в четвертую атаку. Что делать? Исмаил выхватил ракетницу и выпустил красную ракету. Фашист с перепугу принял след ракетницы за пулеметную трассу и, не рискнув подойти ближе, отвернул. После этого случая стрелки стали особенно беречь патроны. К тому же комэск Кучумов начал проверять патронные ящики стрелков, и тех, у кого оставалось слишком мало патронов, ждали неприятности.
А мы продолжали летать на запад от Будапешта. Били фашистские танки под Эстергомом, расстреливали транспорты на Дунае, отбивались от «фоккеров» в небе над Балатоном. Прилетали в горящих кабинах, привозили дыры на плоскостях. А вечером хозяйка большого крестьянского дома у железнодорожного переезда пересчитывала своих крылатых постояльцев:
— Едь, кеттю, харом, недь… киленц, тиз.
Все десять были на месте. Тетушка Жужа облегченно вздыхала и уходила в свою комнату.
…А потом наступил тот черный день. Как ни силюсь, не могу восстановить дату, он остался в моей памяти без числа. Конечно, далеко отсюда, в мирных городах, он глядел на мир определенной цифрой с листков отрывных календарей, приколотых к стенке больших городских квартир, он был обозначен на первых полосах газет, на рекламных тумбах театров, оповещавших, какой спектакль будут сегодня ставить. А для нас это был обычный день войны, так похожий и так непохожий на день минувший и день грядущий…
Ранним весенним утром мы полетели на Балатон. Ласковые, причудливо-игривые облака застилали горизонт. Я подумал, что очень приятно видеть такие облака из окон просыпающегося мирного города, когда гудят заводские гудки и дети собираются в школу. Но здесь, в военном небе, эти пробуждающие в сердце лирику золотистые облака могут скрывать смертельную опасность.
Так оно и было. Еще группа не достигла Секешфехервара, как из облаков вывалились «фокке-вульфы». Насчитал десять вражеских машин, а может, их было еще больше. Наша группа была первой, которая сегодня пошла к Балатону и которую здесь караулили фашисты.
«Фоккеры» бросились в атаку. Путь им преградили «яки», верные друзья штурмовиков. Все смешалось в один движущийся жужжащий улей. Небо прочертили красно-зеленые трассы. Из самой гущи улья выпал пылающий факел. Пелена облачной дымки и длинные огненные языки, лизавшие поверженный самолет, мешали разобрать, кто это: фашист или наш. Упала в озеро еще одна машина, взметнув столб водяных брызг.
«Фоккеры», сковав боем наше прикрытие, отрывали его все дальше от группы. И вот четверка новых «фоккеров», выскочившая из другого облака, прорвалась к штурмовикам. Один из фашистов быстро зашел в хвост крайней машины, где летели Аксенов и Календа. Николай открыл огонь, но момент был упущен. Гитлеровец бросил машину вверх и завис над группой. Чувствовалось, что это бывалый летчик. Он летел над нами, сбавив скорость и сильно накренив самолет. Наши пулеметы его не доставали, но и нам он не был страшен. Календа высунул кулак из кабины и грозил фашисту. Тот, в свою очередь, показывал язык. «Фоккер», который болтался над нами, не просто лихач. В любую минуту он мог развернуться и стрелять. Пока он отвлекал наше внимание, другие «фоккеры» готовили атаку. Стрелки открыли огонь. «Фоккеры» не отвернули.
Ах вот почему так упорно лезли на нас фашисты: группа была уже над целью! Мне некогда было взглянуть, что под нами. Все внимание — на «фоккеров». Летчики, не становясь в круг, сбросили бомбы с горизонтального полета и повернули назад. За нами неотступно следовал клубок бьющихся истребителей. Увидел только четверку «яков». А их было шесть… Враг не прекращал атак. Продержаться бы еще немного, скоро линия фронта, над нашей территорией фашисты не такие уж любители вести воздушный бой…
Летчик, болтавшийся над нашей группой, сделал крутой разворот и спикировал на крайнюю машину. Я закусил губы: фашиста моим пулеметом не взять, он в мертвой зоне. Не мог стрелять в него и Календа. Быть беде! «Фоккер» открыл огонь изо всех своих пулеметов и пушек. Сплошная огненная доска прошла ниже крайнего «ила». Фашист медленно начал выбирать ручку, не прекращая огня. Зловещая доска подбиралась все ближе к обреченному штурмовику. И вот она, пронзив машину, ушла вверх. Из мотора штурмовика вырвалось пламя. Наверное, Аксенов ранен или убит; штурмовик потерял управление, задрал нос, завалился набок. Из кабины стрелка повалил черный дым. Языки пламени, вспыхнув на обшивке, поползли к бензобаку. Если Календа сейчас не выпрыгнет, то…
А «фоккер» подошел вплотную к смертельно раненной машине и расстреливал ее в упор. С отчаяния я дал очередь из пулемета, знал, что фашист от меня далеко, на таком расстоянии в него не попасть. А «фоккер» по- прежнему шел за гибнущей машиной, которой оставалось жить лишь несколько мгновений. Упиваясь легкой победой, фашист злорадствовал, торжествовал. Он никак не хотел оставлять свою жертву. «Фоккер» уже приблизился настолько, что казалось, вот-вот срубит хвостовое оперение своим винтом. Что же с Николаем? Если не выпрыгнул, то, значит, убит. И вдруг из охваченной пламенем задней кабины вырвалась короткая трасса. Сомнений быть не могло: стрелял Календа. «Фоккер» клюнул носом и на глазах рассыпался на куски. На том месте, где только что болтался фашист, остались какие-то щепки и тряпки, словно здесь, в небе, опрокинули мусорную корзину.
Увидел ли Календа результат своей работы? Успел? Крылья падающего штурмовика зацепили верхушки молодого перелеска. Оранжевый взрыв разбросал десятки стволов…
Клевцов подрулил к стоянке, убрал газ. Я спрыгнул на землю, сбросил парашют. Но что с командиром? Я снова забрался на плоскость, отодвинул фонарь передней кабины. Лейтенант согнулся, уперся лбом в приборную доску. Я стукнул кулаком по плексигласу, командир медленно поднял голову, я увидел глаза, полные слез…
На аэродроме уже знали о гибели Аксенова и Календы. Из штаба полка принесли фотографии. Мы с Костей Вдовушкиным сели выпускать боевой листок. Костя начал писать текст крупными печатными буквами, я приклеил фотографии, обвел их траурной черной рамкой. Как поверить, что ребята, с которыми час назад ехали на аэродром и вместе садились в самолеты, теперь живут только на этих снимках! Лейтенант Аксенов снят без головного убора, при орденах, снимок делался для документов, когда его представляли к третьему ордену Красного Знамени. Календа глядел со снимка своим обычным насмешливым взглядом, словно хотел сказать свое любимое присловье: «На „иле“ летать, что со львом играть: и весело, и страшно». В ушах звучали слова Николая, когда под Дебреценом в воздушном бою был убит молодой стрелок Вася Куйдин: «Не его была очередь». «А чья?» — спросил Исмаил. «Не знаю. Наверное, того, кто отлетал побольше».
