Побратимы (Партизанская быль) - Луговой Николай Дмитриевич (онлайн книги бесплатно полные TXT) 📗
А Пухер возле раненых. Снимает сапог с ноги Яна Фуса, перевязывает рану; рядом стонет Антон Ващина. Над ним склоняется Сегеч, но тут подбегает Сорог.
— Белко! Иозеф! Подави пулеметы во дворе! Mi отвлечем пулеметчиков, а вы… Зрозумив?
Бой в обеих школах разгорается…
На Кооперативной схватка не менее жаркая. Трудно отряду Мазурца. Стреляет каждый дом и двор. Хорошо, хоть удался задуманный маневр: еще до начала боя отряд проник в русло речки, скрытно пробрался в село, и теперь каждая тройка или шестерка партизан берет «свой» дом, взяв его, пересекает улицу и атакует другой дом, стоящий напротив.
Мазурец бежит вместе с тройкой Михаила Буренко. Слева — тройка Николая Агеева. Раньше других они пробежали двор, удачно заглушили автоматный огонь в окнах летней кухни. Теперь надо брать дом. А гитлеровцы из всех окон стреляют.
Отрядный командир бросается туда.
— За мно-о-й!
— За мной! — раздается рядом. Сполохом взрыва высвечивается фигура партизанки. Это бежит, стреляя на ходу, Людмила Крылова.
Вдруг всплеск огня у ее ног, вскрик, — и Люда опускается на землю. Тут же кто-то подхватывает ее…
Партизаны яростным рывком прорываются сквозь огонь и дым, сквозь рой взвизгивающих пуль. Подбежав к комендатуре, они сталкиваются с шестью фашистами. Те отстреливаются и, выпрыгнув из окон, бегут, но сраженные, падают.
И вот атакующие — в здании комендатуры. Иван Попов и Николай Агеев передают Мазурцу печать, пухлые папки с документами, два «парабеллума»…
Шум боя смещается к центру села. Как ни отбиваются немцы, как ни стараются укрыться в корпусах больницы, в толстостенном здании аптеки, под метровыми накатами погребов, рассчитывая продержаться до подхода подкреплений, партизаны Мозгова и Саковича берут с бою позицию за позицией.
Главная их цель — освобождение смертников. В тюрьме сперва обезоружили охрану. Затем сорвали замки. И вот, наконец, дверь тюрьмы распахнулась.
— Товарищи! Есть кто живой? Выходите, вы свободны! — крикнул Мозгов в темноту и умолк — горло сдавил нервный ком.
Тихо. Душно. Только слышится тяжелое дыхание партизан, стоящих рядом. А что же заключенные? Неужели их успели расстрелять? А может, не понимают?
— Не бойтесь, товарищи. Мы — партизаны.
В ответ опять тишина — глухая, зловещая. Чья-то рука включает фонарик. Глаза, привыкшие к мраку, различают мокрую, в ржавых пятнах стену, на полу у входа — грязная сырая солома, на ней сидят и лежат исхудавшие, похожие на мертвецов люди.
— Выносите их, ребята! — говорит Мозгов и бежит к соседнему зданию.
Сараи и десяток грузовиков объяты пламенем. Пожар освещает главный корпус больницы, занятый военной комендатурой.
Атака. Пауза. Еще атака. Наконец, комендатура взята. Несколькими минутами раньше сломлено сопротивление жандармов в здании аптеки.
Семен Мозгов, забрав документы военной комендатуры, выходит во двор.
Здесь, у главного корпуса, к Мозгову подбегает Юра Крылов.
— Товарищ командир отряда! Вынесли тех, кто был в тюрьме. Что делать с ними?
Скороговоркой он передает подробности. Час тому назад немцы забросали тюремный погреб гранатами. Мертвых семеро. Остальные — сорок два человека — едва живые. Среди них и те шестнадцать патриотов, что ждали расстрела.
— Вот что, Юра! Разыщи двух-трех политруков. Пусть они с помощью бойцов, знающих Зую, переправят освобожденных по домам. Там приведут их в чувство и — немедленно в лес, а если кто захочет — в соседние села.
Отпустив комсомольца, Мозгов находит Саковича. Вместе с ним собирает бойцов и бегом — к школе. Там еще шумит стрельба. Партизаны Сороки и Белко продолжают атаковать.
Подступы к школам взяты. Занято здание старой школы. А у новой школы бой еще жарче. Немецкие пулеметчики, долго державшиеся в окопах перед фасадом школы, отступили. Они пытались втащить пулеметы в здание, но, попав под партизанские пули, бросили их у порога. После этого гитлеровцы забаррикадировались в здании и стали отстреливаться из окон, с чердака и даже с крыши, выигрывая время. Подкрепление может появиться из Симферополя, Карасубазара, из степных районов. Поэтому партизаны спешат. Взяв первый этаж, они штурмуют каждый марш лестницы. Вот начштаба Шаров с группой Григория Харченко ворвался на второй этаж. Бьются за каждую комнату…
А в других участках села сопротивление врага уже сломлено. Гитлеровцы бросились наутек.
Но вот отгремели последние выстрелы. Позади новой школы, на немецком складе боеприпасов, последний раз со страшной силой грохнул взрыв, и в село возвратилась тишина — напряженная, полная неостывших боевых страстей.
Федор Федоренко засекает время: четыре часа ночи.
— Будем кончать! — говорит он Степанову. — Рассвет уже близко, а до лесу шагать и шагать.
Две зеленые ракеты, взлетев с КП, сообщают партизанам приказ: «Отход».
Операция закончилась, но партизаны еще живут боем.
— Как я промазал!.. — горько сожалеет Ваня Кулявин, шагая в колонне партизан. — Четыре раза выстрелил, а он, гад, удрал. Вот мазила! Не могу простить себе!
— А может, он сгоряча бежал, уже подбитый? — успокаивает кто-то.
Речь идет о Райхерте, военном коменданте. У вожака зуйских комсомольцев Вани Кулявина свой особый счет с ним. Ваня помнил этот счет, когда бывал в разведке. Все разузнал о Райхерте, все прикинул: в какой комнате спит, через какое окно удирать будет, откуда удобнее бить. Рвался к его окну, но не застал. А возле комендатуры счастье на миг улыбнулось. Райхерт выпрыгнул как раз из того окна, какое Кулявин держал под обстрелом. И вот, на тебе, промазал…
В другой колонне свое:
— А ты, Рудольф, колько гранат загодив [86] на школу?
— Колько дала скупина, колько и загодив.
За селом Нейзац догнали повозку.
— Кого везете, друзья?
— Людмилу Крылову.
— Что случилось, из сил выбилась Люда? Или ногу натерла?
Молчание.
— Чего молчите?
— Ранена она, товарищ командир бригады. В живот… По всему видно — не жилец больше…
— Люда?!
Натужно дышат кони. Скрипит повозка. Под плащ-палаткой лежит раненая. Партизаны шагают молча. Только что они смело бросались в огонь и о смерти никто не думал. А сейчас…
Война застала Людмилу в Ленинграде. Вскоре она ушла на фронт. Позднее — тыл врага, партизаны, диверсии. Две раны в грудь навылет. Госпиталь, осложнения после болезни, но врачи отстояли жизнь.
А как-то утром услышала по радио:
— Указ… Орденом Ленина… Крылову Людмилу…
Сразу прибавилось сил. И вот Люда в ЦК комсомола.
Ей предложили уехать на Урал, годик-другой укреплять здоровье… Нет! На фронт! Или к партизанам. Например, в Крым. Почему? Родной край. Поближе к сыну. Он в Евпатории. Спустилась с парашютом в лес. Водила группу минеров в степные рейды и все ждала: войду в свой город, в дом, обниму Вовку, мать, отца…
В лесу свирепствует ненастье. Тянет сырой, холодный ветер. Скованные гололедом деревья омертвели. Неуютным выглядит и партизанский лагерь на Яман-Тапге. В стороне под хмурым небом высится кряжистый дуб. Широко раскинуты отяжелевшие ветви. Тут, под дубом, свежевырытая могила. Она зияет в снежном покрове, как рана на теле. Вокруг столпились бойцы и командиры. Неподвижны, будто окаменели. Говорит бригадный комиссар Егоров. В каждом его слове звучит скорбь и призыв.
— Григорий Лохматов… Герой гражданской… Доброволец в обороне Перекопа и Севастополя… Доброволец в строю народных мстителей… Истинный сын народа. Солдат партии. Пример мужества… Примером и жить ему. В памяти нашей. В сердцах. В делах.
Минута молчания — траурная, скорбная, торжественная. Сильные руки берут тело героя, бережно опускают в сырую каменистую землю, и комбриг Филипп Соловей подает команду:
— В память о ветеране гражданской и Отечественной войн, коммунисте Лохматове Григории, огонь!
Скорбит и Колан-Баир. Здесь тоже свежая могила. Такие же скорбные слова. И опять команда комбрига Федора Федоренко:
